Мировоззрение о. Александра Шмемана
После обзора проблем массовой науки и ее гностических корней мы можем более уверенно рассмотреть такое неустойчивое и переливчатое явление, как лженаука.
Лженаука, с какой стороны на нее ни посмотри, принадлежит к области мнимого. Более того, лженаука в своем подлинном виде возникает только тогда, когда становится возможна тотальная фальсификация сознания, когда человек добровольно выбирает в качестве своей духовной родины мир мнимости, «вторую реальность», а не мир, созданный и управляемый Богом. По этой причине мы предлагаем искать связи лженауки не с античной и средневековой магией, а с магией, идеологически преломленной, возникшей не в далекой древности, а во времена, гораздо более близкие к нам.
Не углубляясь в историю науки, можно отметить, что корни современной лженауки непосредственно восходят к эпохе романтизма с натурфилософией, месмеризмом и т. п. и современны возникновению массовой религии в виде богословского модернизма и «оккультного возрождения», а также массовой культуры на рубеже XVIII–XIX вв.
Романтическая натурфилософия выступает в роли прототипа всех лженаук, поскольку была вызвана к жизни стремлением найти единое объяснение фактам природы и сознания. Это не дуалистическое, а монистическое объяснение должно было превзойти своей универсальностью и динамизмом предшествующие философские и научные теории. Натурфилософия примыкает, таким образом, к одному из главных мифов Нового времени – светской мистике целого, холизму. Отсюда уже легко проследить влияние лженауки на «новый оккультизм» (например, дарвинизма – на теософию Блаватской), а во 2-й половине XX в. – взаимосвязи лженауки с движением Нью-Эйдж, массовой культурой и коммерциализацией.
Начиная с 60-х гг. XX в. на науку, и прежде всего на гуманитарную, начинает оказывать фальсифицирующее воздействие философия постмодернизма. Постмодернизм подменяет истину «моделями истины», которые являются не проникновением в суть вещей, а лишь масками, прикрывающими собой стремление людей к власти. В постмодернизме получает псевдофилософское обоснование иррационализм массовой науки и лженауки, поскольку поиск истины заменяется борьбой людей между собой и разоблачением всех истин, как всего лишь человеческих конструктов.
Лженаука затронула достаточно равномерно все отрасли современной науки, от антропологии до электротехники, и в частности больше интересующие нас в связи с темой нашего исследования богословие, библеистику, историю, религиоведение.
В области богословия действуют такие модернистские разновидности лженауки, как «богословие иконы», «богословие миссии» или «литургическое богословие», о котором мы поговорим ниже весьма подробно, поскольку оно теснее всего связано с мировоззрением о. Александра Шмемана.
Следует также упомянуть такое направление немецкого католического богословия, как рейхстеология (Reichstheologie, теология Священной Римской империи), которая возникла в тех же кругах, которые развивали «литургическое богословие». В основе рейхстеологии лежала вера в то, что Священная Римская империя германской нации может быть возрождена и восстановит свое былое величие. В духе «правого модернизма» данное консервативное движение в католицизме 20–30-х гг. XX в. поддерживало фон Папена, «Стальной шлем» и под лозунгом «соединения Креста и Орла» приветствовало Гитлера как воплощение союза между Церковью и империей.
Библеистика в XIX–XX вв. не только подвергалась модернистской и атеистической фальсификации, но и стала объектом расистских спекуляций об «арийском Иисусе» прежде всего со стороны Хьюстона Стюарта Чемберлена, а также протестантов Йоханнеса Мюллера, Вальтера Грундманна, католика Карла Адама, представителя «Немецкой веры» Эрнста Бергманна и др.
В последнее время началось интенсивное изучение связей между религиоведением как наукой и массовыми гностическими идеологиями и идеологическими движениями, главным образом, правыми, а также Нью-Эйдж. Здесь в поле зрения ученых попали в особенности Мирча Элиаде, а также Жорж Дюмезиль, Джозеф Кэмпбелл, Якоб Вильгельм Хауэр и др. (см. напр. Arvidsson 2006, а также Junginger 2008 и Ленель-Лавастин 2007).
