Идеология

идеология (от фр. ideologie, ideo- и –logie) – политическая теология массовых гностических движений Нового времени. Со стороны идейного содержания идеология есть оформленное неверие и невежество в центральном вопросе человеческого существования.

Термин – впервые у Наполеона, который назвал “идеологами” своих политических оппонентов, членов философской группы Ecole de Medecine, которые отвергали метафизику и пытались построить общественные науки на антропологических и психологических основаниях.

В Новое время И. возникает как возрождение языческой политической теологии, прежде всего, у Ж.Ж. Руссо, который соединил гражданскую религию с гностическими представлениями о человеке и обществе, т.е. со своим “философским” неверием в основные догматы Христианства. К сер. XIX в. И. окончательно приобретает форму политической теологии массовых гностических движений, когда возникают: марксизм, либерализм, анархизм с его производными (толстовством, гандизмом); в кон. XIX в. – фашизм; в XX в. – чучхе и т.д.

Разнообразные “мировоззрения” являются вариантом И.: психоанализ, постмодернизм, экзистенциализм. Когда говорят о Православии как об идеологии или мировоззрении (Weltanschauung), это тоже проявление гностической болезни.

Слепота в том или ином существенном для общественной и государственной жизни вопросе является основным признаком идеологии. Согласно немецкому социологу Карлу Маннгейму, впервые давшему научное определение идеологии, концепция “идеологии” отражает одно открытие, сделанное в ходе политической борьбы, а именно, что правящие группы могут быть настолько поглощены внутренними интересами политической ситуации, что они просто не способны видеть определенные факты, которые могут подорвать их ощущение власти. Слово “идеология” подразумевает, что в определенных ситуациях коллективное сознание той или иной группы скрывает реальное положение в обществе от себя и от других, и тем самым стабилизирует общество.

Если учесть, что идеологии обслуживают интересы гностических революционеров типа Робеспьера, Маркса, Гитлера или Сталина, то выяснится, что идеология есть неверие и невежество в центральном вопросе о человеческом существовании. В любой идеологии Нового времени, в том числе в господствующей ныне идеологии либерализма, нет главного, нет того, что делает человека человеком, семью семьей, государство – государством.

По определению германо-американского философа Эриха Фогелена: Сверхъестественный Логос здесь заменяется посюсторонним логосом человеческого сознания. То, что на уровне симптомов выражается в качестве борьбы с философией и разумом, с нравственной точки зрения следует понимать как восстание имманентного сознания против духовного порядка в мире. Идеология создана, чтобы забыть, не вспоминать и запретить вспоминать о Боге как о Боге. В этом смысле она есть абсолютный бунт и абсолютное зло, поскольку отсутствует самая суть человеческого существования.

Политическая теология не является исключительной принадлежностью Нового времени. О целях политической теологии в языческом государстве писал блж. Августин: Таково свойство земного града – чтить Бога или богов, чтобы с помощью их властвовать в победе и в земном мире, не из расположения заботиться о пользе других, а по страсти к господству. Добрые люди для того пользуются миром, чтобы наслаждаться Богом; злые же, напротив, для того пользуются Богом, чтобы наслаждаться миром.

По объяснению блж. Августина (О Граде Божием. Кн. 6), в языческих обществах политическая теология существовала в связи с двумя другими частями языческого учения о богах: философской теологией и теологией театра.

В массовых обществах XIX-XXI вв., возникших из разрушения христианских монархий, идеология играет роль политической теологии, богословский модернизм – роль  философской теологии, а массовая культура – роль теологии театра.

Как гражданская религия, идеология не служит никакому знанию или вере, и преследует только одну “идеальную” цель – сплочение общества на основе нового гностицизма. Вместо Христианской веры в невидимое и вечное, гностическая идеология требует веры в тленное – как в вечное, в изменчивое – как в неизменное, в мирское – как в потустороннее. И хотя эта вера пустая и тщетная, вера в ничто, она позволяет достигать сплочения общества на новых основаниях и на новом, по сравнению с Христианским государством, уровне единства. Так возникает массовое общество, являющееся для самого себя и наивысшей ценностью, и идеальной целью, и метафизическим основанием.

Идеология не требует веры в какие-либо автономные от человека истины, поскольку отрицает и веру в потустороннее, и метафизику, и заменяет их своеобразным изучением человека и верой в человека. Все идеологические категории, в этом смысле, являются пародией на Христианство: например, “новый человек” социализма или нацизма – и новый человек Нового Завета, созданный по Богу.

Адогматизм, иррационализм являются непременными составляющими любой гностической идеологии. Здесь идеология совпадает с учением богословского модернизма в лице таких ключевых персон как А.И. Осипов и о. Александр Шмеман.

