Что такое политика силы

Мы уже говорили о политике силы, о том, что она заглушает политику правды.

На этот раз я бы хотел основательно исследовать политику силы и рассмотреть ее существенные стороны. Для этого я расскажу сначала о политике силы, затем о противоположности политики силы – политике правды. И, наконец, постараюсь разобрать возражения против политики правды.

Что такое политика силы?

Человек, новый человек, тот необычный человек, о котором мы тоже говорили в свое время, он следует своей воле, перед которой бессильно любое слово, любая истина, общая и частная.

Новый человек творит свою волю. В своем столкновении с другими людьми он идет до конца или до беззаконного соглашения. В этом и состоит политика силы.

Где можно обнаружить политику силы?

Мы наблюдаем политику силы в нашем светском обществе, в Православной Церкви, в средствах массовой информации и коммуникации, в искусстве, науке и образовании. Короче говоря, она вездесуща и не допускает наряду с собой никакой другой политики, а тем более политики правды.

Новизна политики силы

Мы не ощущаем новизны политики силы, потому что она с нами давно, если мерить по меркам одной человеческой жизни. Но в историческом смысле она новая, сознается ее представителями именно как новая и противополагается политике в ее античном и христианском смысле.

Политика силы связана с мифом о свободе

Начнем мы с того, что новый человек следует своей воле и идет в этом до конца, потому что ощущает себя свободным в выборе добра и зла, истины и лжи. Он свободен творить добро и зло, и знает это. Отметим, что его знание – гностическое, а его свобода, о которой он как бы знает, есть миф.

Если мы дадим себе труд увидеть вещи, каковы они есть, то мы увидим, что православные модернисты, например, и в Церкви идут путем безграничной свободы.

Уже лет шестьдесят церковные реформаторы творят все зло, какое хотят, и произносят всю ложь, на повторение которой они способны. Их воля не ограничена ни разумом, ни совестью, и эту свою волю они делают законом для Церкви.

Так они превращают правду в ложь, а ложь – в правду.

Правда и ложь не просто меняются местами. Нет, этой переменой руководит новый человек, который теперь властвует правдой и ложью. Теперь человек – закон для Церкви, а сама его переменчивость – закон для правды и лжи.

Возникает неведомая прошлым векам ситуация, когда человек уверен, что он может делать все, что захочет, в этом мире и даже в загробном. Захочет – Богу будет молиться. Захочет – будет кощунствовать. Захочет – он и в аду будет противиться Богу, согласно мифологии Ф.М. Достоевского.

Человек может даже делать то и другое попеременно: сжигать все, чему поклонялся, и поклоняться всему, что сжигал.

Вот какая удивительная перемена происходит в Новое время с новым человеком.

Почему свобода – это миф

Понятие абсолютной свободы уводит в неразрешимые противоречия, каких не может быть в реальной жизни. А свобода пред Богом – это и есть абсолютная свобода. Такая свобода явно противоречива, и значит это мнимая свобода.

Абсолютная свобода никак не совместима с человеком, существом тварным и подверженным греху. Всемогущество и всевластие в руках ограниченного существа может быть только мифом, причем таким мифом, который на каждом шагу демонстрирует свою лживость.

Свобода без всякого закона и правила переходит в несвободу для себя и других. Как говорил еще Шигалев в «Бесах» Достоевского:

Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом.

И обратно, добавим от себя мы.

Оно и понятно: свободу рождает больное сознание, и это патологическое сознание выдает все время непоследовательные реакции и абсурдные выводы.

Поэтому мы назвали свободу мифом, хотя все описанное вроде бы происходит на самом деле. Мы и сами фиксируем слова и дела модернистов на наших сайтах «Антимодернизм» и «Два града».

Свобода – миф, но такой, который новый человек разыгрывает в действительности, например, в светских религиозных ритуалах, таких, как выборы, революции, митинги и многих других. В этом отношении она поддается историческому описанию.

Политика силы бессильна

Итак, на самом деле наш «свободный» человек безвластен и несвободен, и более всего – в Церкви, которую он думает реформировать или разоблачать. Он только думает, что он свободен. Его только принимают за свободного такие же свободные, как он.

Согласимся, что его воля к власти действует без всяких преград, но только в вымышленном и созданном им мире.

Поэтому политика силы бессильна. Для Церкви и для христианина ничего не меняется от деятельности модернистов, потому что всех ждет Последний Суд.

В мировой истории терпят поражение Гитлер и Наполеон, гибнут партии и диктаторы, умирают миллиардеры и разоряются глобальные корпорации. Нужны только терпение и вера, и воздушные замки развеются сами.