В последнее время была довольно хорошо исследована профашистская основа воззрений Мирчи Элиаде, а Элиаде между тем – один из первостепенных источников для обобщений о. Александра Шмемана в области архетипов религиозного сознания.
В лингвистике типичным примером лженауки является «новое учение о языке» Николая Марра. В фольклористике – Volkskunde (изучение фольклора немецкого народа), каковая дисциплина со времени своего основания, XVIII в., оказалась под влиянием немецкого национализма. Следует особо упомянуть «Учебно-исследовательский отдел германской культуры и местного фольклора» в Аненербе под руководством Йозефа Плассманна.
В археологии можно указать на столь же идеологически зараженное направление – «изучение германских древностей» (ältere Germanistik, или germanische Altertumskunde), которое и до прихода национал-социалистов находилось под сильным влиянием националистической мифологии.
Культурология также не осталась в стороне от инфицирования идеологиями. Здесь следует отметить «исследование древнегерманской символики» (Sinnbildforschung или Sinnbildkunde), которое возникает и исчезает вместе с национал-социализмом (20-е – середина 40-х гг. XX в.). Данная наука особенно интересна в контексте нашего исследования, поскольку можно проследить явные параллели Sinnbildforschung и символизма, «богословия иконы», и в частности, учения о символе о. Павла Флоренского.
При национал-социалистах аналогичным образом оказалась фальсифицирована и рунология (Runenforschung, Runenkunde), особенно оккультистом Карлом Марией Вилигутом, приближенным Генриха Гиммлера. Впрочем, основная деятельность по фальсификации в националистическом духе была проделана в рунологии еще XIX в., в частности Людвигом Вильзером. В национал-социалистической Германии рунология получила свой аналог в духе Нью-Эйдж в виде «рунической йоги», которая была, кстати, вскоре запрещена и возродилась лишь после Второй мировой войны.
Еще одна область, которая эксплуатирует прежде всего светскую мистику пространства, – это историческая география, где печальную известность получило «евразийство» в варианте Л. Н. Гумилева с его антинаучной «теорией пассионарности». К этой же области можно отнести геополитику, возникшую под именем «биогеографии» у Фридриха Ратцеля. В трудах Ратцеля, Хэлфорда Маккиндера, Альфреда Тайера Мэхэна, Карла Хаусхофера возникают популярные мифы о «жизненном пространстве», о борьбе за существование в виде борьбы за пространство, о «мире как шахматной доске» и тому подобные сверхупрощения. В наше время эти же мифологические концепции развивает оккультный геополитик Александр Дугин.
Мистика пространства особенно ярко выявилась в мифе об арктической прародине ариев (Герман Вирт) и в «доктрине вечного льда» – лженаучной концепции, развивавшейся Гансом Хёрбигером в начале XX в. и позднее воспринятой национал-социалистической наукой. «Доктрина вечного льда», наряду с другими лженаучными мифами, проникла в глобальную масс-культуру благодаря книге Жака Бержье и Луи Повеля «Утро магов» (1960). В свою очередь, «Утро магов» выступает в качестве предшественника литературы Нью-Эйдж 60–80-х гг. XX в.
Лженаучные искажения можно наблюдать в социологии (например, социал-дарвинизм), юриспруденции (Карл Шмитт); антропологии (френология, антропосоциология, расология Ганса Гюнтера).
На рубеже XIX–XX вв. психология оказалась заражена лженаучными идеями Зигмунда Фрейда и К. Г. Юнга и не оправилась от этого до сего дня. Психоанализ и аналитическая психология оказали свое тотально фальсифицирующее воздействие буквально на все сферы гуманитарных наук, на социологию науки, политологию и т. п. Здесь следует указать на контакты с Юнгом Джозефа Кэмпбелла, Мигеля Серрано, Якоба Вильгельма Хауэра и других носителей «правой» мифологии.
В биологии стали знаменитыми такие лженаучные концепции, как теория эволюции Чарльза Дарвина, советская «мичуринская генетика» Трофима Лысенко, «живое вещество» Ольги Лепешинской.
Почвоведение в СССР оказалось поражено холистической теорией «единого биологического почвообразовательного процесса» Василия Вильямса.
