(1821-1881) – великий русский писатель, религиозный философ. Один из предшественников “православного” модернизма.
В 1837 г. поступил в военно-инженерное училище в Санкт-Петербурге. Увлекался революционно-оккультными идеями Фурье, чье влияние ощущал на протяжении почти всей жизни. Осужден в 1849 г. в группе “петрашевцев”. Обвинялся в распространении запрещенного письма В.Г. Белинского к Н.В. Гоголю. После гражданской публичной казни отправлен на каторжные работы.
В 1854 г. Д. был освобожден из каторги и отправлен рядовым в армию. Служил в крепости в Семипалатинске и дослужился до прапорщика.
После возвращения в столицу занимался энергичной писательской и публицистической деятельностью, развивавшейся вне господствовавших тогда направлений. Редактор журналов “Время” (1861-1863), “Эпоха” (1864-1865). Подхватил идеи А.А. Григорьева и вместе с братом М.М. Достоевским и Н.Н. Страховым создает течение “почвенничества”.
В 70-е гг. сотрудничает в журнале “Гражданин”, где выходят его “Письма писателя”. Был редактором “Гражданина” в 1873-1874 гг.
Достоевский, Федор Михайлович. Воззрения
Д. обладал сильным философским умом и глубоким до болезненности интересом к нравственно-метафизическим проблемам. Соединение в одном лице писательского таланта и религиозно-философских воззрений было необычным для современников, что сделало невозможным точную оценку мировоззрения Д.
Его учение было, так сказать, не опознано современниками как таковое. Наряду с восторженным приемом идей Д., его обвиняли в неверии, проповеди древних ересей – от маркионизма до хилиазма. Известна оценка К.Н. Леонтьевым учения Д. как “розового христианства”. Г. Успенский подверг саркастической критике “Пушкинскую речь”, как излагающую фантазии благодушного литератора.
Как и Ф. Ницше, Д. придал своим идеям художественную, афористическую и образную форму, и это позволяет лишь приблизительно выделить основные идеи Д.
“Почвенничество”
В ответ на пропаганду революционных демократов (Н.А. Добролюбов, В.А. Зайцев) и воззрения новых консерваторов (М.Н. Катков), Д. воспринимает в качестве своей программы ярко адогматические взгляды А.А. Григорьева.
В журнальной деятельности Д. почвенничество приняло вид борьбы с “отвлеченными идеями”. Любые программы – будь то либеральные, революционные или консервативные – отвергались Д. на том основании, что они лишь теории, а не сама жизнь. Верхние классы оторвались от “почвы”, то есть жизни народной, потому что предались бесплодным умствованиям: Даже самые лучшие наши “знатоки” народной жизни до сих пор в полной степени не понимают, как широка и глубока сделалась яма этого разделения нашего с народом, и не понимают по самой простой причине: потому что никогда не жили с народом, а жили другою, особенною жизнью. Нам скажут, что смешно представлять такие причины, что все их знают. Да, говорим мы, все знают; но знают отвлеченно, в отличие от почвенников, которые знают это “всем естеством”.
В учении Д., сама теория и составляет причину, и даже суть раскола с народом, который живет цельной жизнью. При этом Д. настаивал на том, что его собственные воззрения являются не отвлеченными, а непосредственно жизненными. Для своего времени эти воззрения оказались весьма необычными и были просто осмеяны. Понадобилось разрушительное влияние Ф. Ницше, А. Бергсона и “философии жизни”, чтобы взгляды Д. могли быть восприняты как философские.
Сознание как болезнь
В своем адогматизме Д. идет до конца, поскольку объявляет безжизненными и смертоносными не только теоретические положения, но и самое сознание: Строго говоря: чем менее сознает человек, тем он полнее живет и чувствует жизнь. Пропорционально накоплению сознания теряет он и жизненную способность. Итак, говоря вообще: сознание убивает жизнь. … Народы не могут без смеха смотреть, как сознание хотят нам выдать за жизнь. Вслед за Ф. Баадером Д. учит: Сознанье – болезнь. Не от сознания происходят болезни (что ясно как аксиома), но само сознание – болезнь.
Выходом из “ловушки” теории и сознания Д. считает необходимость пожить жизнью народа. Д. считал, что сам он такой опыт пережил на каторге. Д. пишет, имея ввиду себя: Надобно, чтобы обстоятельства заставили нас пожить вместе с народом и хоть на время, непосредственно, практически, а не свысока, не в идее только разделить с ним его интересы, тогда, может быть, мы и узнаем народ и его характер, и что в нем кроется, и к чему он способен, и какие его желания, осмысленные им и еще неосмысленные, и, узнав народ, может быть, и поймем его народность, и что она обещает, и что из этих обещаний непременно разовьется и исполнится. Русский народ трудно узнать, не принадлежа к нему непосредственно и не пожив с ним его жизнью. А когда поживете с ним, то его характер напечатлеется в вашей душе так сильно, так ощутительно для вас, что вы уже потом не разуверитесь в нем.