Порядок в мире остается неизменным несмотря на всяческие безобразия, которые творят представители политики силы. В мире неизменно и свято царствует Царь царей и Господь господей (Втор. 10:17).

Для политики силы природа – это беспорядок

И все-таки мы не зря говорили о противоречивой природе свободы и политики силы. Политика силы и свободное следование своей воле не остаются без последствий, раз человек ведет себя в мире так, как будто он свободен.

Богоустановленный порядок в мире остается неизменным, а человек меняется, мягко говоря, не в лучшую сторону.

Теперь рассмотрим, что происходит с человеком, но все время будем держать в памяти, что порядок неизменен и содержится Промыслом Божиим, награждающим и карающим дела людей.

Возьмем в качестве точки отсчета все ту же свободу. Согласно этому мифу, человек способен произвольно изменять себя в лучшую или худшую сторону. Сразу или постепенно, в акте мгновенного обращения или в процессе совершенствования – это все равно.

Обратная сторона такой свободы состоит в том, что человек вынужден опасаться любого другого человека. Твой ближний одарен такой же случайной и неразумной свободой, как и ты. Он в любую секунду может сделать все, что угодно, в том числе с тобою и с самим собой. Ты можешь измениться в любую сторону в любое мгновение, и твой сосед точно так же.

Свобода здесь показывает нам, что она есть отрицание порядка, а именно отрицание совершенства Творца, Его творения и Промысла. Одновременно свобода показывает, что в ней есть гордость и сатанинский бунт против порядка вещей, против порядка в устроении души и общества, и, наконец, против сверхъестественного порядка.

Знаменитый реализм политики силы как раз и состоит в гностическом знании, что никакого порядка нет, и в рациональных советах о том, как человеку быть, если порядка нет. Теперь уже «гордостью» и «идеологией» называют знание о порядке и следование неизменному порядку вещей.

Политика силы рассматривает естественный порядок как беспорядок, как случайность, как враждебное ей несовершенство. Она намерена (и это действие воли) внести порядок, руководствуясь своим гностическим знанием.

В новом человеке нет ничего постоянного, нет врожденного, ничего старого, кроме пережитков. Он почти все приобретает своими усилиями.

Человек выступает фактически против природы, побеждает ее неупорядоченность. Теперь природа человека, природа Церкви больше не является неизменной. Природа это как раз та граница, которую необходимо перейти.

Порядок установленный и сохраняемый Богом, Божественная любовь и суд, проявляющиеся в Промышлении Бога о людях, больше ничего не упорядочивают и сами в себе не упорядочены.

Любая иерархия, кроме той, в которой ты занял главенствующее положение, считается порождением гордости.

Откуда политик силы знает, что мире царит беспорядок?

Политик силы знает людей и их дела, и он видит их изменчивость и страстность. Вот откуда он знает, что в мире господствует принцип беспорядка, случая. Благодаря этому знанию гностик может приспособиться к беспорядку, на время обрести покой и обещать его другим.

Новый порядок произвольно накладывается на беспорядок сверху. И поэтому новый порядок может быть в любой момент оспорен как произвольный, как это прекрасно показал Лейбниц в письме Томасу Гоббсу. Об этом письме я бы хотел когда-нибудь рассказать.

Теперь революции и реформы входят в правила игры, которыми руководствуется политика силы.

Раз в мире нет порядка, то единственное упорядочение, согласное с волей, это стремление вперед, прогресс. Надо бежать, чтобы не упасть. Поэтому в новом гностицизме движение – всегда жизнь, а неподвижность – смерть.

Мы задумываемся над упорством модернистов и других революционеров в их переустройстве мира, Церкви, в переделывании человека в разных курсах и тренингах. Зачем революция, зачем реформа Церкви? Она им необходима, потому что это единственная форма, которую обретает иррациональная воля и рационально не ориентированная сила.

Для новых гностиков природное состояние – это вечный страх. Человек обнажен, разоблачен перед всем миром. Он ни в какой момент не упорядочен свыше, и поэтому вынужден устанавливать порядок самостоятельно. Теперь это вопрос выживания, а мироустрояющая деятельность становится буквально спасительной.

Нельзя более мирно и покойно жить в этом мире. Человек должен вносить порядок в беспорядок, чтобы избавиться от страха смерти. В синергии с Богом и соработничестве с людьми человек защищает себя от случая, от беспорядка природы. Отсюда многоделание, героическое завоевание Арктики, космоса, а теперь – психики и генетического микромира.