Воинствующий адогматизм и иррационализм идеологий, их полная погруженность в область практики имеет следствием то, что их невозможно рассматривать как теоретические учения. Идеология существует в реальном мире, а не в сфере идей, но при этом стремится орудовать в области теории – как в обыденной жизни, а в реальности – как области идеальной. В теории идеология выступает как “сама жизнь”, к которой неприменимы рассудочные критерии и требования элементарной честности. В области же практики идеология выступает как утопия, чистая неопровержимая мысль в сфере несовершенной реальности. Поэтому идеология идеально освобождает своих адептов от ответственности за совершенные ими преступления.

В описание той или иной идеологии непременно нужно включать и то, как они отражаются в исторической реальности, в фундаментальной слепоте идеологов и руководимой ими массы. К идеологии и идеологам более всего подходят слова Спасителя: слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму (Мф. 15:14). Поэтому, вопреки идеологическим клише (“прекрасная идея была плохо реализована”), идеологию в принципе нельзя рассматривать в отдельности от ее плодов.

Слепота идеологов должна рассматриваться вместе с отражением этой слепоты в руководимых идеологией массах. Так христианин, если он поражен гностической болезнью, не видит опасности гностицизма, а видит то внешнее и несущественное, чем, например, социализм похож на Христианство: призыв (совершенно разный по характеру) к справедливости (понимаемой религией и социализмом в корне противоположно). Как писал сщмч. Иоанн Восторгов, если в социализме можно найти положения, которые встречаются в Христианстве и отсюда оправдывать выражение: “христианский социализм”, то ведь и в язычестве можно найти упоминания о справедливости, а в мусульманстве — настойчивые заповеди о помощи нищим, следовательно, с таким же правом можно, по-видимому, говорить о мусульманском социализме, а также о христианском язычестве или о христианском мусульманстве, то есть о вещах, заведомо бессмысленных.

_________________

На путях к победе над Церковью, государством и человеком, идеологии сталкиваются с тем, что в области истины идеология неизменно и мгновенно терпит поражение при встрече с истинным исповеданием веры и теоретическим суждением. По этой причине в идеологии строго соблюдается запрет на метафизику, как рассуждение о сути бытия, и на всякое иное понимание религии, кроме посюстороннего.

В центре идеологии лежит повеление: не спрашивай, когда речь идет о самом главном. Как пишет Э. Фогелен, человек осознает себя звеном в цепи бытия, и он непременно задается вопросом: на чем эта цепь держится? И что надо ответить на такой “глупый” вопрос? Маркс дает тот же самый ответ, что и идеолог позитивизма Огюст Конт: не задавай таких вопросов, они “абстрактны”, они “бессмысленны”, держись реальности бытия и становления! Как и в случае Конта, в самый критический момент изложения доказательств от нас требуют “не задавать глупых вопросов”. Слепота массового человека выражается в том, что во исполнение этого приказа он не задает этих необходимых вопросов: Тот, кто не задает таких вопросов, есть по определению “социалистический человек”,- заключает Фогелен.

Из сказанного вытекает один из главных принципов исследования идеологий – не принимать самоопределений и самооценок идеологов, поскольку они являются пропагандой, т.е. целиком принадлежат к практической, а не теоретической жизни. Объяснения идеологов не имеют целью что-либо объяснить, а лишь освободить идеологу руки для произвольных действий в реальном мире.

Если идеология есть духовный беспорядок, то нельзя исследовать его как порядок. Невозможно,- по словам Э. Фогелена,- вступать в разумное обсуждение с тем, кто отрицает осмысленный порядок. Находя смысл в бессмыслице, мы разрушаем порядок нашего собственного суждения. Следовательно, христианин должен крепко держаться Христа – общей для всех Истины, и не поддаваться идеологической интоксикации.

Светский мистицизм

Идеология в своем существе есть светская (гражданская, политическая) религия, и в ее основании лежит своеобразный светский мистицизм. Гностическая вера в земное, как в небесное, получает в историческом процессе все более полное воплощение и к XX в. приводит к сакрализации политики и политизации сакрального.

Один из первых активистов-гностиков Нового времени Томас Мюнцер говорил: Мы, земные существа из плоти и крови, должны стать богами во Христе, Ставшем человеком, и тем самым стать Божиими учениками, которых учит Бог в Своем Духе. И мы станем божественными, и полностью преобразимся в Него, и эта земная жизнь превратится в рай.