Против любого догматического или нормативного положения Д. выдвигает приоритет “жизни народа”. Эта жизнь понимается Д. не как историческая, государственная или биологическая, а прямо жизнь, как она есть. Д. объясняется: В наших словах о соединении с народом не было никакого таинственного смысла. Надо было понимать буквально, именно буквально, и мы до сих пор убеждены, что мы ясно выразились. Мы прямо говорили и теперь говорим, что нравственно надо соединиться с народом вполне и как можно крепче; что надо совершенно слиться с ним и нравственно стать с ним как одна единица. С этой “нравственной” позиции Д. осуждал всех своих оппонентов, называя левых “теоретиками”, а правых “доктринерами”.
Мораль
Наиболее необычными и революционными были взгляды Д. на мораль. Ф. Ницше не случайно указывал на Д. как на единственного родственного себе мыслителя. Моральное учение Д. дало повод обвинить его в “маркионизме”, то есть в возвеличивании зла и греха как пути к спасению и очищению.
Под влиянием пережитого во время казни “петрашевцев” душевного переворота Д. исповедовал веру в то, что человек или народ может дойти до глубин падения и преступления и в самой этой конечной точке падения очнуться и воспрянуть. Причем Д. рисует это обращение так, что падение выглядит необходимым этапом в драме спасения. Этого спасения в гностическом смысле лишены средние “буржуа”, которые не испытывают ни падений, ни восстаний. Отсюда неизменная симпатия Д. к революционной нигилистической молодежи, противопоставляемой Д. добропорядочным гражданам: У наших же русских, бедненьких, беззащитных мальчиков и девочек, есть еще свой, вечно пребывающий основной пункт, на котором еще долго будет зиждиться социализм, а именно, энтузиазм к добру и чистота их сердец. Мошенников и пакостников межу ними бездна. Но все эти гимназистики, студентики, которых я так много видал, так чисто, так беззаветно обратились в нигилизм во имя чести, правды и истинной пользы! Ведь они беззащитны против этих нелепостей и принимают их как совершенство.
Даже Добролюбов, якобы, был человек глубоко убежденный, проникнутый святою, праведной мыслью и великий боец за правду. Чернышевский работал с ним вместе. Мы не согласны были с некоторыми уклонениями Добролюбова и с теоретизмом его направления. Он мало уважал народ: он видел в нем одно дурное и не верил в его силы. Мы противоречили ему, а ведь опять-таки тогда (в конце 50-х) он был бог. О Н.Г. Чернышевском Д. пишет: Чернышевский никогда не обижал меня своими убеждениями. Можно очень уважать человека, расходясь с ним в мнениях радикально.
Д. убежден, что можно придти к добру через падение и грех с тем условием, что падение будет исчерпывающим, полным и сознательным. При этом Д. явно путал между собой падение и покаяние, что показывает, что для него нет не только отдельной от человека истины, но и высшей нормативной морали. Д. сообщает, например, что сами ошибки Добролюбова происходили иногда от излишней страстности его душевных порывов. Добролюбов мог даже, если б остался жив, во многом изменить свой взгляд на вещи, поправить свои ошибки, найти другую, настоящую дорогу к своей цели, только одной своей благородной и праведной цели он не мог изменить никогда. Цели и средства – это разница, милостивый государь. Белинский был благороднейший из благороднейших деятелей русских, но раза три в жизни основным образом менял свои убеждения.
Миф о русском народе
Эксцессы революционного сатанизма и анархизма рассматриваются Д. как признак неизбывных и необычайно громадных сил русского народа. Здесь Д. безусловно смыкается с М.А. Бакуниным, для которого страсть к разрушению есть страсть созидающая. Д. с художественной убедительностью доказывает, что дело именно в силе и сознательности падения, которое недоступно буржуазному Западу. В этом своем убеждении Д. черпал уверенность в будущем духовном возрождении России: Да наконец, хотя бы эта способность самоосуждения, которая проявляется на Руси с такой беспощадно-страшной силой, не доказывает ли, что самоосуждающие способны к жизни?
В отличие от чисто политической программы анархистов Д. подает свою мысль диалектически: в образах “святых” преступников (Раскольников, Мармеладов) и “преступных” святых (Сонечка Мармеладова). Д. философски развивает диалектику того неразрешимого противоречия, которое лежит в основе его взглядов: в глубине зла и греха таится возможность спасения и правды, но как грех может быть честным и искренним именно со своей внутренней стороны?
