Биография как исследование
Мы уже уяснили, что Гессе выступает против самооткровения личности, когда на рубеже XVII – XVIII веков человек увидел свою свободу и при этом потерял и власть, и возможность подчиняться власти. Гессе, по моей оценке, намеренно избирает классицизм в качестве нормы, потому что классицизм еще не знал этого самооткровения.
Отдадим должное Гессе: он дает бой новому самоощущению на территории врага: на поле биографии и связанных с этим жанром проблем. В самом деле: нельзя понять нового человека, человека Достоевского и Ницше, без происшедшей в нем внутренней революции, самооткрытия, верного, но запретного знания о себе.
Разрушительные последствия этого познания широки и глубоки. Их можно описывать подробно, как, например, Томас Манн в «Докторе Фаустусе». Гессе идет более коротким путем, пытаясь выяснить: можно ли преодолеть последствия самооткровения. Ради этого он пишет свой экспериментальный роман, свою «дипломную работу», исследуя, какой была бы биография, если бы самооткровения не было.
Поэтому Гессе не просто ругает «фельетонную» эпоху нехорошими словами, а анализирует ее. Он старается представить себе, какова была бы жизнь, если бы последствия «фельетонной эпохи» оказались бы каким-то способом преодолены. Касталия – это как раз один из способов преодолеть самооткровение. И очень правильно, что это способ институциональный, политический, связанный с проблемой власти и безвластия.
Я надеюсь, читатель понимает, насколько важны для Гессе размышления о жанре биографии, о позиции и образе автора. Ведь мы и сказали, что разгадываем роман, как биографию Кнехта, которая на самом деле написана им самим. И мы поднялись еще выше, на тот уровень абстракции, где автор и Кнехт совпадают и выходят в реальность в качестве самого Германа Гессе с его соображениями.
Биография и история
Много раз исследователи отмечали лирическую природу прозы Гессе. Источником этого лиризма оказывается, как мы видим на примере «Игры в бисер», не особенное лирическое дарование или богатство и тонкость его внутренних переживаний. Лиризм вытекает из общих художественных задач Гессе, которые мы можем сформулировать как соединение биографии с историей, с жизнью. Ведь биография – это и есть история, та самая история, с которой борется обобщающий разум:
Личная жизнь как предмет науки и изучающая ее биография находятся… в рамках истории и исторической науки.1
Действительно, описать свою жизнь – это все равно, что прожить ее, и, наоборот, прожить жизнь значит ее описать.
Такая твоя частная история может быть разумной или неразумной, отлученной от разума. Она может быть опознана как разумная или неразумная. И это, в своем роде, дает нам решение проблемы свободы и власти, доступное только для тех, кто соединил деяние и разум.
Вот каков внутренний закон личности: человек способен понять себя и другого человека с помощью своего внутреннего обобщающего закона. Как удачно выразился Теодор Литт:
Исторически… понимается не только настоящее из прошлого, но также и прошлое из настоящего: ибо то, что подлежит уразумению, по существу не есть ни то, ни другое, а только то внутреннее, что присутствует в том и другом.2
Биография нужна Гессе для того, чтобы и с этой стороны выяснить, что такое новый закон личности в эпоху всеобщего безвластия, то есть на фоне всей исторической проблематики, о которой мы говорили выше.
Сознательная личность, личность, понимающая закон своего характера и своей судьбы, становится частью культуры. Каждая такая личность – образец для всех, кроме самой себя.
Так мы подходим к следующему мотиву: трансценденции, превосхождению.
Превосхождение
Я уже говорил о том, какую роль в романе играют темы, разрабатываемые в нем. Они нужны Гессе не только для того, чтобы выступить со своими соображениями. Исключением является лишь критика современности, где Гессе прямо говорит от своего лица. В остальном Гессе не вполне согласен с тем, что говорят его герои, но и нельзя сказать, что он позволяет говорить им от себя.
Не находим мы в романе и решения поставленных проблем. Да, они обсуждаются, но важны лишь как ходы в игре.
Рассуждая на тему, герои пытаются разыграть партию наилучшим образом, причем побеждает тот, кто наиболее красиво возвел частное к общему.
Итак, все темы одинаково романа важны, но тема превосхождения (трансценденции) наилучшим образом иллюстрирует мою мысль, тем более что превосхождение и есть восхождение от частного к общему. Более того, превосхождение прямо связано с другими темами романа: воспитания, образования, аристократизма, образцовой личности и других.
Мотив превосхождения звучит в стихотворении Кнехта, которое обсуждается в ключевом месте романа:
Заглавие этого стихотворения возникло явно раньше его самого, как его первая строчка. Оно было написано крупными буквами, размашистым почерком и гласило: «Переступить пределы!» (Transzendieren!)
Позднее, в другое время, в другом настроении и других обстоятельствах, заглавие это вместе с восклицательным знаком было зачеркнуто, а вместо него более мелкими, тонкими и скромными буквами вписано другое. Оно гласило: «Ступени».