Наконец, мы должны упомянуть о фальсификациях типа «Песен Оссиана», рукописи «Ура-Линда», Краледворской и Зеленогорской рукописей, «Велесовой книги». К области научных подделок следует отнести лозунг о. Ш. lex orandi, якобы существовавший в качестве общепринятой формулы в древней Церкви.
Научные фальсификации обслуживают идеологические задачи, они связаны с массовой культурой, с новой организацией музейного дела, а также обеспечивают «научный» базис для оккультных движений.
Целая группа фальшивок связана с пропагандой дарвинизма. Сюда можно отнести «биогенетический закон» Геккеля, Пилтдаунского человека, аферу «Археораптора» (1999 г.). Следует отметить, что научные фальсификации Трофима Лысенко, Геворга Бошьяна, Ольги Лепешинской и др. «мичуринских генетиков» происходили не только от фундаментальной нечестности, но и от низкой образованности и плохого лабораторного оборудования. Фальсифицированный «биогенетический закон» Геккеля послужил, в свою очередь, опорой для фантазий Зигмунда Фрейда на темы подсознания и детской сексуальности.
К числу антропологических фальшивок можно отнести сочинение Маргарет Мид «Coming of Age in Samoa» (1928 г.), сенсацию 1958 г. со «снежным человеком», новейшую историю с племенем Tasaday и т. п.
Великолепным примером соединения массовой науки, массовой культуры, лженауки и оккультизма являются сочинения Карлоса Кастанеды, чье первое сочинение «Учение дона Хуана: Путь знания индейцев яки» было опубликовано издательством Калифорнийского университета (1968 г.).
В качестве обратного факта приведем известное дело Алана Сокаля, который направил статью с заведомо фальсифицированными данными и абсурдными тезисами в постмодернистский научный журнал «Social Text». Сокаль намеревался показать отсутствие каких-либо научных критериев в постмодернистской науке, что ему и удалось: практически безумная статья «Преступая границы: К вопросу о трансформативной герменевтике квантовой гравитации» успешно прошла через редактора «Social Text» и была опубликована в 1996 г.
Лженаука естественно воплощается в лжечеловеке, «новом человеке». В последние века неоднократно встречаются разносторонние личности, сочленяющие в своем мировоззрении мнимую религиозность, научный экспериментальный метод и архаические оккультные суеверия. Фигуры Джордано Бруно, Гёте или о. Павла Флоренского приобретают ключевое значение в оккультно-научном мировоззрении Нового времени, внушая мнимую надежду на будущее преображение вселенной.
«Новый человек» стремится использовать лженауку для уничтожения, овладения или перековки «старого человека». Здесь приходит на память идеологический отсев через психотехнические сита, предлагавшийся о. Флоренским в его курсе «Электротехническое материаловедение» (1931–1932 гг.), а также магическая лаборатория московских розенкрейцеров, устроенная рядом с расстрельными подвалами Лубянки для восстановления «древнего посвящения» путем овладения «астральными планами» и подчинением себе «элементалей» (Никитин 2000, 186, 188). Отсюда уже совсем недалеко до самого бесчеловечного проявления лженауки и массовой науки – опытов на людях в концлагерях, лоботомии, испытаний ЛСД на не подозревающих об этом людях.
Обзор можно продолжать и далее, но для нас достаточно констатировать мощный охват лженауки, которая представляет собой подлинно всеобщую «вторую» науку. Более того, наряду с откровенной лженаукой типа «мичуринской генетики», которая не имела под собой твердого научного фундамента, лженаука может быть почти неотличимой от науки подлинной. Так, опыты над людьми в «Институте научных исследований целевого военного значения» Аненербе были вполне научными по своей методике и целям.
Из нашего краткого обзора видно, что лженаука – это не антинаука, не контр-наука, а частный случай массовой науки, поставленной на службу гностическим идеологиям. В этом смысле лженаука, скорее, паразитирует на массовой науке, нежели ее отрицает или борется с ней.
Конкретная лженаука может иметь, а может не иметь научную основу. Но непременным ее свойством является то, что она существует в рамках того или иного идеологического мифа: мифа о прогрессе, развитии, единстве, равенстве, о борьбе за существование, о выживании сильнейшего и т. п.