Представитель “православного” хилиазма С.И. Фудель предлагает новую мирскую заповедь: Мы должны носить в себе какое-то воздыхание о Земле, о претворении правды Божией во всем земном: в личной и общественной жизни, в науке и искусстве — независимо от того, осуществится эта мечта или нет. В варианте “православного социалиста” Г.М. Шиманова это звучит так: Мирская жизнь… нуждается в религиозном оправдании и куда большем религиозном осмыслении, чем это было до сих пор. Порицать мирскую жизнь, противопоставляя ей жизнь чисто духовную, нелепо.

Главным мистическим объектом и предметом веры и упования для новых гностиков является так или иначе понимаемая “полнота”, “всё”, “всеединство”. Холизм, как целостное поклонение полноте бытия, присущ и массовым гностическим идеологиям, и оккультному движению New Age, и “христианским” модернистам типа В.С. Соловьева, Тейяра де Шардена или о. Александра Шмемана.

В духе доктрины пантеизма о. А. Шмеман предлагал освящать безразличное “всё в мире”: Всё в мире и сам мир в воплощении Бога приобретают новый смысл, всё становится доступным освящению, сама материя — носительницей благодати Св. Духа, — уже не отделяющей нас от Бога, но открывающейся как путь к соединению с Ним… Мы всё “чтим”, потому что всё почтил Христос, и всякое почитание есть почитание во всем Самого Бога.

“Весь мир”, “мир как таинство” и т.п. гностические лозунги призваны скрыть от массы и от самого идеолога несостоятельность понятия “полноты”, “всеединства”. Как пишет Э. Фогелен: Смысл целого непостижим для посюстороннего мыслителя, который живет внутри законченного настоящего, и уже поэтому бесконечность ему неизвестна. Изнутри этого мира проблема целого не может быть решена.

“Всё”, “всеединство” и “полнота” у гностиков является как раз отрицанием подлинно общего – Истины и человеческого сознания истины – хотя уже Гераклит говорил: Должно крепко опираться на общее для всех, ибо все человеческие законы зависят от одного, Божественного: он простирает свою власть так далеко, как только пожелает, и всему довлеет, и все превосходит… Поэтому должно следовать общему, но хотя разум общ, большинство живет так, как если бы у них был особенный рассудок.

Противоречивость непостижимой и недостижимой полноты воспринимается гностиками как мистическое “совпадение противоположностей”. Эта антиномическая мистика, присущая и модернистам типа о. Павла Флоренского, открывает путь к произволу в области мысли и к полной свободе овладения действительностью.

На практике целостность гностического мировоззрения сводится к несложной процедуре отрицания всего отдельного: в неразличении души и тела, личности и коллектива, в активистском слиянии мысли и действия, теории и практики.

В светском мистицизме идеологий можно выделить три области:

• посюсторонняя мистика времени,
• коллектива
• и пространства.

Мистика времени

Посюсторонняя мистика времени присутствует в разных формах во всех гностических идеологиях.

Миф о прогрессе является центральным в либерализме и марксизме. Здесь движение, изменение во времени есть “сама жизнь”, которая, по мысли о.А. Шмемана, дарует спасение от рабства статичной сакральности. Мировоззрение о. Шмемана динамично. Оно освобождает мир от рабства статичной “сакральности”. Открывая Царство Божие как Горнее, которое тем не менее присутствует во времени как его закваска, как то, что придает ему ценность, смысл и направленность, учение о. Шмемана пробуждает в человеке жажду и алкание абсолюта, неутолимое желание и стремление к совершенному.

В фашизме мы встречаем мистику настоящего момента – “здесь и сейчас” – что хорошо отражает активистскую сущность этой идеологии.

Посюсторонняя эсхатология является религиозной сущностью хилиазма, как это видно в идеологии о. А. Шмемана и у С.И. Фуделя: Воздыхание о Земле есть часть нашей веры в Новую Землю и Новое Небо.

Мистика времени может быть обращена к будущему: в либерализме и марксизме, к прошлому: у Руссо и Н.Ф. Федорова, или к “вечному” настоящему: в фашизме или анархизме.

К мистике времени следует отнести “перманентную революцию” троцкизма и футуризма (Мы – всегда завтра), и “вечное возвращение” Ницше и “новых правых”, и “Третий Завет” Д.С. Мережковского. По словам Д.С. Мережковского, новое религиозное сознание жаждет религиозного освящения жизни, освящения всемирной культуры, новой святой любви, новой общественности. Новое религиозное сознание ждет нового откровения Духа, нового, Третьего Завета, в котором соединены будут и Первый Завет, бывший царством плоти, и второй, представляющий собой исключительное господство духа. В Третьем Завете и плоть найдет свое освящение.

