В модернистской обойме есть два автора, у которых что ни текст, то манифест. Мы имеем ввиду о. Алексия Уминского и о. Петра (Мещеринова).
Их выступления отличаются особенным напором и риторической убедительностью, каковой тем более можно было ожидать от монолога о. Алексия Уминского на семинаре в Московском Центре Карнеги в рамках программы «Религия, общество и безопасность».
Однако если вы думали, что о. Уминский продемонстрирует карнегианское умение влиять на людей, то вас ждет разочарование.
О. Уминский предложил слушателям три тезиса, каждый из которых не только ложен сам по себе, но и к тому же несовместим с остальными двумя. Таким образом, лектор показал свое незаурядное владение особым даром запутывания и дезориентации людей.
Перечислим эти тезисы.
Во-первых, о. Уминский приобщил слушателей к исповедуемой им доктрине «негативного христианства», в которой вера является экзистенциалистским прыжком в ничто. Отсюда следует, что Христос человеку ничего не гарантирует, равно как и Богослужение и Церковь. Просить у Бога что-либо о. Уминский считает не вполне христианским делом, а Богослужение для него это бессмысленное хождение по церковному кругу.
Во-вторых, о. Уминский утверждает, что суть Богослужения состоит не в том, что человек служит Богу. Ничего подобного здесь нет. Напротив, Богослужение – это служение Бога человеку.
Он говорит:
Чаще всего человек представляет, что он, идя в церковь на службу, совершает это для Бога, то есть Богослужение — это когда мы служим Богу. Но это величайшее заблуждение. Ведь все ровно наоборот, богослужение — это когда Бог служит человеку.
Третий тезис тоже стоит особняком и никак не связан с остальными. О. Уминский заявляет о себе как коллективист и апологет общины, от которой он ожидает решения всех проблем, в том числе, надо понимать, и экзистенциальных.
Из простого перечисления тезисов о. Уминского видно, насколько в разные стороны одновременно о. Уминский отправляет людей.
Не совсем даже понятно, почему о. Уминский вдруг решил попотчевать слушателей в центре Карнеги своим фирменным абсурдизмом. Для чего бы ему говорить абсурдные вещи и складывать их в алогичные сочетания?
Нам могут сказать на это сказать: «Он так верит, и поэтому говорит». Но ни один из тезисов о. Уминского не является пунктом веры. Самое большее – это словесные жесты, условно выражающие особого рода экзистенциальную мистику. А эта мистика никакая не вера, а целиком посюстороннее переживание, которым поэтому невозможно поделиться с другим человеком.
Впрочем, если о. Уминский хотел что-то доказать посторонним Церкви людям, то это ему удалось. Удалось доказать, что в Церкви есть свобода безнаказанно говорить абсурдные вещи.
Неужели это так и есть?
Роман Вершилло