Сама мысль о каком-то предельном, и потому истинном, падении является парадоксальной, поскольку грех, на самом деле, есть не эксцесс, а посредственность, теплохладность, равнодушие к истине, выраженное в действии. Так где же те бездны, которые призывает Д.? Их нет, а есть лишь плоская равнина падшего человечества.
Д. осознает этот парадокс, но находит ответ на эти недоумения в самом непосредственном факте страдания: Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков… Страданием своим русский народ как бы наслаждается. Что в целом народе, то и в отдельных типах, говоря, впрочем, лишь вообще. Вглядитесь, например, в многочисленные типы русского безобразника. Тут не один лишь разгул через край, иногда удивляющий дерзостью своих пределов и мерзостью падения души человеческой. Безобразник этот прежде всего сам страдалец. В этом ответе позднего Д. круг его идей замыкается, поскольку мораль он здесь явно понимает в ярко внеморальном смысле, как, собственно, и Ницше. Без страдания,- учит Д.,- и не поймешь счастья. Идеал через страдание переходит, как золото через огонь. Царство Небесное усилием достается. Поэтому в “завещании” старца Зосимы Д. учит: Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его.
Диалогизм
Диалектика Д. была неверно воспринята М.М. Бахтиным как некая новая философия диалогизма. Однако этой релятивности у Д. вовсе нет. Его мысль вполне монистическая, он лишь осознает, что она неприложима к жизни именно в качестве мысли, и потому ищет слияния с бытием в непосредственном страдании, любви и красоте. То есть у Д. нет никакой созидательной или объясняющей программы, кроме несбыточной мечты о тождестве с жизнью, со своей личной стихийной жизнью. Поэтому диалог у Д. происходит в самой личности, внутри каждого отдельного персонажа. И идет этот разговор о невозможности дойти до дна в падении, и о том, что это конкретно значит.
Поэтому Д. не видел опасности в исследовании “глубин” зла, например, в изложении чрезвычайно вредных атеистических идей Ивана Карамазова: Эти убеждения есть именно то, что я признаю синтезом современного русского анархизма. Отрицание не Бога, а смысла Его создания. Весь социализм вышел и начал с отрицания смысла исторической действительности и дошел до программы разрушения и анархизма. Основные анархисты были, во многих случаях, люди искренно убежденные. Мой герой берет тему, по-моему, неотразимую: бессмыслицу страдания детей и выводит из нее абсурд всей исторической действительности.
По поводу воззрений Ивана Карамазова Д. пришлось объясняться с К.П. Победоносцевым, и Д. не находит ничего лучшего как написать: Смысл книги – богохульство и опровержение богохульства. Богохульство-то вот это закончено и отослано, а опровержение пошлю лишь в июньскую книгу. Богохульство это взял, как сам чувствовал и понимал, сильней.
Д. был уверен, что из глумления и богохульства можно вывести потребность веры во Христа. По поводу “Записок из подполья” Д. сокрушается: Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал для виду, – то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа – то запрещено.
И.С. Аксаков упрекал Д. за смешение священного и богохульного: В Ваших статьях… приемы полемические некоторые показались мне уж очень грубы. Ответ Д. звучит так: Ваш тезис мне о тоне распространения в обществе святых вещей, то есть без исступления и ругательств, не выходит у меня из головы. Ругательств, разумеется, не надо, но возможно ли быть не самим собою, не искренним?
Религиозные воззрения
Соединение почвенничества, как адогматизма, и нового учения о нравственности находит свой синтез в собственно религиозных взглядах Д.
Если догматическая истина – всего лишь “теория”, то она не нужна, и даже вредна для верующего, поскольку соблазняет его, отвлекает от самоспасения. В известном письме к Н.Д. Фонвизиной в 1854 г. Д. писал: Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной. Не сразу заметно, что Д. приписывает истинность здесь не Христу, а антихристу.
Истина вообще предстает у Д. в качестве соблазна: Чудо воскресения нам сделано нарочно для того, чтоб оно впоследствии соблазняло, но верить должно, так как этот соблазн (перестаешь верить) и будет мерою веры. Здесь о отвращение к догматической точной истине достигает своего предела.
В таком случае не остается руководителя ко спасению: ни Христа, как Учителя, ни Церкви, как внешнего авторитета, ни благодати, сверхъестественно действующей на душу. Единственный путь – через себя. В качестве сверхъестественной стороны веры выступает лишь абсурдная вера Шатова (“Бесы”).
– Веруете ли вы сами в Бога или нет?– спрашивает Шатова Ставрогин, и тот отвечает: Я… я буду веровать в Бога. Эта “воля к вере” или “жажда веры” – единственно доступная вера, если исходить из учения Д. В письме к Фонвизиной Д. пишет: Я – дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных.
