“Горю душой примкнуть к массонам …”

“Горю душой примкнуть к массонам…”: архимандрит Серапион (Машкин)

Мало кто из многочисленных читателей знаменитой книги П.А. Флоренского «Столп и утверждение Истины» обращал внимание на маловразумительное примечание, теряющееся в бесконечных ученых ссылках и экскурсах. В нем содержится признание, что большую часть мыслей второго, третьего и четвертого писем автор может опереть на авторитет никому неведомого архимандрита Серапиона…

Правда, каких именно мыслей, здесь игриво предлагается определить читателю, интересующемуся вопросами идейной собственности, после публикации сочинений о. Серапиона, поскольку для самого Флоренского эта работа оказалась непосильной: Я уже не знаю, — сетует он, — где кончается “серапионовское”, где начинается мое… [1]

И никто, верно, никогда и не узнает, потому что сочинения Серапиона не опубликованы…

А может, его, Серапиона, и вовсе никогда не было, и мы имеем дело с какой-то литературной мистификацией?

Именно такое предположение было в свое время выдвинуто и детально обосновано Р.А. Гальцевой.[2] Правда, ей в конце концов пришлось признать, что Серапион Машкин — это имя действительного лица, но оставалось совершенно непонятным, почему, рассказывая о нем, Флоренский делает сразу две противоположные вещи: старается пропагандировать своего героя и − освещать его фантастически-нереальным светом.[3] Не потому ли, что ему действительно хотелось сказать даже самому себе: «а был ли архимандрит?»…

Но архимандрит Серапион в самом деле существовал…

В 1896 году в Московскую духовную академию в качестве кандидатской диссертации было представлено сочинение, автором которого был Владимир Михайлович Машкин (1855−1905), несколькими годами ранее постриженный в монашество с именем Серапион самим ректором — Антонием (Храповицким).

Машкин происходил из состоятельной дворянской семьи, жившей в Курской губернии, и биография его весьма пестра. Он служил на флоте, окончил курс Санкт-Петербургского университета и с 1884 году в течение шести лет был послушником Афонского Пантелеимонова монастыря. В 1892 году он поступил в качестве вольнослушателя в Московскую духовную академию. В 1896-м получил степень кандидата богословия, в 1898-м возведен в сан архимандрита, был настоятелем Знаменского монастыря в Москве, а в 1900-м отправлен на покой в Козельскую Введенскую Оптину пустынь, в коей и скончался 20 февраля 1905 года.

3 февраля 1900 года в заседании Совета МДА было слушано «Прошение» настоятеля Московского Знаменского монастыря архимандрита Серапиона.

Текст его гласил:

Препровождая при сем в рукописи сочинение мое на тему “Опыт системы христианской философии” на соискание степени магистра богословия, покорнейше прошу Совет Академии дать делу надлежащий ход.

К прошению прилагалась Справка следующего содержания:

1) Архимандрит Серапион (Машкин) окончил курс в Московской Духовной Академии в 1896 году со степенью кандидата богословия и правом на получение степени магистра по выдержании новых устных испытаний по тем предметам, по коим он не оказал успехов, соответствующих сей степени; 2) По §81 лит. а п. 6 устава духовных академий “распоряжение о рассмотрении диссертаций на ученые степени и оценка оных” значится в числе дел, окончательно решаемых самим Советом Академии.

Совет определил:

1) Магистерскую диссертацию настоятеля Московского Знаменского монастыря Архимандрита Серапиона передать для рассмотрения экстраординарному профессору Академии по кафедре метафизики и логики Алексею Введенскому; 2) Суждение о производстве Архимандриту Серапиону новых устных испытаний по тем предметам, по коим он в течение академического курса не оказал успехов, соответствующих степени магистра, отложить до представления рецензентами отзывов о диссертации. [4]

Каково было суждение проф. Введенского об этой громадной рукописи объемом более 2250 страниц, мы, к сожалению не знаем. Но после кончины архимандрита Серапиона она попала в руки студента Московской духовной академии Павла Флоренского и, по мнению ряда исследователей, была весьма широко (возможно, даже дословно или перифрастически) использована при написании «Столпа и утверждения Истины».