Мистика времени есть вера в невозможное и деятельность по достижению недостижимого. Как пишет Э. Фогелен: Революция может закончиться, только достигнув своей цели. Понимание этого и породило идеи “перманентной революции” Троцкого: революция в современном смысле не имеет целью создать устойчивое положение вещей, революция – это ментальное и духовное состояние действия без рациональной цели. Революция может быть непрерывной, потому что ее формальная цель, в коммунизме – общество сверхчеловеков, не может быть достигнута. Революция может стать перманентной, когда ставит себе заведомо недостижимую цель, поскольку требует преображения человеческой природы.

Разоблачая мирскую мистику обновленцев, архим. Палладий (Шерстенников) писал: Расстриженный бывший священник Григорий Петров самую молитву Господню “Отче наш” переделал по-своему и предлагал в ней читать христианам слова: “Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли” наоборот, на свой лад, т. е.: “Да будет воля Твоя, как на земли, так и на небеси”, т.е. захотел не небом освящать землю, а землею небо, что то же: не Богом освящать человека, а человеком Бога.

Вера в “светлое будущее” выступает в гностических идеологиях именно как религиозная заповедь. “Православный” социализм учит: Будете искать Царство Божие и воплощать его на земле (как сказано о том в молитве  Господней: “Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли”) – и не будет у вас ни голодных, ни униженных, ни развращённых. И сама жизнь ваша наполнится высшим смыслом. А не будете искать правду Божию и воплощать её на земле – сами же и породите у себя и нищету, и зависть, и другие пороки (Г.М. Шиманов).

Мистика коллектива

И. неизменно обращается против личности, заменяя личное предстояние пред Богом посюсторонней мистикой коллектива.

Идеологии воспринимают человека свободным от предстояния пред Богом, т.е. лишенным всякого содержания, и с таким человеком может происходить что угодно. Внутренне он ничем не определен и не связан, и поэтому он, якобы, может всегда перемениться в любую сторону.

Даже либерализм, который отстаивает политические права личности, условием дарования этих прав делает лишение личности всякой предметности. Личность здесь лишь аспект, точка приложения невидимых общественных сил, голый человек на голой земле.

Л.А. Тихомиров определяет главного противника личности как “лжеощущение автономной личности”. Именно это лжеощущение служит фундаментом для модернизма и либерализма, поскольку в каком-то смысле человек обладает “правом” и “свободой” – свободой быть глупцом, свободой погибнуть. Конечно, это ложные “свободы”, но в этом человек действительно властен: избрать Истину или ложь. Поэтому и либерализм признает мистический прорыв для личности в сверхличное состояние.

В национал-социализме и фашизме путь к сверхчеловеку открывается через слияние с нацией. В романе Й. Геббельса “Микаэль. Дневник немецкой судьбы” герой становится новым человеком внутри коллектива, когда распадаются границы его личности: Я более не человек. Я титан. Бог! Геббельс говорит от имени героя: Если мы достаточно сильны, чтобы придать форму нашему времени, то прежде мы должны овладеть своей собственной жизнью. Наступает новый завет, завет труда, реализованного в битве, и духа, который есть труд.

В идеологической мистике коллектива общество становится своего рода “церковью”, состоящей из избранных, “благодатных” избранников. Исследователь итальянского фашизма Э. Джентиле указывает: Нация должна была стать современным божеством новой и светской религии, которая должна была проповедоваться в ритуалах и символах.

В новом тотальном обществе мистика коллектива состоит в поклонении коллектива самому себе, как мистической сущности. Уже у Руссо мы встречаем рецепт самообожествления толпы в массовых зрелищах: Что же будет служить предметом (новых республиканских) зрелищ? Что на них будут показывать? Ничего, если хотите. Поставьте посреди площади шест, увитый цветами, соберите вокруг него народ, и у вас будет праздник. Сделайте еще лучше: выведите зрителей в зрелище; превратите их самих в актеров; пусть каждый видит и любит себя в других, для того, чтобы все соединялись крепче.

В идеологии New Age мы также сталкиваемся с театром, где все актеры отражаются один в другом: Община – это театр без аудитории, где все являются актерами, это зеркальный зал, место, где за каждым углом вы встречаете самого себя, отраженного в каждом предмете или личности. Мистика коллектива служит обоснованием экклезиологии модернистов, как в случае о.А. Шмемана, который всячески подчеркивает самотождество Церкви: Мы и есть Церковь… мы ее составляем.

Такое общество, руководится ли оно догмами либерализма, фашизма или марксизма, выступает как антипод Церкви и Самого Бога, поскольку самовластно дарует избранничество своим членам, отвергает “грешников” или рождает новых членов: Когда вся нация становится лоном праведников, сектантский и сепаратистский дух проникает в национальную гражданскую теологию, и начинает формировать народный характер. Так завершается развитие от революционных сект внутри Христианства к имманентистскому самоспасению на национальной основе (Э. Фогелен).