Д. задолго до всех модернистов исчерпал модернистскую идею “спасения из себя” и “наказания из себя”. В частности, в последнем романе Д. старец Зосима учит о наказании грешников, как о добровольно ими избранном или необходимом по их внутренним мотивам. Этому предшествует категорический запрет на всякий суд в отношении других: Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти. Подразумевается, что и Бог тоже не судит праведников и грешников.
Согласно Д., грешник по смерти видит и лоно Авраамово, и беседует с Авраамом, как в притче о богатом и Лазаре нам указано. Но уже не как в Евангелии Д. учит, что грешник и рай созерцает, и ко Господу восходить может. Д. отрицает возможность материальных мучений грешников с телом, настаивая лишь на духовных муках: мучение сие не внешнее, а внутри их. Не внешнее – поскольку происходит, по его учению, не от Суда Божия, а от того, что ко Господу нельзя взойти нелюбившему. В конечном счете Д. допускает возможность для таких грешников спасение через покорность и смирение перед возлюбившими их праведниками.
Нескончаемость адских мук “Зосима” признает лишь добровольную, для гордых и свирепых. Для тех ад уже добровольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики.
Впоследствии это учение о спасении станет одним из оснований “нравственного монизма“. Его развил в “Православном учении о спасении” митр. Сергий (Страгородский), а гораздо позднее в книге “Огненная река” греческий модернист А. Каломирос. Согласно митр. Сергию, нравственное обновление человека… существенно связано с вечным спасением: последнее не особое какое-нибудь действие, не получение чего-нибудь нового, а только совершенное раскрытие, осуществление тех начал, которые заложены и развиты были человеком в настоящей жизни.
Наконец, в учении Д. присутствуют такие фантомы, как всечеловек и всечеловечность. Они вызваны к жизни необходимостью указать выход человеку за пределы личного существования: в монизме это возможно только в сверхличность, где исчезает всякая отдельность людей и народов. Всемирность, всечеловечность, всеотклик, всепонимание у Д. хорошо гармонируют с восприятием мира как нерасчлененного целого.
Учение Д. о всечеловеке было применено пантеистом В.С. Соловьевым к его теории “всеединства”, а митр. Антонием (Храповицким) – к учению о Церкви.
Д. является предшественником как “философии жизни” (вместе с Ницше), так и религиозного модернизма всех направлений. В числе лиц, находившихся под прямым личным влиянием Д., следует указать на В.С. Соловьева, митр. Антония (Храповицкого), а также заочно – В.В. Розанова. Школа “нравственного монизма” довольно близко к оригиналу развивает идеи Д. до сего дня.
О нем
Достоевский, Федор Михайлович на сайте “Два града”
митр. Анастасий (Грибановский). О Достоевском
Леонтьев К.Н. О всемирной любви. Речь Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике
Успенский Г.И. Праздник Пушкина (Письма из Москвы – июнь 1880)
Основные труды
Записки из подполья (1864)
Преступление и наказание (1866)
Идиот (1868)
Бесы (1871)
Братья Карамазовы (1879- н.о.)
Речь на Пушкинском празднике (1880)
Источники
Достоевский Ф.М. Ряд статей о русской литературе. Книжность и грамотность. Статья первая (1861 г.)// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1979. Т. 19
Достоевский Ф.М. “Свисток” и “Русский вестник” (1861 г.)// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1979. Т. 19
Достоевский Ф.М. Два лагеря теоретиков (1862 г.)// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1980. Т. 20.
Достоевский Ф.М. Необходимое литературное объяснение по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов (1863 г.)// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1980. Т. 20
Достоевский Ф.М. Ответ “свистуну” (1863 г.)// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1980. Т. 20
Достоевский Ф.М. Записная книжка 1860-1862 гг. // Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1980. Т. 20
Достоевский Ф.М. Записная книжка 1864-1865 гг. // Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1980. Т. 20
Достоевский Ф.М. Объявление о подписке на журнал “Время” на 1863 г.// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1980. Т. 20
Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1873 г. Нечто личное// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1980. Т. 21
Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1873 г. Влас// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1980. Т. 21
Достоевский Ф.М. Письмо к Фонвизиной Н.Д. начало 1854 г.// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1985. Т. 28
Достоевский Ф.М. Письмо к М.М. Достоевскому 26 марта 1864 г.// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1985. Т. 28. Кн. 2
Достоевский Ф.М. Письмо к М.Н. Каткову 25 апреля 1866 г.// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1985. Т. 28. Кн. 2
Достоевский Ф.М. Письмо к С.А. Ивановой 17 (29) августа 1870 г.// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1986. Т. 29. Кн. 1
Достоевский Ф.М. Письмо к Н.А. Любимову 10 мая 1879 г.// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1988. Т. 30. Кн. 1
Достоевский Ф.М. Письмо к К.П. Победоносцеву 19 мая 1879 г.// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1988. Т. 30. Кн. 1
Достоевский Ф.М. Письмо к И.С. Аксакову 4 ноября 1880 г.// Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Л.: “Наука”, 1988. Т. 30. Кн. 1
Письмо И.С. Аксакова от 23 августа 1880 г. // Известия ОЛЯ, 1972. Т. 31, Вып. 4
архим. Сергий (Страгородский). Православное учение о спасении. изд. 2-е. Казань, 1898
37 Responses
Как Вы относитесь к тому, что Достоевского высоко оценивал К.П. Победоносцев? Или это не так?
Все ценили талант Достоевского: и Леонтьев, и Победоносцев. Особенно радовал Победоносцева антилиберальный пафос “Дневника писателя”. Однако, если говорить о художественном творчестве, по их переписке можно видеть, что Победоносцев ожидал от Достоевского не только изложения богохульств, но и их опровержения. Победоносцев писал Д. 16 августа 1879 г.:
Сам Достоевский это понимал. Он писал Победоносцеву:
Разумеется, Победоносцева не могло удовлетворить, что в одном номере журнала изложено все богохульство, сочиненное Достоевским, а опровержение появилось в другом номере: в виде завещания старца Зосимы, самом по себе весьма сомнительном!
Не близки Победоносцеву были и разнообразные “чудовищности” Достоевского. Он писал Д. 9 июня 1879 г.: “Это очень сильная глава [“Бунт”] – но зачем Вы так расписали детские истязания!”
Считаете ли Вы возможным отметить у Достоевского некие положительные вещи?
Трудно сказать. Ясно только, что образованный русский человек должен прочитать основные вещи Достоевского. Прежде всего роман “Бесы”.
О. Рафаил (Карелин) говорит о Достоевском так: “Достоевский талантливо писал о том, что пережил сам. Его критика атеизма отличается необычайной глубиной и проницательностью, но у него не было личного опыта христианского аскетизма, и даже высокой евангельской нравственности, поэтому он не мог создать образ христианского подвижника в своих произведениях(…) Мне кажется, что Достоевский похож на колокол, который зовет людей к Богу, но сам так и остался у ворот храма.”
http://karelin-r.ru/faq/answer/1000/1055/index.html
Или так: “Я считаю Достоевского великим писателем, глубоким психологом, и в тоже время человеком, который в поисках Бога остановился в притворе храма и не смог зайти внутрь святилища. Он подверг атеизм и позитивизм гениальной критике именно тем, что показал их нравственные тупики; он указал на христианство, но показать его не смог, а когда пытался, то казалось, как будто талант писателя кто-то подменил(…)Произведения Достоевского написаны на душевном уровне, но настолько глубоко и искренно, что некоторые сентенции приближаются к «Исповеди» Блаженного Августина. Достоевский обладал глубокими интуициями, и некоторые из его прогнозов поражают своей точностью. Мне нравится его «Легенда о великом инквизиторе»; я представляю образ Христа, как олицетворение истинного христианства, которое еще сохранилось в наше время, а образ инквизитора – как олицетворение гуманизма, подделывающегося под христианство, но ненавидящего его. И этот христианообразный гуманизм, все больше набирающий силу, стремится изгнать дух христианства из храмов «во благо человечества», оставив только христианские имена.”
http://karelin-r.ru/faq/answer/1000/2323/index.html
Это, конечно, далеко не все, что о. Рафаил говорил о Достоевском.
О. Рафаил прав. Насколько одушевлен Достоевский в описаниях безбожия, настолько отстранен и фантастичен в описаниях Христианства. Достаточно вспомнить князя Мышкина.
К сожалению, просто “пройти” Достоевского мало кому удается. Большинство после знакомства с его произведениями либо напрочь забывают их, либо заражаются ядом смакования греха и Д. становится их кумиром.