Одним из первых высказавший предположение, что в основе этой книги лежит «литературное заимствование», архим. Никанор (Кудрявцев) пространно цитирует отзыв все того же профессора МДА Алексея Введенского (1851−1913) на кандидатское сочинение Серапиона, позволяющий составить представление о спектре интересов будущего насельника Оптиной пустыни в середине 1890-х:

Автор ищет для христианской истины формы мыслимости — стремится развить основное содержание христианского веро- и нравоучения в связной системе умозрительных понятий. С этой точки зрения он рассматривает различные вопросы христианского ведения, и, таким образом, его обширное по объему сочинение (536 стр.) оказывается в то же время и весьма содержательным: он говорит в нем о самых разнообразных вопросах — о критериях истины, о природе нашего знания, о пространстве и времени, о сущности и строении материи, о движении, о происхождении мира, о целесообразном его устройстве, о природе и жизни души — в нормальном и патологическом состоянии, об основах нравственности, общежитии и т. д. Но средоточный пункт, к установке которого направляются все его изыскания, есть вопрос о критериях и способах познания истины… Что касается теперь выполнения этой задачи, то следует прежде всего признать, что автор вполне стоит на ее уровне. Его обширная начитанность в святоотеческой, преимущественно аскетической литературе, хорошее знакомство (по подлинникам) с философиею и прочные сведения в естественных науках (автор прошел до поступления в академию университетский курс по естественно-математическому факультету) — все это позволяет ему вступать в такие области человеческого ведения и затрогивать такие вопросы, которые требуют особенной подготовки и на которые, поэтому, не всякий отваживается… Серьезная и вдумчивая вообще мысль автора достигает иногда замечательной глубины умозрения и поражает своею тонкостию. Сочинение обилует страницами, которые проникнуты такою сильною и определенною мыслью, таким здоровым чувством одушевления и любви к истине, такою оригинальностью, что, отдыхая на них, читатель как бы забывает о тех усилиях, которые ему пришлось потратить на понимание смежных, более трудных и темных по неясности изложения отрывков сочинения. Здесь, в этих страницах, ясно виден в авторе мыслитель глубокий, — философ по природе. Но что особенно располагает рецензента в пользу автора, так это необычайная серьезность и искренность его отношения к обсуждаемым вопросам. [5]

К сожалению, в остальном за сведениями об архимандрите Серапионе и его научном наследии приходится обращаться почти исключительно к публикациям о. Павла Флоренского, который в 1905 году завладел архивом оптинского гностика. А что Серапион почитался именно за гностика даже некоторыми собратиями по монастырю, его единственный биограф дает понять совершенно недвусмысленно: Даже лица, сильно настроенные против о. Серапиона за его радикализм в политике и за его несколько “гностические”, натурфилософские (как у Оригена и Соловьева) стремления в области философии и религии и жажду абсолютного знания, не могли не принять его нравственной высоты. [6]

Гностические наклонности о. Серапиона проявились, между прочим, в своеобразии композиции его текстов, в которых религиозно-философские рассуждения перемежались с пространными:экскурсами в специальные естественнонаучные и математические дисциплины. Флоренский, несомненно унаследовавший от Машкина эту манеру, рассказывает о ней в следующих словах:

Сериозность математических и естественно-научных познаний о. Серапиона видна, между прочим, из того, что для людей, мало знакомых с этими предметами, сочинения его местами почти недоступны, и эта недоступность делается особенно великою от вставки в общий текст целых трактатов по специальным вопросам, напр., математическим и физическим. Тут философ-Серапион уступает место Серапиону-ученому, и последний набрасывает с головокружительною смелостью идеи неслыханной новизны, идеи, долженствующие, по мнению их изобретателя, перестроить до основания целый ряд дисциплин: математику, механику, физику и т.д. [7]