Спасение в гностицизме не личное, а коллективное. О.А. Шмеман, например, выносит свое осуждение христианам, которые часто в своей религии видят как раз сверхъестественную помощь, как бы восполняющую помощь естественную, видят своего рода перестраховку. Скажем прямо, что такое понимание спасения есть понимание извращенное и огрубленное. Он категорически возражает против “редукции” христианства к индивидуальному “душеспасению” и без колебаний утверждает: Объект Церкви – человек и мир, но не человек-одиночка в искусственной и “псевдорелигиозной” изоляции от мира и не “мир” как такое целое, в котором человек не может быть ничем, кроме его частицы. Человек – не только первый, но поистине главный объект миссии. Однако, православная идея евангелизации свободна от индивидуалистических и спиритуалистических обертонов. Церковь, как Таинство Христа, – это отнюдь не “религиозное общество”, не организация, призванная удовлетворять “религиозные” потребности человека. Таким образом, спасение души в жизнь вечную отвергается одновременно как “индивидуализм” и как “спиритуализм”.

Генсек Национальной фашистской партии А. Стараче отчитывался в 1939 г.: Создание нового человека, нового итальянца Муссолини, способного верить, повиноваться, воевать, было нашей постоянной целью, к достижению который мы прилагали все усилия партии. В сложной партийной машине даже самые важные части могут быть заменены на другие, и наше движение вперед не остановится и наше направление не изменится. Это происходит потому, что несмотря на невероятный охват нашей организации, она основана на обезличивании: деятельность партии основана не на индивидуализме, а на идее, которая порождена безграничной верой в Человека, в котором партия без остатка отражена.

К мистике коллектива относится и учение о лидере (Furerprinzip национал-социализма). И сам гностический коллектив, и фюрер являются в гностицизме объектом веры, где вера в себя переходит в веру в фюрера и обратно.

Власть Муссолини, по словам одного из ведущих юристов режима, есть сама в себе идеальная форма, это состояние благодати духа, это героическая диктатура. Главный философ фашизма Дж. Джентиле писал о Муссолини: Это герой, особенный и Провидением посланный дух. В нем воплотилась сама идея, и она непрерывно трепещет в нем в мощном ритме юной и цветущей жизни. Гитлер утверждал: У нас вождь и идея едины, и каждый член партии должен делать то, что прикажет вождь, воплощающий в себе идею и единственно знающий ее конечную цель.

Миф о фюрере включает в себя и своеобразное преодоление всех мифов: Верховная личность, лидер знает, что все политические и исторические идеи являются мифами. Сам он совершенно свободен от них, он ценит их как приемы, которые стимулируют энтузиазм и вызывают к жизни иррациональные задатки в людях, и в этом смысле мифы – единственная движущая сила политики (К. Маннгейм). Так, как известно, в миф о Сталине входит и то, что он, якобы, не был марксистом, не знал о репрессиях или их не одобрял.

Мистика пространства присутствует во всех идеологиях. Мы имеем в виду не только оккультную геополитику А.Г. Дугина, евразийство или мистическую географию Л.Н. Гумилева. В либерализме мистика пространства выступает в своей идеальной форме: в политическом глобализме, мистике “всего мира”, как у о.А. Шмемана.

В фашизме и нацизме мы встречаем главный миф данных идеологий – о жизненном пространстве (Lebensraum).

У последователя В.С. Соловьева философа Е.Н. Трубецкого светская мистика проявляется особенно ярко. Он писал: Мирообъемлющий храм выражает собой не действительность, а идеал, не осуществленную еще надежду всей твари. Заметно, что для Е.Н. Трубецкого мистика состоит не в неотмирной и духовной сущности Церкви, а просто в том, что “идеала” пока нет.

Иррационализм

Иррационализм идеологий отрицает причастие человека трансцендентному Смыслу, и, следовательно, все идеологии являются имманентистскими извращениями жизни веры и разума. На речь о сути бытия налагается категорический запрет, что равнозначно полному произволу в области сущностей, которые становятся неопределенными и изменчивыми. Для Маркса, природа, в том виде, в каком она раскрывается в человеческой истории, в зарождении человеческого общества,- вот подлинная природа человека. Иррациональное учение о превращении всего во всё прекрасно выражено словами “Интернационала”: Кто был ничем, тот станет всем, а также гностическим учением А.И. Осипова о продолжающемся весьма интенсивном развитии мышления человека, поскольку понятно, что развитие мышления есть не только изменение одной личности в другую, но скорее изменение самой сущности человека как таковой.

