Секрет популярности сочинений о. Андрея Ткачева состоит, надо думать, в их банальности. Иногда банальности простой, а иногда – вызывающей, к чему сводится и вся массовая культура с ее разновидностями.
Месяц тому назад о. Ткачев прибегнул ко второму приему, призвав к мораторию на употребление слов «Святая Русь». Тем интереснее было услышать, чтó о. Ткачев скажет в день русских Святых, в стихире которым это табуированное им выражение как раз и встречается.
На этот день о. Ткачев решил сочинить скучноватую и совершенно фантастическую историю про то, что раньше живописцы, видите ли, занимались только возвышенными сюжетами, или рисовали портреты важных особ. Потом, будто бы, случился сдвиг в сознании. Живописцам вдруг стал интересен маленький человек. Эпоха (видимо, имеется ввиду XIX век) повернулась лицом к сюжетам, до тех пор презираемым и оттого незаметным. Маленький человек в сознании эпохи стал большим, а большие умалились, окарикатурились.
Даже самая краткая история искусств рассказала бы о. Ткачеву, что «маленький человек» изображался уже в античности. Но это совершенная мелочь по сравнению с тем, что о. Ткачев прилагает эту вымышленную схему к Русской святости.
Да, мы не ослышались. Во-первых, о. Ткачев обнаруживает в прошлом среди святых только иноков, благоверных князей и юродивых, т.е., видимо, «важных особ». А где же маленькие «простые» люди?- задается вопросом наш автор: «Мирской идеал святости у нас не выработан. Словно в миру и спастись нельзя, а только в черных одеждах, да за каменными стенами в три метра толщиной… Нужно сформулировать для христианского общества, что такое праведность в миру, каковы обязанности мирянина в повседневной жизни, без порыва с миром и ухода в обитель».
Какие знакомы эти набившие оскомину речи про святость «без отрыва от производства»! Как давно они звучат приятной музыкой для интеллигентских ушей! Уже на Религиозно-философских собраниях начала XX в. Розанов и Мережковский избрали именно этот ход для нападения на святость Церкви.
За всем этим стоит не просто культ банальности, обыденности, который – тут о. Ткачев прав – возникает у декадентов, а впервые у такого почитателя «маленького человека» как Бодлер. О. Ткачев говорит о святости так, как будто она есть продукт человеческого идеологического творчества, а не чудесное благодатное действие Божества.
Еще одним характерным аргументом о. Ткачева становится то, что монахов сегодня мало, а благоверных князей и цариц и вовсе нет. Поэтому нужно заново «сформулировать идеал мужа и отца. Не только ведь мужчина-монах или мужчина-полководец святы и подражания достойны. А смиренный и двужильный работяга, не пропивающий зарплату, воспитывающий детей да еще и молящийся Богу перед сном разве не свят?»
«Нам будет трудно жить, если мы этого не сделаем»,- добавляет о. Ткачев. Если же «мы» это сделаем, то это необходимо приведет к умалению и окарикатуриванию «больших и важных» святых прошлого. Иначе быть не может: либо Христова святость, какой она была и будет в вечности, либо человеческие идеалы. Одно уничтожит другое.
Неслучайно здесь возникает слово «идеал» как синоним святости, ведь идеал есть продукт только человеческого сознания, роковым образом отделенного от общения с Богом. Вопросы же о том, кто свят, о. Ткачеву надо адресовать не в риторическое пространство, а вопрошать об этом Бога святых.
Наконец, наш автор делает одно умолчание: он не упоминает о святых мучениках Российских. И правда, в мирское обыденное представление о святости мученичество вписаться не может. Для этого нужно что-то еще, кроме «выработки мирского идеала святости».
Может быть, просто вера?
Роман Вершилло