К особенностям естественнонаучных воззрений Серапиона Машкина следует, в первую очередь, отнести редкое для представителя духовного сословия убеждение в истинности дарвиновской теории эволюции, которое, правда, идейно сближает его с Вл. С. Соловьевым. Менее очевидно, что имел в виду Флоренский, когда писал, что в области феноменов он признал механизм частиц в физике и химии и механизм психических процессов в психологии,[8] но, скорее всего, здесь надо видеть прозрачный намек на доверительное отношение Машкина к атомистическим и механико-материалистическим гипотезам.

Что же касается метафизики, то в ней, по словам Флоренского, космологии уделяется очень большое место, но при этом Серапион живет мистикой более рафинированной, нежели Соловьев, и потому далее заходит в феноменальности феноменального.[9]

Если не привлекать в качестве источника для изучения взглядов Серапиона «Столп и утверждение Истины» Флоренского, то основным материалом остаются только им же опубликованные «письма и наброски» Машкина.

Из автобиографии Серапиона следует, что он испытал значительное влияние философии Ш. Ренувье, любил естествознание, изучал творения св. Феофана Затворника. Как и Вл. Соловьеву, с которым они почти сверстники, ему предносился идеал «цельного знания». В Московскую духовную академию он поступил после пятилетнего пребывания на Афоне, «не чая, не гадая», по совету духовника, и здесь нашел полностью, что искал: центральную цель жизни: Богообщение, которая осветила для него и все остальные цели.[10]

С течением времени его все больше занимали проблемы общественной жизни и взгляды его становились радикальнее. Русскую Православную Церковь о. Серапион полагал пребывающей в «цезаропапистической ереси» и потому принимал ее лишь условно — даже в последние годы не служил, хотя и причащался. Духовенство (от которого, между прочим, в свое время принял рукоположение) именовал Иудой, продавшим церковь Христову, сперва Петру, а после перепродавшим ее всем преемникам Петра до Николая II включительно.[11]

Свои упования мятежный архимандрит связывал в первую очередь со старокатоликами и масонами. Истина теперь, — пишет он, — если не сохранилась, то восстановлена — так как “врата ада не одолеют ее” — восстановлена она старокатоликами. И горю душой скорей примкнуть к ним и массонам. (Среди старокатоликов есть, думаю, массоны. По крайней мере никто не препятствует тем быть этими). [12]

В статье «Мимолетные рассуждения о иезуитизме, шпионстве, шаблонной морали и массонстве», отмечая сходство между иезуитизмом и массонством, о. Серапион выражает, тем не менее, убеждение, что «иезуитизм» является «злом», а масоны стараются воплотить на земле царство справедливости. Этим их благородным стремлением оправдываются, по мнению Машкина, не только «шпионство», но даже и политическое убийство. Если «большинство» уклонилось от Истины, то «меньшинство» имеет полное моральное право использовать все средства для ее восстановления.

Чтобы реализовать свои цели, «адепты справедливости» должны быть «активны», сплотиться и составить «кружок»: Сила же кружка в доносах и шпионстве, и даже убийствах, убийствах тайных (не надо явных, не надо рисковать собою: ни к чему), но неумолимых и неизбежных, как мифический рок или как сицилийская “Мафия”.[13]

В этом утверждении архим. Серапион выступает не только как антипод Достоевского, но и противоречит сам себе, поскольку немного выше решительно отвергает «общую воинскую повинность» и присягу на Евангелии как противоречащие духу Христову. По этому поводу он почему-то не преминул вспомнить слова: «взявший меч — мечем и погибнет».[14]

Итак, оптинский архимандрит — с масонами, попом Гапоном («новым мучеником за истину»), народовольцами, эсэрами и — старокатоликами… Используя известное выражение вождя мирового пролетариата, вполне можно говорить о Серапионе Машкине как «зеркале русской революции».