Совмещение несовместимого является основополагающим принципом гностических движений и идеологий. Э. Фогелен излагает воззрения К. Маркса: Маркс знал, что он – бог, творящий мир. Он не хотел быть творением. Он не хотел взирать на мир с точки зрения тварного существования – хотя признавал, что человеку трудновато выбиться из этой колеи. Он отверг великое разделение бытия, данное нам в опыте – разделение человека от мира, имманентного бытия от трансцендентной реальности, человека от Бога, субъекта от объекта, действия от созерцания, то есть все те разделения, которые указывают на тайну творения. Он хотел смотреть на мир с точки зрения совпадения противоположностей, то есть с точки зрения Бога.

Для всех, кроме адептов, соответственные “учения” идеологий являются абсурдными. “Сочетание несочетаемого” внутренне бессодержательно, и за счет этого дарует идеологам полную свободу действий и речей. Такие химеры как “национал-большевизм”, “православный сталинизм” или “демократическая теократия” являются не аберрациями идеологического сознания, а проявлениями самой сути идеологии.

Антитеоретизм идеологий – это попытка обращаться с теорией как с предметом, овладеть и победить Истину веры и мысли. Поэтому следует указать на то, что гностиками-революционерами двигают отнюдь не теоретические идеи. Как пишет К. Маннгейм: Не идеи подвигают этих людей на революционные действия. Их выплеск обусловлен экстатическими и оргиастическими энергиями. Элементы сознания, “побеждающие  реальность”, пробуждаются к функционированию в рамках утопии, но это ни в коем случае не идеи. Объяснять все происходящее тем, что люди следуют идеям, значит поддаваться бессознательному искажению, порожденному либерально-гуманистической стадией утопизма.

В области идеологии речь идет о власти, и только о власти. Поэтому ответ на все вопросы: “Я так хочу”. В области истины невозможно властвовать над истиной, а в своей обыденной практической жизни – сколько угодно. Реальная жизнь как бы позволяет лгать и следовать лжи, потому что в ней возможны такие утверждения, которые невозможны в теории.

Волюнтаризм

В идеологиях вера в мирское и тленное занимает место утраченной веры в невидимое, что немедленно рождает основную проблему гностических идеологий: эта вера бессодержательна и не может никого удовлетворить. Она абсурдна и смешна.

Всем идеологиям с той или иной мотивировкой присущ волюнтаризм, как вера в абсолютную свободу и всесилие человека. Эта вера не осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Евр. 11:1), а волевой акт: Мир будет таким, как я хочу! (Новалис).

Христиане спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо если кто видит, то чего ему и надеяться?– спрашивает Апостол (Рим. 8:24). И эта вера и надежда дарованы человеку Богом, что признается человеком, предстоящим пред Богом. В отличие от порабощения временному и тленному это состояние личности соответствует первоначальному назначению человека,.

Чтобы преодолеть естественное отвращение человека к иррациональной вере в видимое и ощутимое, нужно ослепление волюнтаризмом, как беспочвенной “волей к вере”.

Мистический прыжок в несуществующее неизвестное совершается и в идеологии марксизма, и в анархизме, и в либерализме. Будь, что будет!– поется в гимне юных фашистов – За Дуче, Отечество и Короля! Это доверено нам. Мы – выполним!

Е.Н. Трубецкой рисует картину воплощения своего пантеистического идеала: Сама вселенная должна стать храмом Божиим. В храм должны войти все человечество, ангелы и вся нижняя тварь… В этой идее мирообъемлющего храма заключается религиозная надежда на грядущее умиротворение всей твари. Т. Мюнцер выражает то же самое иначе, когда говорит о смелости и силе осуществить невозможное.

Замена Христианской веры “прыжком в никуда” имеет и свою оборотную сторону – веру в творение человеком из ничего, вопреки Христианскому учению о том, что человек не выводит ничего в бытие из не сущего, но то, что делает, делает из раньше существовавшего вещества (св. Иоанн Дамаскин).

Э. Фогелен считает идеологию анархизма примером такой “черной магии” и приводит слова Бакунина: Я имел только одну сподвижницу: веру, и говорил себе, что вера переносит горы, разрушает преграды, побеждает непобедимое и творит невозможное, что одна вера есть уже половина успеха, половина победы; совокупленная с сильною волею, она рождает обстоятельства, рождает людей, собирает, соединяет, сливает массы в одну душу и силу; говорил себе, что, веруя сам в русскую революцию и заставив верить в нее других, европейцев, особливо славян, впоследствии же и русских, я сделаю революцию в России возможною, необходимою. Одним словом я хотел верить, хотел, чтобы верили и другие.