Над всем этим новый человек водружает новое государство. Ведь старое государство не защищало от случайности, оно само основывалось на Божественном порядке. И новый человек вынужден создавать новую церковь, потому что старая тоже не защищает неверующего от его новой неуверенности.

В политике силы нет разума

Свобода производит не только внешние разрушения, но и внутренние.

Новые люди, то есть идеологи, православные модернисты и им подобные, ощущают себя свободными и ведут себя как свободные, потому что отрицают для себя разум как голос правды в человеке.

Они не подчиняются разуму и закону, а точнее говоря, подчиняются в той мере, в какой они хотят. Ударение здесь на слове «хотеть», на воле и желании самого человека.

Разум и закон более не властвуют в мире таких новых людей. Теперь разум и закон обезглавлены, они только служат новому человеку, они подчиняются ему.

Правда, как внешний и высший Божий закон, более не царствует над таким человеком. Человек не подчиняется правде, и в таком человеке более не царствует ум. Новый человек уже не управляет, не владеет сам собой. Здесь опять обманчивая природа свободы выходит наружу. То есть за свободу произвольно изменяться приходится расплачиваться полной несвободой.

Зато новый человек – например, какой-нибудь деятель реформы в Русской Православной Церкви – сам ставит себе цели, он сам себе закон. Его иррациональная воля, которой он не понимает и которой он не управляет, вот каков его закон. И он думает менять мир и Церковь в соответствии с этим законом.

Сила как единственное средство ориентации ко благу

Мы отчасти разобрались с мифом свободы. Теперь мы можем говорить о политике силы более основательно и разберем по порядку все, что вытекает из реализованного мифа о свободе.

Для свободного человека, которого мы описали, единственным руководством и объяснением всего становится сила.

Человек не хочет зла, он хотел бы ориентироваться на добро, но разум отринут, а сила не ведет его к благу прямым путем закона, а только завораживает его в прямом, магическом смысле слова, обманывает бесконечными возможностями.

Предварительные выводы

В этом месте мы подведем предварительные итоги.

Мы выяснили, что отсутствие порядка проявляется во всех существенных областях.

Нет разума и правды, то есть правдивой и прямой речи о правде.

Невозможно отличить мудрость от глупости. Глупость и безнравственность получают равные права с мудростью и глупостью.

Руководителем, то есть новым «умом» вместо старого, становится рационально рассчитанная сила.

Мудрые люди больше не нужны. Место мудрецов занимают носители силы.

Разница между мудрыми и глупыми стирается.

Мудрые и праведные больше не должны руководить государством и Церковью.

Мы даже не знаем, кто должен править: мудрые или глупые, старые или молодые, многие или немногие, мужчины или женщины.

Новое теперь принципиально лучше старого, а возрожденное ценится выше сохранения того, что имеешь.

Невозможно разобрать, какой образ жизни предпочтителен для человека и какая форма правления в государстве является наилучшей.

Наконец, слова больше ничего не значат и ни к чему не руководят.

Начнем по порядку раскрывать эти предварительные утверждения.

Мудрые больше не нужны

Больше нет закона, и теперь не нужны мудрые, наставники, которые понимают и следуют закону:

То есть физически мудрые где-то существуют, но более не служат руководителями. Их слова не слышны, потому что кажутся глупыми политикам силы.

Мудрый нужен только тому, кто сам повинуется закону и обладает мудростью хотя бы настолько, чтобы слушать людей разумных. А если этого нет, то мудрец – это всего лишь чудак, безобидный или опасный.

Место мудрецов занимают люди, обладающие той или иной силой.

Поэтому, допустим, телеканал «Спас» приглашает к себе о. Павла Островского, человека не только не мудрого, не только не образованного, но и откровенно глупого.

Или так называемый «Моргенштерн», который становится предметом поклонения и уважения и не только у подростков.

Выглядит это довольно странно, если вдуматься. Зачем людям, пусть и не самым мудрым, нужны глупые и развращенные? Неужели глупцы и развратники способны принести в мир порядок и покой? Неужели от них ожидают услышать что-то умное или оригинальное, хотят узнать что-то новое?

За этим стоит железная необходимость. Новые люди не могут не слушать Моргенштерна и священника Островского.

Дело в том, что свободный человек ищет большую уверенность, большую определенность, чем та, которую могут дать разум и вера.

Вспомним, что новый человек больше не руководится законом. Его не устраивает неопределенность, гуманитарная неясность, присущая всем делам человеческим. Он как бы не совсем человек, и из-за этого дела человеческие, добро и зло, ему непонятны.