Зачемъ отъ Достоевскаго требовать того, что онъ и не могъ выразить?.. Извѣстно, что положительное описаніе православной духовности не можетъ быть удовлетворительно выражено средствами художественной литературы. Какъ писалъ свт.Игнатій, въ любомъ художественномъ произведѣніи такъ или иначе отражается душа автора, не очищенная Св.Духомъ отъ страстей, и посему добро и зло будутъ неизбѣжно тамъ болѣее или менѣе перемешаны даже при самомъ благочестивомъ настроеніи писателя-мірянина. Поэтому и воспринимать произведѣнія Достоевскаго, такъ же какъ и другихъ писателей, надо какъ именно художественную литературу, и видѣть въ нихъ высоту художественнаго слова и глубину раскрытія человѣческихъ характеровъ и отношеній, а не возвышенность христіанской проповѣди и глубину познанія тайнъ Божіихъ… Ну съ какой стати дѣлать изъ кн.Мышкина, старца Зосимы, Алеши Карамазова и прочихъ какихъ-то тамъ истинныхъ христіанъ, противопоставлять ихъ образы святоотеческому ученію?.. Зачѣмъ идеализировать Раскольникова съ Сонечкой Мармеладовой и другихъ неоднозначныхъ персонажей?.. И то, что Достоевскій болѣе талантливъ въ описаніи грѣховныхъ людей, почему должно удивлять?.. Удивительно было бы, если бы было наоборотъ… Большинство писателей обходило Православіе и духовные вопросы вообще стороной, Достоевскій попытался въ мѣру своихъ силъ раскрыть ихъ, что-то ему удалось, что-то не очень… Так что не надо, действительно, делать кумиров ни из самого Достоевского, ни из его героев, а иначе-то и вообще за литературу браться не стоит…
Вы, разумеется, правы, уважаемый Сергий. Но нельзя не сказать о некоторой вине и Достоевского. Дело в том, что он сам осознавал себя и преподносил себя как пророка. Уже в “Записках из мертвого дома” он обращается к читателю как человек, постигший тайну народной души до конца. Его журнальная “почвенническая” деятельность также должна была одним махом решить все русские вопросы. Я уже не говорю о проповеди “всечеловечества” в Пушкинской речи…
уважаемый Роман! с сожалением обнаружил, что среди русских писателей в число опасных для православного человека попал только мой тезка Достоевский да Толстой. но разве этого достаточно? вспомните Чехова с его богомерзкими высказываниями о Русской Церкви и ее боголюбивых служителях. а Лесков! ведь в него как будто бес вселился, когда он писал “Мелочи архиерейской жизни”! это ведь все равно что рыться в чужом белье – так нельзя! а если вспомнить век, когда миллионы людей прославили православие своими мученическими подвигами, то и там найдется о ком сказать! вы не согласны?
Достоевский и Толстой включены, потому что они являются религиозными мыслителями, а не только писателями. К этому же ряду относятся Мережковский и В.В. Иванов.
“ядом смакования греха”
Ни в коем случае. Достоевский специально обостряет такие моменты, чтобы показать человеку весь ужас греха
В комментарии о. Владимира говорится о том, что читатели заражаются ядом смакования греха. Что думал о морали Достоевский – другой вопрос, и очень интересный.
Я его читал и за собой такого не заметил. И все мои знакомые, которые читали тоже. Тут слишком субъективная область, чтобы говорить о каких-то общих закономерностях.
Ну почему же. По-моему, надо просто глубже и серьезней вникнуть в то, что писал Достоевский.
Не знаю, когда я читал “братья карамазовы” мне это показалось лучшим выражением в литературе принципа “держи ум во аде и не отчайвайся”
Достоевского можно понимать и так, как Вы. Можно и так, как его понимал Ницше, и как Камю… Ведь понятно: если Достоевский отрицал интеллектуальное содержание в своей проповеди, то и понимать его можно произвольно. Так и в случае с Вашими словами: ад у Достоевского присутствует, а вот чтобы не отчаиваться – этого нет. Роман-то не закончен.
Собственно, когда я читаю Достоевского, я очень остро чувствую укус этого яда. Во мне вспыхивают страсти, и мне нужно много времени, чтобы снова обрести душевный покой. Я не думаю, что это литературное выражение «держать свой ум в аду». Во-первых, это сохранение целомудрия (чистоты ума) среди отбросов этого мира. Но с Достоевским все наоборот.
Скорее, он полагается на западные литературные образы, изображающие грех в чрезмерной, почти беспричинной форме, как способ справиться со своим собственным злом, а затем пытается выйти из него, пролив некоторый свет. Это самый дешевый и самый дешевый вид искусства, и создается впечатление, что вы смиряетесь со своей собственной развращенностью и полагаетесь на милость Бога. Нет подлинного взаимодействия или сотрудничества с Богом, чтобы победить грех замечательным образом. Поэтому я вообще не вижу в нем подлинного литературного выражения учения святого Силуана.
Но позвольте, Роман, Достоевский не отрицал интеллект, он отрицал лишь его рациональную ступень, расчленяющую все, он просто ставил выше интуицию и акты озарения, в которых истина дана непосредственно (тут мне кажется, он наследует неоплатоническую и исихастскую традицию, но это впрочем тема для отдельного исследования). А насчет, не отчаиваться…когда я говорил это я имел в ввиду, что Алеша несет в себе через весь роман этот свет и роман-то заканчивается как раз на позитивной ноте. Жаль, что не дописан, конечно, я очень расстроился, когда все внезапно оборвалось.
Ну а теперь начнем разбор статьи
“Ф. Ницше не случайно указывал на Д. как на единственного родственного себе мыслителя.”
Ницше и Достоевский стоят в одной точке, но смотрят в разных направлениях, в то время как Ницше пытается преподнести богооставленность как нечто положительное, Достоевский показывает весь мрак и ужас этого сотояния. То есть, они сходны лишь в одном – в тонком психологическом анализе богоборчества и в афористической манере своего повествования. (При том, я не думаю, что Ницше обрадовался, когда увидел, что Достоевский пердвосхитил его в этом).
http://samlib.ru/d/demidov_m/dostoewskijinicshe.shtml
“Под влиянием пережитого во время казни «петрашевцев» душевного переворота Д. исповедовал веру в то, что человек или народ может дойти до глубин падения и преступления и в самой этой конечной точке падения очнуться и воспрянуть.”
А я скажу даже больше, это чисто русская идея с извечными антагонизмами нашего народа. Помните как у Ильина (точной цитаты сейчас не приведу): “Я поверю только той осанне, которая звучит из бездны”? В какой-то мере, интуиция правильная (тут можно вспомнить и покаявшегося разбойника и женщину с алавастровым сосудом и многое другое, однако, к сожалению, не у всех в душе остается живая искра, чтобы покаяться после такого), но она несомненно должна быть расширена. Эта бездна должна пониматься не только как объективная бездна тяжелых грехов, но как бездна чувствования греха (ведь грехи святых с обыденной точки зрения нам кажутся малыми, однако, они чувствовали их как огромнейшие), тогда она будет заключать в себе оба смысла.
“Поэтому в «завещании» старца Зосимы Д. учит: Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его.”
А вот тут, Роман, Вы, как часто это бывает, выдергиваете цитаты из контекста и пытаетесь приписать автору то, чего он не имел в виду. Если вчитаться в этот отрывок, то можно увидеть, что здесь Долстоевский говорит о таком аскетическом состоянии как “сердце милующее”, а любить грешника и ненавидеть грех – это же вообще обязанность христианина.
“Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной.”
Эх, Роман, Вы же филолог, неужели вам незнаком такой стилистический прием как гипребола?
“Не сразу заметно, что Д. приписывает истинность здесь не Христу, а антихристу.”
Его незаметно, потому что его нет. Это уже, простите, ни в какие ворота не лезет.
“В частности, в последнем романе Д. старец Зосима учит о наказании грешников, как о добровольно ими избранном или необходимом по их внутренним мотивам.”
Вообще-то, да и вот что про это написал величайший святой Антоний Великий:
“Бог благ и бесстрастен и неизменен. Если кто, признавая благословным и истинным то, что Бог не изменяется, недоумевает, однако ж, как Он (будучи таков) о добрых радуется, злых отвращается, на грешников гневается, а когда они каются, является милостив к ним; то на сие надобно сказать, что Бог не радуется и не гневается: ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтоб Божеству было хорошо или худо из-за дел человеческих. Бог благ и только благое творит, вредить же никому не вредит, пребывая всегда одинаковым; а мы, когда бываем добры, то вступаем в общение с Богом – по сходству с Ним, а когда становимся злыми, то отделяемся от Бога – по несходству с Ним. Живя добродетельно – мы бываем Божиими, а делаясь злыми – становимся отверженными от Него; а сие не то значит, чтобы Он гнев имел на нас, но то, что грехи наши не попускают Богу воссиять в нас, с демонами же мучителями соединяют. Если потом молитвами и благотворениями снискиваем мы разрешение во грехах; то это не то значит, что Бога мы ублажили и Его переменили, но что посредством таких действий и обращения нашего к Богу, уврачевав сущее в нас зло, опять соделываемся мы способными вкушать Божию благость; так что сказать: Бог отвращается от злых, есть тоже, что сказать; солнце скрывается от лишенных зрения.” (Преп. Антоний Великий)
“Д. отрицает возможность материальных мучений грешников с телом, настаивая лишь на духовных муках”
Да? А как же преп. Ефрем Сирин, который утверждал, что в аду люди мучаются бичом Божьей любви и впоследствии развивший эту идею свт. Григорий Палама? Роман, меня настораживает, что Вы так упорно следуете католической традиции понимании ада и рая как чего-то грубо материального.
“Они вызваны к жизни необходимостью указать выход человеку за пределы личного существования: в монизме это возможно только в сверхличность, где исчезает всякая отдельность людей и народов.”
Нет, они вызваны скорбью об отделении человечеких ипостасей друг от друга, у Лосского отлично про это написано.
“хорошо гармонируют с восприятием мира как нерасчлененного целого.”
Всеединство – есть единственно возможная схема в понимании взаимосвязей целого и частей, это хорошо показал Палатон, но лучше всего – Лосев.
Извиняюсь, если чем задел Вас, Роман
У преп. Иустина (Поповича) есть несколько работ, посвященных Достоевскому.
Как Вы к ним относитесь?
Я с ними не знаком.
А как Вы относитесь к тому, что о. Серафим (Роуз) высоко ценил Д.?
Думаю, тут сыграла роль западная традиция считать Достоевского антиподом Ницше и Толстого.
Благодаря Достоевскому (в основном) я пришел к Православию. И я думаю, что таких как я тысячи, за что ему честь и хвала.
Не вижу в его взглядах (не “учении” как у еретиков-вольнодумцев) страшных ересей. Во всяком случае если сейчас “модно” говорить о частном богословском мнении у святых отцов, то уж тем более это можно отнести к писателю, пусть даже и мыслителю. Достоевский все-таки никогда не позиционировал себя как богослова, “учителя” (как Л. Н. Толстой и прочие прельщённые), он не был ни епископом ни даже клириком, он был мiрянином со своим личным мнением, на что имеет право любой Христианин. Уверен, что р. Б. Феодор обладал здравой самокритикой, а не страдал мнимой безошибочностью, революционностью и дерзостью лжебогословов-модернистов, понимал, что может и ошибаться. Он не хулил Церковь и был воцерковленным человеком (про грехи и страсти я не буду, потому как писать про грехи других много ума не надо).
И совсем не удивительно, что его извращенно понимали Камю, Ницше и прочие ссылающиеся на него “умники” (т. н. философы и горе-богословы), все понимая в меру своей испорченности или подгоняя под СВОЮ доктрину. Как может адекватно понимать что-либо человек с извращенным умом? Я бы удивился, если было бы наоборот.
Поэтому я призываю “не судить Феодора Михайловича строго”. На нас всех Один Праведный Судия, Коему и воздадим ответ за наши грехи, страсти и беззакония.
Вечная память р. Б. Феодору, да помянет его Господь Бог во Царствии Своем. Аминь.
У Федора Михайловича много хорошего, но созданный им образ Сонечки Мармеладовой, которая становится проституткой чтобы спасти детей, и при этом демонстрирует различные христианские добродетели, – иначе как чудовищным модернизмом назвать не возможно.
Оптинские старцы о Достоевском: http://ruskline.ru/analitika/2011/03/02/optinskie_predaniya_o_dostoevskom/
Вот еще интересно:
http://www.bogoslov.ru/text/3373711.html
Благодарю! У автора, оказывается, есть еще статьи на эту тему. В том числе даже Открытое письмо А.И. Осипову по поводу его статьи «Достоевский и христианство». Если же говорить по существу, то автору несколько не хватает знаний. Например, он говорит о Гете как о протестанте, о том, что он хотел возрождать христианство. Несколько недостаточно он осведомлен и о позиции Достоевского.
Об образе старца Зосимы уже несколько раз говорили. А что можно сказать об образе отца Ферапонта?
Он изображен как оппонент идеала Достоевского – Зосимы. Константин Леонтьев недоумевал, почему постник, строгий аскет, удаляющийся от людей, изображен в таком неприятном виде.
Достоевский,хоть и жалостливый,добрый и много страдал,но психически и духовно был болен,поэтому многие кто читает его романы и прилагают к сердцу,тоже на время заболевают(один японец после 10го прочтения романаП и Н покончил с собой)Это как картины Босха-энергия ада присутствует.
Раскольников “для себя убил”двоих человек,чтобы доказать тварь он или наполеончик.узнал, что нет,тварь дрож.,а значит,по его логике,права не имел.а другие убивают и крепко спят,значит “сильные” с “правом”,а он просто слабый.Эта мысль выходит, Главная досада Раскольникова и наказание!Это Сонька за него кается,а убийца нет,ему плохо,да,и чтобы не было ему уж так тошно он сдается,но уныние что он не наполеон точит его до конца.И эту шизофрению мы разгадывали в 15лет!
На мой взгляд, то, что Вы описываете, близко к тому, что писал о. Рафаил (Карелин) (см. выше). Книга полностью посвящена описанию греха, чтобы представить его омерзительным, а вот на покаяние Достоевский лишь намекнул в последних строках, а описать его – не описал.
В том- то и дело.Достоевский,именно он,автор, ужасается греху Родиона Р Верней:автор,мама,Соня,но сам Р.Р приписывает страдания от убийства своей слабости и только.Он узник совести?или может он страдает что оскорбил Бога?-Раскольников узник своей идеи.о.Рафаила почитаю,спасибо.Один священник, о.Андрей из гПокрова,литературавед по образованию,еще в 1994г мне ответил так на мой вопрос о Ф.М.Д-“в своих произведениях он исказил все Евангелие!!”Жаль что я не распросила его,но задумалась, и эти слова мне помогли выйти из” под колпака “Достоевского.иначе его: Раскольников,Соня,Зосима,Неточка и Алеши меня бы тогда добили!
Я тоже после прочтения в школе «Преступления и наказания» сильно заболела и не могла читать его очень и очень долго.