Фогелен замечает: Это пожалуй самое совершенное описание магии зла, творения реальности из ничего. Эта демоническая воля под видом веры является полной противоположностью Христианской воли подчиненной вере. Такая вера и воображение, рождаемые чистой волей, вмешиваются в ход истории, создают такие обстоятельства и производят почти невероятные результаты в среде изумленных современников, которые не могут поверить происходящему. Так у Бакунина впервые проявляется эта черная магия, которая позднее встретится у Ницше с его волей к власти, в ленинском упорстве в ожидании революционного момента, в гитлеровском “Триумфе воли”.

В области познания волюнтаристское творение из ничего получает то оправдание, что по-настоящему человек может познать только то, что сам создал. Разумеется, что такой синтез является беззаконным действием рассудка, поскольку исходит не из неизменных истин, а из автономной творящей личности.

Волюнтаризм присутствует в идеологиях в сочетании с иррационализмом, и таким образом, решительный прыжок совершается в неизвестное будущее. Не важно, во что мы верим. Важно, что мы верим,- заявлял Геббельс, декларируя тем самым, что он утверждается на собственном ничтожестве.

О. Александр Шмеман в этом же ключе ценит порыв человека как таковой, вне его содержания: Истина всегда ведет ко Христу и потому, по словам Симоны Вейль, если стремится человек к Истине, то даже и убегая от Христа, он на деле к Нему идет. Из этих слов видно, что для о. Шмемана, во-первых, Истина и Христос не одно и то же, а во-вторых, “истина” – это любые произвольные воззрения.

Вторая реальность идеологий

В рамках идеологий Нового времени впервые возникает уникальная проблема “ложного сознания” (falsches Bewusstsein), тотально искаженного сознания, фальсифицирующего все, что попадает в его сферу (Карл Маннгейм).

Абсурдные и разрушительные действия гностиков разворачиваются в сфере реальной жизни, но подлинная их жизнь укоренена в несуществующем мире ином, в утопии, или так называемой “второй реальности”.

Идеология способна властвовать только внутри создаваемой ею второй реальности. В вымышленном ею мире нет никаких проблем, мучающих мир реальный, да и вообще там нет никаких проблем морального или интеллектуального плана. У этого мира есть лишь одна проблема – он не существует, и не существует именно в той мере, в какой в нем отсутствует все понятное и осмысленное. Идеолог, такой, например, как Лев Толстой, предлагает действовать в мире реальном так, как будто он является вымышленным, и в мире вымышленном – так, как если бы он действительно существовал. Это и придает идеологии толстовства вид “вечной мудрости” или, говоря обобщенно, неопровержимой силы идеологического убеждения.

Как пишет Э. Фогелен, в мире гностической мечты непризнание реальности есть первейший закон. В результате, поступки, которые в реальном мире считаются морально безумными из-за их реально пагубных результатов, в мире мечты будут считаться нравственными, поскольку в вымышленном мире они должны были привести к совершенно иным результатам. Разрыв между мечтательным намерением и реальным эффектом гностицизм приписывает не своей аморальности игнорирования реальности, а аморальности личности или общества, которые ведут себя не так, как должны бы вести себя в вымышленном гностическом мире.

Идеология – соединение теории и практики

Идеологиям неизменно присуще соединение теории и практики в единый инструмент по осуществлению мечты. Согласно Карлу Маннгейму,утописты никогда не интересуются истинным положением вещей. Вместо этого они лишь ищут способы изменить существующую ситуацию. Их мысль никогда не является определением ситуации, а всегда лишь руководством к действию.

Поскольку в идеологиях нет опоры на невидимое вечное, на неизменный общий ум для всех, то критерием истины в них становится практика, а доказательством правоты – успех. По выражению К. Маркса, теория становится материальной силой, как только она овладевает массами.

Идеология, как и модернизм и масс-культура, оперируют не отдельно мыслью и действием, а своеобразным мыследействием. Крупный современный исследователь фашизма Роджер Гриффин отмечает: Фашистская идеология и сопутствующая ее тактика были разработаны фашистами в интересах революционной общественно-политической деятельности, достигая тем самым смешения ума и тела, слова и дела.

Как действие, идеологическая практика неопровержима теоретически, а как учение, непобедима (до поры до времени) практически. Согласно классической формуле Дж. Оруэлла, в конце концов партия объявит, что дважды два – пять, и придется в это верить. Рано или поздно она издаст такой указ, к этому неизбежно ведет логика ее власти. Ее философия молчаливо отрицает не только верность твоих восприятий, но и само существование внешнего мира. Ересь из ересей – здравый смысл. И ужасно не то, что тебя убьют за противоположное мнение, а то, что они, может быть, правы. В самом деле, откуда мы знаем, что дважды два – четыре? Или что существует сила тяжести? Или что прошлое нельзя изменить? Если и прошлое и внешний мир существуют только в сознании, а сознанием можно управлять – тогда что?