Кнехт вспомнил сейчас, как тогда, окрыленный мыслью своего стихотворения, написал слова «Переступить пределы!», они были кличем и приказом, призывом к самому себе, заново сформулированным и подтвержденным намерением прожить под этим знаком жизнь, сделать ее трансцендентальным движением, при котором каждую новую даль, каждый новый отрезок пути надо решительно-весело прошагать, заполнить и оставить позади себя. Он пробормотал несколько строк:
Пристанищ не искать, не приживаться, Ступенька за ступенькой, без печали, Шагать вперед, идти от дали к дали, Все шире быть, все выше подниматься.
Характерно, что этот мотив не нравится Тегуларию, изображающему Фридриха Ницше:
– Как раз к этому стихотворению… у меня всегда было странное отношение. Оно принадлежит к тем немногим вашим стихам, которых я, в сущности, не любил, в которых что-то претило мне и мешало. Что именно, я тогда не понимал. Сегодня я, кажется, вижу это. Ваше стихотворение, досточтимый, озаглавленное вами «Переступить пределы!», что звучит как какой-нибудь приказ на марш – слава Богу, позднее вы заменили название куда более удачным, – стихотворение это никогда, в общем-то, не нравилось мне, потому что в нем есть какая-то властная нравоучительность и назидательность.
Действительно, как мы знаем, для Ницше любая трансценденция – это уход от проблем.
Превосхождения нет
При том, что тема превосхождения является центральной для устройства романа, она решается несколько неясно и даже противоречиво.
Собственно, в романе никакого трансцендирования не происходит. Не считать же «превосхождением» последний эксцентричный жизненный шаг Кнехта! Зато все правильные переходы и перемены совершаются в романе совершенно гладко. За исключением последнего «обрыва», никаких «ступеней» в жизни Кнехта мы не находим при всем желании.
Даже поразительно, насколько Гессе затрудняется найти более высокий план бытия, особенно если учесть, что он заведомо исключает религию из своего романа. В романе присутствует Церковь как институция, но о вере в Бога нет и речи.
А между тем все это довольно странно. Если игроки в бисер составляют орден по подобию религиозного, то в нем должны быть свои светские «святые», превзошедшие прочих. К «святости» в светском смысле приблизился мастер музыки, который блаженно и неощутимо переходит в иной мир. Казалось бы, вот искомое «превосхождение». Однако концепция светской святости тут же подвергается у Гессе критике в лице Петра, неумеренного почитателя памяти мастера музыки.
Неизменность героев
На протяжении всего романа в Кнехте ничего не меняется. В соответствии с описанными нами правилами классицизма, он ничего не прибавляет к своему характеру, а только лишь глубже его познает. Он все так же совершенно играет на фортепьяно, как и ребенком при первой встрече с мастером музыки. Способность завоевывать симпатию окружающих у него врожденная.
Кнехт даже не узнает ничего нового. Из повествования не очень понятно, чему такой человек может научиться. Познания Кнехта описываются в самом общем плане. Да, в монастыре он открывает для себя мир религии, но христианином не становится. Он признает ценность истории, но историк из него не наилучший.
Кнехт не взрослеет, но он и не стареет. Он даже субъективно не чувствует, что становится старше. Он не хочет признаться, что не так молод и силен, как его юный ученик, Тито, и это становится причиной гибели Кнехта.
Другие герои романа также остаются такими, какими мы их встретили в первый раз. Мы не верим даже в старение светского друга Кнехта – Дезиньори, хотя Гессе прямо говорит об этом.
Прекрасным примером неизменности является один из ближайших сотрудников Кнехта – Тегуларий. Его характер с самого начала объявлен ущербным, болезненным, неустойчивым, и таковым он остается до самого конца.
Воспитание воспитанных
Не правда ли, все это вместе идет против представления о Касталии, как о совершенном педагогическом учреждении? Какая же тут педагогика, если люди остаются неизменными с детства и до самой смерти? Если характеры неизменны, то как в число членов Ордена попадают такие люди, как Тегуларий?
Прямо скажем, тема образования освещена в романе самым необычным образом: никого ничему нельзя научить. А говоря совсем точно: научить можно только ученых.
Для чего нужно такое удивительное решение проблемы?
Во-первых, это отсылает нас к искусству чтения, где первым принципом является то, что речь понятна только понятливым. С этой точки зрения Гессе рассматривает игру в бисер, культуру вообще. Игра в бисер, вообще говоря, бесполезна. Она полезна для игроков не потому, что они не воспитаны, а напротив, потому что они уже культурны.
Во-вторых, ничего нового нет вообще. Это важное догматическое утверждение родом из философии порядка. Мир остановился в своем хаотическом движении.
В-третьих, это вводит тему аристократизма, иерархии, превосходства, как обязанности, скучного долга. Кто понимает, тот понимает, и с этим ничего нельзя поделать, и уж подавно не стоит этим обольщаться.
И наконец, самое главное, на что указывает отсутствие трансценденции в романе Гессе: литература, как творчество и как чтение, сама по себе ничего не «превосходит». Превосхождение от мысли к жизни и от жизни к мысли происходит через чтение, то есть через человека, который предстает как инструмент для нахождения универсального соответствия между мыслью и жизнью.
Следующая глава: Выводы. Итоги исследования