Полезно будет указать общие места массовой науки и лженауки, во-первых, чтобы провести параллели с учением о. Ш., а во-вторых, чтобы указать, что эти общие места присущи одновременно и массовой науке, и лженауке.
Для о. Ш. характерно обращение к доистории, предыстории Христианства, причем к предыстории, принадлежащей не к области фактов, а к области архетипов. Как типичному лжеученому, о. Ш. свойственна сверхчеловеческая дальнозоркость, которая прозревает быт «ранней Церкви», более древней и авторитетной, нежели само Церковь Нового Завета.
В попытке овладеть прошлым лженаука также обращается к доисторическому и надисторическому: к мифологии, исследованию древних или/и «инопланетных» цивилизаций. Сюда же относятся и приемы исследования бессознательного и подсознательного у Фрейда и архетипы К. Г. Юнга.
К революционным и одновременно архаизирующим проектам принадлежала национал-социалистическая и вообще немецкая националистическая наука. В частности, следует вспомнить первого руководителя Аненербе Германа Вирта с его нордической «прарелигией» (Urreligion), «духом пра-религии» (Geistesurreligion), «пра-Европой» (Ur-Europa), «пра-символикой» (Ursymbolik),«пра-смыслом» (Ursinn). Достаточно перечислить названия его работ, вышедших после (!) падения национал-социалистического режима: «Um den Ursinn des Menschseins. Die Werdung einer neuen Geisteswissenschaft» (1960); «Führer durch das Ur-Europa-Museum mit Einführung in die Ursymbolik und Urreligion» (1975); «Europäische Urreligion und die Externsteine» (1980).
Такого рода архаизирующие проекты носят довольно отчетливый антихристианский характер, поскольку в них смыкается понимание Христианства в языческом смысле, а язычества – в христианском. Так, Герман Вирт «исследовал» пракультуру Туле и обнаруживал в культуре мегалитов языческого «Спасителя» (Heilbringer), сына неба и матери-земли.
При всей кощунственности и нелепости такого обращения с Христианством это далеко не единичный случай. Совершенно то же мы наблюдаем у влиятельного русского символиста Вячеслава Иванова, который описывает дионисические оргии, подчеркивая их якобы христианское содержание, а говоря о христианском культе, указывает на дионисические, то есть неоницшеанские в случае Вяч. Иванова, мотивы.
Антихристианская механика мысли Вяч. Иванова оказала огромное влияние на православный богословский модернизм и продолжает оказывать до сего дня. Так, например, о. Павел Флоренский в своем курсе лекций «Очерки по философии культа» (1918) «по сути дела стирает всякое различие между религиозным сознанием язычества и религией Божественного Откровения. Из некоторых общетеоретических посылок выстраивается философия (всякого!) культа, в том числе и христианского, а само Евангелие выступает в качестве подтверждения истинности платонизма» (Гаврюшин 2011, 474). Аналогичным образом «литургическое богословие» Одо Казеля усматривало истоки Евхаристии в языческих мистериях, о чем мы поговорим несколько позже.
Как указывал один из критиков марризма, «яфетидология» Н. Я. Марра «в своих целеустановках подобна фантастическому сводчатому мосту, который одним концом упирается в прошлое (главным образом в отдаленное прошлое), а другим – в отдаленное будущее, причем высшая точка этого моста каждый раз приходится над современностью… Причина в конечном счете в том, что яфетидология страдает органическим пороком – неестественной дальнозоркостью. Она смотрит или в палеонтологические сумерки прошлого или в манящие дали будущего» (Алавердов 1931, 54; цит. по Алпатов 2004, 43).
Историк филологии В. М. Алпатов справедливо усматривает, что такая опора на «пра-историю» делала утверждения Н. Я. Марра неуязвимыми. Никто из критиков не мог опровергнуть идей Марра, но «не всегда при этом замечалось, что и доказать эти умозрительные построения нельзя. Для построения таких теорий были нужны лишь фантазия и умение высказываться категорично, а в этом Марру не было равных. Рассуждая о языке доисторических эпох, Марр объяснял неизвестное через другое неизвестное» (Алпатов 2004, 43).
Абсолютно то же самое делают и лжеученые типа о. Ш., успешно скрывающиеся «в сумерках доистории» (по удачному выражению А. С. Чикобавы. См. Алпатов 2004, 55). Если фантазией о. Ш., видимо, не отличался, то мало кто мог бы с ним сравниться в умении выражаться категорично и внушительно. И хотя о. Ш. трудно опровергнуть, но только за счет того, что и доказать его утверждения оказывается невозможно.
Мы уже много говорили о холизме о. Ш., и его лжеучение далеко не уникально с этой своей стороны. Мистический глобализм «всего мира» является одной из идеологических основ Нового времени, когда эпоха Великих географических открытий показала одновременно бесконечность и замкнутость мира, дав тем самым ход посюсторонним мистическим спекуляциям относительно «всего» чудесного мира, «живой планеты», «всего» мира насилья, «всего» мира свободы и т. д. Такая наука за счет своих гностических корней плавно переходит от обожания космоса к его разрушению, от овладения природой к ее новотворению и обратно.
Холистический миф в гуманитарных и социальных науках и лженауках выражается прежде всего в представлении об органическом единстве народа, каковое единство служит всеобъясняющим и утвержденным на себе самом принципом. В социальных науках, начиная с Тюрго, мы встречаем «массу», народ, коллектив, «дух народа» без необходимого уточнения, что непосредственное исследование такого общего духа народа совершенно невозможно.
Примерами холизма является не только «дух народа» (Volksgeist), но и социал-дарвинизм и национал-социалистическая расология Ганса Гюнтера, и «единый биологический почвообразовательный процесс» Василия Вильямса, и учение Мирчи Элиаде, не отделявшего миф от исследования мифа, и наконец это Фрейд, не проводящий принципиальной границы между мыслями пациента и теми идеями, которые ему внушает психотерапевт.
Собственно тот же миф отразился и в принципах организации советской массовой науки, когда дело науки становится «посильным для любого человека, в лучшем случае проявляющего любознательность и смекалку, а в худшем просто командированного „грызть гранит науки“. „Творчество масс“, „Инициатива миллионов“ – эти и подобные им лозунги стали знамением времени. Особенно активно пропаганда привлечения в науку лиц с недостаточным образованием, с отсутствием данных к продуктивному творчеству, но подходящих с точки зрения классового происхождения и лояльного поведения, развернулась при Сталине» (Сойфер 1989, 239).
Еще одним общим местом для науки и лженауки является антитеоретизм. Как идеологическое явление, массовая наука с ее магическими корнями дала человеку свободу в теории, а также свободу от теории. Здесь практика становится критерием истины, но, с другой стороны, истина определяет то, какова должна быть практика. Новая массовая наука, как и массовая политика, попадает в тот же самый методологический уроборос: истина – это иное название той же практики, а практика – синоним истины, так что становится окончательно непонятно, что, чем и как поверяется и проверяется.
И. К. Кусикьян верно отмечал практическую, антитеоретическую направленность марризма: «Вся теоретическая работа Н. Я. Марра направлена в одну точку: она хочет дать новую базу для практики» (Кусикьян, 1933, 12). Трофим Лысенко заявлял в 1934 г.: «Я за генетику и селекцию, я за теорию, но за такую теорию, которая, по выражению товарища Сталина, „должна давать практическую силу ориентировки, ясность перспектив, уверенность в работе, веру в победу“… Вот почему я был против, а в настоящее время еще в большей мере против той генетики, которая безжизненна, которая не указывает практической селекции ясной и определенной дороги» (Сойфер 1989, 75).
Необходимо отметить характерное для новой науки сочетание скептицизма с мистицизмом. Ведь, например, М. Элиаде, а вслед за ним и о. Ш., не веруют в подлинное сверхъестественное и духовное, но они симулируют таковую веру, «придавая смысл» обрядам, и смысл чисто посюсторонний. Для такого рода исследователей миф, как и религия, – это ложь, но ложь полезная, имеющая значение для нас. Так проявляется в науке и лженауке свойственный идеологиям искусственный оптимизм, «воля к вере». Вера же, а не воля к вере присутствует всегда рядом с идеологом, но никогда в его душе.