Слова Оруэлла демонстрируют, как в идеологии сливаются воедино иррационализм (дважды два пять), волюнтаризм (партия объявит) и “вторая реальность” (прошлое и внешний мир существуют только в сознании) в целостном мыследействии (сознанием можно управлять).

В отличие от дискредитировавшего себя понятия “тоталитаризм” (Х. Арендт, З. Бжезинский), необходимо указать на иную тотальность идеологий. Тоталитаризм есть не только и не столько физическое и идеологическое принуждение со стороны государства, сколько создание универсальной обобщающей атмосферы в обществе, когда общественно-политическая деятельность поглощает всю жизнь человека. Политика здесь есть сама суть жизни, и единственный способ мыслить и действовать.

Такое понимание тоталитаризма позволяет распространить его и на те идеологии, которые на словах не признают государственного насилия.

К. Маннгейм дает определение идеологии через политизацию мысли и жизни: В XIX в. термин “идеология” начал означать, что политическое ощущение реальности оттеснило, и даже устранило схоластический и созерцательный образ мысли и жизни… Если прежде ошибочные утверждения подвергались проверке с точки зрения Божественной санкции, которая безошибочно выявляла истинное и ложное, или путем чистого созерцания, открывавшего подлинные идеи вещей, то теперь критерием реальности становится прежде всего онтология, порождаемая политическим опытом.

Э. Джентиле отмечает, что через деятельность фашистской партии Италии тоталитарный фашизм стремился воплотить в жизнь “первенство политики” через смешение “личного” и “общественного”. Фашизм пытался совершенно растворить “частное” в “общественном”, тотально подчинив ценности частной жизни (чувства, мораль, культуру, труд) верховной политической ценности – государству.

Поскольку идеология носит не теоретический, а тоталитарно смешанный теоретико-практический характер, то невозможно в области практики “очистить” идеи коммунизма, исправить ошибки фашизма, внести уточнения в учение В.С. Соловьева или о. А. Шмемана. Но и в области теории невозможно исправить недостатки такого учения, которое само принципиально отрицает различие между теорией и практикой.

Следовательно, поражение идеологических режимов равносильно поражению и опровержению самих идеологий, что последовательно и с точки зрения самих идеологов. Если есть фатальная убежденность, преобладавшая у Гитлера над всякой другой,- пишет Э. Канетти о последних днях Третьего Рейха,- то это его вера в победы. Немцы, как только они перестают побеждать,- это уже совсем не его народ, он без особых церемоний отказывает им в праве на жизнь. Они оказались более слабыми, их не жалко, он желает им гибели, которую они заслужили. Если бы они побеждали и дальше, как повелось при его господстве, то были бы в его глазах иным народом. Люди, одержавшие победу,- это иные люди, даже если они те же самые.

Террор анархистов, активизм фашистов, революционная тактика Ленина и его последователей – также являются проявлением обобщающего действия новой массовой политики.

Идеолог

Ключевой фигурой идеологии является идеолог, он же массовый человек. Однако исследование массового человека наталкивается на целый ряд недоразумений. Под массой и массовостью следует понимать отнюдь не коллектив людей, объединенных чем-либо определенным, не народ и не общество. Различие здесь в том, что общество так или иначе структурировано, а масса определяется как отсутствие границ внутри объекта.

Один из пионеров в области этнопсихологии Густав Шпетт писал: Задача изучения “массы” есть задача индивидуальной психологии, которая должна рассматривать “массовые явления” просто как некоторые исключительные состояния индивидуальной души.

Массовый человек, с этой стороны, отнюдь не “раб массы”, а человек, разрушивший свои внутренние границы между добром и злом, истиной ложью. Такой человек поклоняется массе как продолжению и отражению себя самого, что приводит к самообожествлению как идеолога, так и человека толпы.

Так, массовый человек не способен образовать общество в обычном понимании, поскольку массовость его дополняется атомарностью внутри анонимного общества равных. Эта невозможность занять свое место в обществе выражается как в своеобразном подчинении тотальности, переходящем в бунт против самое себя, так и в своеобразной власти над обществом, растворяющей личность фюрера в этой массе.

Необходимо рассматривать идеолога и как бы руководимую им массу как одно целое. Всякий идеолог просто не существует без отражения в массе: массовая личность Гитлера или Ельцина уничтожила свое духовное содержание, и ничего не содержит кроме отражения в массе и массы – в себе.

Как прекрасно писал Э. Фогелен о подобных “руководителях человечества”: Просвещенный интеллектуал – не безобидный курьез, а опасный маньяк. