Что такое неосуждение?

Христианский суд и неосуждение

«Неосуждение» можно описать с разных сторон и дать несколько определений.

Оно, прежде всего, служит:

1. для защиты от Божеского и человеческого суда;
2. для нападения, противления Богу и человеческой природе.
3. Разговоры о неосуждении можно также отнести к жанрам патологической речи и определить как диалектику (дискурс).
4. Еще с одной стороны разговоры о неосуждении – это социально регулирующий этикет.
5. В интеллектуальном отношении неосуждение диалектически сочетает в себе суждение с не суждением. Тот, кто ведет такие разговоры, судит и не судит, оборачиваясь к Богу и к миру людей то одной, то другой стороной.
6. Наконец, неосуждение – это один из способов магического овладения действительностью: человек ищет душевного мира, которого не должно быть.

Заметим в качестве очевидного комментария, что все эти стороны и функции неосуждения не имеют ничего общего ни с одной христианской добродетелью и менее всего – с добродетелью неосуждения, о которой говорит Спаситель (Мф. 7:1, Лк. 6:37).

См. толкование этих слов у св. Иоанна Златоуста: Толкование на святого Матфея Евангелиста. // Творения. СПб.: Санкт-Петербургская Духовная Академия, 1901. Т. 7. С. 259-261.

Неосуждение как защита

Как средство защиты, «неосуждение» сводится к набору приемов, с помощью которых люди избегают суждения о сущности вещей, лиц и событий. Это вообще непрямой, намеренно уклончивый способ выражаться, который служит для ухода от преследования.

«Неосуждение – это различение оценки поступка и оценки самого человека», – определяет Андрей Кураев.¹

Иными словами, «неосуждение» запрещает судить о человеке, кто он таков на самом деле, и позволяет судить только о том, каким он нам представляется.

Выходит, что «неосуждение» – это способ образовывать, высказывать и защищать свои мнения, тщательно следя за тем, чтобы ненароком не высказаться о сущности.

Негодяя, например, не называют «негодяем», но сообщают, что такой-то имеет некоторые качества негодяя, то есть кажется негодяем. Согласно этому способу выражения, о еретике можно сообщить лишь то, что у него есть еретические мнения, а еретик ли он – мы не знаем. В вознаграждение за этот интеллектуальный фокус Андрей Кураев ожидает и для себя такого же «несуда»:

Не осуждай других – не будешь сам осужден. От меня зависит, как Бог отнесется к моим грехам… Я надеюсь, что Бог сможет растождествить меня и мои поступки. Перед Богом я скажу: «Да, Господи, были у меня грехи, но мои грехи – это не весь я!»…

Христианский призыв к неосуждению есть в конце концов способ самосохранения, заботы о собственном выживании и оправдании… Вот так и на суде мы хотим от Бога той же тонкости в различениях: «Да, я лгал – но я не лжец; да, я соблудил, но я не блудник; да, я лукавил, но я – Твой сын Господи, Твое создание, Твой образ… Сними с этого образа копоть, но не сжигай его весь!»²

Есть все основания усомниться в искренности таких софистических рассуждений. Они предполагают веру в свою способность самосохранения и, следовательно, неверие в Бога.

Неосуждение как оружие

Неосуждение служит не одной только защите, но также и нападению, уничтожению противника, изменению его души. Защита и нужна только для безопасного нападения.

Защиту всегда можно отличить от нападения. Нападение аннигилирует противника, ведь спор идеологический. Спорит с тобой идеолог, и он ведет войну: либо ты, либо он.

Но почему борьба неизбежна? Почему новый человек не может не нападать? Дело в том, что «неосуждение» наталкивается на два непреодолимых препятствия:

1. необходимые условия человеческого существования: бедность, болезнь и смерть, которые являются неколебимыми свидетельствами Божеского суда;
2. христианская совесть и разум других людей, которые не видят никаких оснований, чтобы не судить по существу.

При столкновении с этими двумя факторами «неосуждение» из речи неопределенной и льстящей слуху превращается в орудие преследования, обвинения. Например, человека, который называет негодяя «негодяем», а еретика «еретиком», исключают из общественного и церковного диалога, а это наивысшая кара в обществе, где действует диалектика рабов и господ.

Два обвинения

Под именем «неосуждения» скрываются два обвинения, имеющих совершенно разный вес.

В первом смысле осуждают всякого, кто судит о сущности лиц, вещей и событий, а не только о свойствах и словах.

Во-втором случае за нами оставляют право судить, но требуют не оскорблять человека.

Очевидно, что между этими двумя обвинениями нет ничего общего.

Первое является философским и фундаментальным. У христиан с язычниками, идеологами и гностиками спор о сущности и ее познаваемости или непознаваемости. Здесь расхождение непримиримое: или мы судим о сущности, или любое наше суждение есть всего лишь мнение о том, что нам кажется. Причем, неизвестно как это мнение связано с сутью вещей, потому что «неосуждение» как раз и запрещает обратиться к реальности за проверкой мнений на соответствие сути вещей.