Вместо скромной, обычной точности веры и разума, новый человек ищет математическую, геометрическую точность, и находит ее в политике силы, в политике светской и Церковной.

Если ты хочешь, чтобы тебя понял новый человек, ты должен сказать ему не человеческим языком, а точнее и прямее, чем принято у людей.

И в самом деле: мы ведь никогда не знаем с полной уверенностью, кто именно является мудрым или самым мудрым из знакомых нам людей. Эта неясность не может быть устранена и приходится думать самому. Но в уме нет руководителя, нет царя, как мы говорили.

Но даже если мы нашли старца-мудреца, то неясность остается. Мы не можем заранее знать, что он нам скажет. Мудрый и святой может сказать нам то, чего мы не поймем, не сможем исполнить или то, что нам не нравится.

Вот поэтому, чтобы искоренить неясность, телеканалы и простые слушатели ищут уверенность в силе. А силу, в отличие от разума и совести, легко измерить: числом подписчиков, тиражами, деньгами или еще чем-нибудь другим.

Равенство

Разница между мудрыми и глупыми стирается. Она есть, но не имеет значения, как неточно определимая. Люди равны и взаимозаменимы. Вот каков трезвый вывод человека, смирившегося со своей неспособностью что-либо понять.

Поэтому у власти в Церкви находятся такие лично ничем не замечательные люди, как митр. Иларион (Алфеев), еп. Савва (Тутунов) или В. Легойда. Отсюда такое внимание к выступлениям протоиерея Ткачева или покойного о. Димитрия Смирнова.

То же и в богословии и церковном образовании. Это раньше о Боге можно было говорить не всякому, а теперь – всякому, и даже откровенно порочному, как преподавали что-то там Пантак или Кураев. Теперь и стар, и мал – все равно участвуют в развитии богословия, в конкурсе «Юный богослов», допустим.

Иконы теперь пишут одинаково и монахи, и заключенные, и люди православные, и, с другой стороны, о. Зинон.

Легкая, ослабленная святость становится доступной многим. Исчезает принципиальное отличие между немногими святыми (их всегда немного) и мудрыми (их тоже всегда мало), с одной стороны, и большинством. Миф протестантского происхождения о всеобщем священстве – всего лишь одно из следствий того, что разум исключен, а закон устранен.

Все люди оказываются равны оттого только, что их невозможно различить. Все люди равны, потому что нет порядка, нет закона Господня в разуме человека и разума – в его воле.

Вроде бы опыт и предварительное знание говорят, что люди различны по своим достоинствам. Это так, но определить это с точностью невозможно.

Раньше заведомо принималось, что не все могут быть христианами, не все христиане достойны быть священниками, не всем позволительно учить других, не каждому позволено управлять обществом и Церковью.

Теперь все наоборот: вся Церковь, а не священник, совершает Литургию. Теперь все могут управлять государством посредством выборов. Голос каждого должен учитываться и в Церковном управлении.

Отсюда культ простого человека, культ обыденности, миф близости к народу. И это тоже политика силы.

Мы не знаем даже того, кто именно должен править: мудрый или глупый. Поэтому мы отдаем власть большинству, «всем», в светском ритуале выборов. Уж так-то мы точно не ошибемся…

Язык не поворачивается назвать это равенство достижением Нового времени. К равенству пришли от безысходности, оттого что неспособны разобрать, где мудрый, а где глупый, где благочестивый, а где нечестивый.

Больше того, на суждение о людях и их делах накладывается запрет: «Нельзя судить человека». «Нельзя осуждать человека». «Он может в любой момент покаяться, или уже покаялся».

Так новый человек побеждает сам себя. Мы более не можем руководить собой или другими. Мы не способны указать, где мудрость, а где глупость. Мы следуем за мнениями большинства, и делаем это по страсти и по рациональному расчету.

Новоприобретенным шестым чувством мы улавливаем, откуда пахнет силой, и следуем туда, где запах сильнее.

На этом мы прервем наше рассуждение о политике до следующего раза.

Нам осталось поговорить о реализме политики силы, о том, как право заменяет собой закон, о новой добродетели, о рациональном отношении к страстям в политике силы.

Мы будем говорить также о новой политике, о наилучшей форме правления, о власти и безвластии в Церкви, о новом понятии верховной власти, о непрерывной экспансии политики силы.

После этого нам останется перейти к выводу о том, что идеологи свободы несвободны, потому что делают только то, чего не могут не делать.

Роман Вершилло