Как и Элиаде, о. Ш. «наполняет христианским смыслом» любую ересь и магическую нелепость: «С незапамятных времен люди чувствовали в волосах наличие „маны“, сосредоточение в них силы и энергии человека… Поэтому христианский обряд пострижения волос (который, помимо чинопоследования Крещения, встречается в пострижении в монашеский чин и в посвящении в чтецы, то есть в члены клира) не должен рассматриваться как один из многих других „освященных древностью“ обрядов, совершаемых неизвестно почему и принимаемых в качестве неотъемлемой части нашего „наследия“. В Церкви все всегда действительное, настоящее. Каждый символический акт символичен именно потому, что он являет саму Реальность, те глубочайшие и „неизреченные“ ее пласты, с которыми мы общаемся посредством символов и обрядов» (Шмеман 2001, 167–168).
Верит ли сам о. Ш. в существование «маны»? Верит ли Элиаде в «совпадение противоположностей»? Верит ли Элиаде в созданную им концепцию «вечного возвращения»? Ответом будет: и да, и нет. Лжеученый симулирует веру, пытается представить себя самого верующим в миф и признается себе в этом самообмане.
В данном случае мы наблюдаем у о. Ш. характерный лжемиссионерский прием «включенного наблюдения», когда антрополог принимает обычаи и верования исследуемого им племени. Основателями метода «включенного наблюдения» сегодня со всем основанием считают не непосредственных изобретателей – Фрэнка Кашинга и Бронислава Малиновского – но католического лжемиссионера в Китае иезуита Маттео Риччи (1552–1610) и христианских пиетистов XVII в. (см. Poewe 1994, 10).
Такая неверующая активистская вера присуща не только христианским конфессиям, не только «левому» и «правому» модернизму, но и нехристианским религиям и даже гностическим идеологиям (см. Ustorf 2000). Аналогию с массовыми гностическими движениями подчеркивают и представители лжемиссионерства: «Если рассмотрим историю, увидим, что некоторые идеологии делали ставку на молодежь и быстро достигали своей цели. Например, национал-социалисты Европы и коммунисты Юго-Восточной Азии. В очень короткое время эти идеологии, сумев найти путь к сердцам молодых, не только достигли своей цели, но и совершили в своих странах по сути революционные преобразования. Если подобные режимы выполнили свои меркантильные задачи, почему же Церковь Христова не может сделать то же самое во имя Добра?» (Сергий (Рыбко) 2007).
И новая наука, и лженаука, хотя, возможно, и не в равной мере, отдают должное неопределенности и патологической речи. О примерах неопределенной и патологической речи у о. Ш. мы говорили подробно выше в главах «Неопределенное учение» и «Патологическая речь». Эти приемы находят прямые аналогии в лженауке. Так, например, отмечается, что Н. Я. Марр «не оставил и, вероятно, не мог оставить сколько-нибудь связного и последовательного изложения своей теории, хотя количество его сочинений в последнее десятилетие жизни очень велико. Идеи яфетической теории с бесконечными вариациями разбросаны по текстам пяти томов его трудов. Единственная попытка изложить „новое учение“ студентам, так называемый бакинский курс (1926), открывающий второй том трудов Марра, был забракован самим автором, не позволявшим печатать его при жизни» (Алпатов 2004, 34–35).
У главного представителя движения «литургического обновления» Одо Казеля идея Таинства представляется не только ложной и кощунственной из-за сравнения с языческими мистериями, но еще и настолько расплывчатой, что может служить субстратом для любых идеологем: от национал-социалистических до либеральных. Такая расплывчатость служит развязыванию рук для деятельности в мире сем и поэтому считается проявлением «живой веры».
В. Р. Вильямс, метко прозванный современниками «коммуноидом», прямо выдвигает идеологическую патологическую речь как основу науки: «Стахановцы доказали не „торжество агрохимии“, а силу диалектики, утверждающей необходимость комплексного воздействия на все факторы жизни растений (в том числе и на элементы минеральной и азотной пищи), воздействия, устойчиво достигаемого в широких масштабах только в травопольной системе земледелия» (Писаржевский 1963, 217).
Алпатов анализирует патологическую речь лингвиста (!) Марра: «Чем дальше, тем все более непредсказуемыми становятся фантазии Марра. Длиннейшие фразы со многими придаточными, где одна мысль беспорядочно сменяется другой, отсутствие элементарной логики – это все меньше похоже на нормальное научное творчество. См., например, такой вполне обычный для Марра пассаж (1927 г.): „Часть речи, ныне самая отвлеченная и самая практическая, в начале самая вещественная и самая научно-философская, – числительные связаны со всеми сторонами созданной трудовым процессом «человечности», или подлинного мирового, а не классового, да еще школьно надуманного гуманизма, со всеми творческими начинаниями человечества как в области материально-жизненных потребностей, так не менее непреоборимых ныне в их самодовлеющем устремлении умозрительных исканий правды. Числительные переживали ударные моменты своего развития от общественности эпох с великими достижениями. Прежде всего сознание этапов последовательной связанности не одной смены дня днем, получившего свое округление с течением времени сначала в пяти, затем в семи днях, не одного года, с последовательностью месяцев, в его круговращении по сезонам, а вообще непрерывно и бесконечно текущего или двигающегося времени, как двигается по двух- или четырех-сезонным делениям года также бесконечно видимое пространственное небо со всеми его неразлучными спутниками, светилами дня и ночи, это в целом мерило одинаково и времени, и пространства, так же как по палеонтологии речи «небо» оказалось означающим в первобытной речи «время» и «пространство»“.
Рассказ о числительных вдруг превращается в рассуждения о членении времени, а затем о небе; все это перебивается политическими рассуждениями. Скорее мы имеем дело с камланием шамана, чем с научной статьей» (Алпатов 2004, 75).
Нелепое патологическое говорение имеет идеологическую тенденцию, как указывает В. М. Алпатов: «При всей бессистемности высказываний позднего Марра в них есть несомненная последовательность. О чем бы ни говорил Марр, он постоянно проводил некоторые идеи. Одни из них имели квазинаучный характер: постоянное выискивание во всем яфетических истоков, связей с тотемами, с первобытными представлениями о космосе и т. д. Другие выходили за пределы науки: апелляции к народным массам, к угнетенным народам (то и другое связывалось с яфетическим элементом), клеймение старой науки и старого мышления, требование революционного взрыва во всех областях жизни и пр. Цитатничество и призывание на помощь высших авторитетов, упоминание текущих политических событий, постоянное использование актуальной для своего времени лексики вроде „нацмены“, „выдвиженцы“, „культработа“, особенно изощренное при оценке противников: „потуги“, „рабы“, „рынок с тухлым товаром“, „пророческие каркания и шипения“, „злостные предрассудки“, „абсолютно ненужный, вредный багаж“, „преступное действие оппортуниста“, „раболепие мысли“, „расовое ожесточение“, „буржуазно-классовая лазейка“, „миазмы застоя“, „спертый воздух“, „наследственная косность“, „паскуднейший нигилизм“, „маги хулений“, „вредоносность“, „идеологическое убожество“, „идеологическая реставрация прошлого“, „покаянные декларации загнанных в тупик“, „борющиеся вредительские разновидности капиталистического идеализма и национализма“ и т. д. и т. п. – все это, обильно представленное в поздних сочинениях Марра, имеет четкую и конкретную направленность. Марр, по-видимому, не только верил в создаваемый им миф, но и вполне целенаправленно добивался его господства в науке» (Алпатов 2004, 77–78).
И в науке, и в лженауке постоянно возникает мотив власти, преследования и ухода от преследования, которые применительно к о. Ш. мы рассмотрели в главе «Преследование и уход от преследования». Здесь же приведем один, но показательный пример, когда в 1928 г. в связи с сорокалетием научной деятельности Марра марксистский идеолог и лжеученый М. Н. Покровский заключал: «Теория Марра еще далека от господства, но она уже известна всюду. Уже всюду ее ненавидят. Это очень хороший признак. Марксизм всюду ненавидят уже три четверти столетия, и под знаком этой ненависти он все более и более завоевывает мир. Новая лингвистическая теория идет под этим почетным знаком, и это обещает ей, на ее месте, в ее научном кругу, такое же славное будущее» (Алпатов 2004, 83).
Роман Вершилло