Итак, в первом случае разумная судящая душа неизбывно виновата перед иррациональным миром идеологий и Церковной реформы.

Второе обвинение относится к области приличий и легко поддается примирению у людей одинакового культурного уровня. Разговор о приличном и неприличном еще сохраняет в себе элемент диалога, обсуждения. Но в разговорах о «неосуждении» это обвинение намеренно смешивается с первым и приобретает тоже принципиальный характер. Тот, кто высказывает мнения, должен уважать мнения собеседника, и прежде всего то, кем тот себя мнит.

Не считает же еретик себя еретиком! Значит, не смейте его огорчать.

О. Александр Шмеман неуклонно думал о себе, как о православном. Чтобы «не судить», есть только один выход: согласиться с его мнением.

Неосуждение как диалектика

По своему типу разговоры о «неосуждении» представляют собой диалектику или, в нашей терминологии, «дискурс», то есть несвязанные, не претендующие на точность, противоречивые монологи и диалоги на ту или иную тему. В этих разговорах обычно сконцентрированы штампы, лозунги, афоризмы, ложные определения и другие формы патологической речи. Примеры диалектики (дискурса): критика Синодального периода, полемика против доказательств, полемика против монашества и др.

Следовательно, мы можем определить разговоры о неосуждении как разновидность патологической речи, а конкретно: язык борьбы и ухода от преследования. Как и все формы патологической речи, дискурс предотвращает разумный диалог, исключая из него всех, кто судит о вещах в их существе. А без участия таких разумных и судящих людей любой диалог становится гностическим диалогом. В таком диалоге уже не выясняют истину, и разговор превращается в ритуальный хоровод мнений.

Неосуждение как этикет

Тот, кто следует ритуалу «неосуждения», во-первых, показывает, что он достаточно воспитан в определенном смысле, а в-вторых, сигнализирует, что ожидает соблюдения того же этикета и в отношении своей собственной сущности. Диалог переходит в безопасное для всех участников русло.

Эдвард Сепир отмечает, что этикет играет важную роль в обществе:

На относительно очевидном уровне символизма этикет предлагает членам общества множество правил, которые в сжатой и строго конвенционализованной форме выражают заботу общества о его членах и их отношения друг к другу.³

В больном обществе этикет также символизирует статус, то есть роль в диалектике «раб – господин»:

Есть, однако, и другой уровень этикетного символизма, при котором мало принимаются в расчет или вообще не учитываются такие специфические значения, но этикет интерпретируется как целое в качестве мощного символизма статуса. С этой точки зрения, правила этикета важно знать не потому, что чувства «своих» и «чужих» удобно выявляются по внешним признакам, но потому, что манипулятор, тот, кто пользуется данным правилом, доказывает, что он – член эксклюзивной группы… В этом случае этикет – необычайно тонкая символическая игра, в которой индивиды с их реальными отношениями играют роль игроков, а общество – роль искусного третейского судьи.⁴

Этикет «неосуждения» социально регулирующий: одним можно судить, а другим нет.

В отношении тех, кто не знает этикета или не хочет соблюдать новейших правил непрямого выражения, применяются санкции, по мотивам, понятным только своеобразно «воспитанным людям».

Воспитанность, сама по себе, ничего не говорит о характере норм общества. Они могут быть вполне извращенными и прямо-таки преступными, как отмечал Д. С. Лихачев, познакомившийся с воровским миром в заключении на Соловках:

Поведение вора в своей среде ограждено и ограничено бесчисленным количеством правил, норм, своеобразных понятий о «приличии», «хорошем тоне», сложной иерархией подчинения друг другу. Каждое из нарушений этих норм поведения карается воровским судом с оригинальным судопроизводством, с немедленным приведением в исполнение всегда жестокого наказания. Власть воровской среды над отдельным индивидуумом исключительно велика. За внешней распущенностью их поведения скрываются жесткие, тесные, предусматривающие все, вплоть до мелочей, правила поведения, а в конечном счете общие, «коллективные представления», которые делают поразительно похожими воров различных национальностей.⁵

То же можно заметить об идеологах и модернистах: их общие представления и вытекающие из них нормы удивительно похожи, несмотря на различие в вере и убеждениях.

Следующая глава Неосуждение – это суждение и не суждение

Роман Вершилло

Примечания

1. Кураев, Андрей. Основы православной культуры (Учебник для четвертого класса). ↩︎
2. Кураев, Андрей. Дары и анафемы. ↩︎
3. Сепир Э. Символизм. // Избранные труды по языкознанию и культурологии / А. Е. Кибрик. М/: Прогресс; Универс, 1993. С. 207. ↩︎
4. Сепир Э. Символизм. // Избранные труды по языкознанию и культурологии / А. Е. Кибрик. М/: Прогресс; Универс, 1993. С. 207–208. ↩︎
5. Лихачев Д. С. Черты первобытного примитивизма воровской речи // Язык и мышление. 1935. III-IV. С. 55. ↩︎