Из «Хронологической схемы жизни» о. Серапиона известно, что в феврале 1905-го он в письме к Флоренскому выражал свой протест по поводу уклонения Московской духовной академии от забастовки, а также дважды письменно обращался к св. Иоанну Кронштадтскому, а затем просил проф.Н. А. Заозерского помочь организовать в академии третейский суд между ним и о. Иоанном… [15]

В какой мере его социальный радикализм обусловлен гностическими установками, можно, конечно, дискутировать, но связь платоновского идеализма с тоталитарной утопией при этом, безусловно, придется иметь в виду. Тем более, что и столь во многом единомысленный с Машкиным о. Павел Флоренский тоже подвел итог своему новоплатоническому синтезу глобальным проектом общественных преобразований («Предполагаемое государственное устройство в будущем», 1933), над осуществлением которого трудился уже в заключении…

Как известно, после кончины о. Серапиона Флоренский приехал в Оптину пустынь с письмом от Московской духовной академии за рукописным наследием мыслителя и взял на себя обязательство подготовить к изданию его магистерскую диссертацию.

Он предполагал завершить эту работу в течение полутора лет (данное намерение высказано им в «Отчете о занятиях П.А. Флоренского над рукописями покойного архимандрита Серапиона Машкина»), но из писем Флоренского к архим. Ксенофонту следует, что в октябре 1906 года работа почти не продвинулась.[16]

Зато уже в 1908 году в печати появилась первая редакция книги «Столп и утверждение Истины (Письма к Другу)» в составе восьми писем…

Поскольку основная часть рукописного наследия о. Серапиона до сих пор остается неопубликованной и недоступной исследователям (оно хранится у потомков Флоренского), остается лишь строить предположительные суждения, как использовал его Флоренский при работе над своей диссертацией. Каким бы ни был окончательный итог текстологического сопоставления диссертаций архимандрита Серапиона Машкина и священника Павла Флоренского, не может быть сомнений, что утвердившуюся за последним славу самого крупного русского гностика необходимо делить на двоих…

Н.К. Гаврюшин

Примечания

[1] Флоренский П.А. Столп и утверждение Истины (Письма к Другу) // Вопросы религии. М., 1908. С. 226

[2] Гальцева Р.А. Мысль как воля и представление // Образ человека XX века. М., 1988. С. 72−130

[3] Там же. С. 87

[4] Богословский Вестник. 1901, № 1. С. 9

[5] Журнал Совета Московской духовной академии за 1896. С. 173−175. Цит. по: Никанор (Кудрявцев), архим. (Рец.:) Столп и утверждение Истины. (М., 1914) // Миссионерское обозрение. Пг., 1916, № 2. C. 254-255

[6] Флоренский П.А. «К почести вышнего звания» (Черты характера архим. Серапиона Машкина) // Вопросы религии. Вып. 1. М., 1906. С. 151

[7] Там же. С. 167

[8] Там же

[9] Там же. С. 165

[10] Цит. по: Флоренский П., свящ. Данные к жизнеописанию архимандрита Серапиона (Машкина) // Богословский Вестник. 1917, № 2/3. С. 330

[11] Письма и наброски архим. Серапиона Машкина // Там же. С. 175

[12] Там же. С. 178

[13] Там же. С. 191

[14] Там же. С. 177

[15] Флоренский П., свящ. Данные к жизнеописанию архимандрита Серапиона (Машкина). Указ. изд. С. 336

[16] Эти документы опубликованы в статье: Пентковский A.M. Архимандрит Серапион Машкин и студент Павел Флоренский (Новые материалы) // Символ. 1990, № 24. С. 205-228

Публикуется по изд.

Гаврюшин Н.К. Русское богословие. Очерки и портреты. Нижний Новгород: Нижегородская духовная семинария, 2011. СС. 446-453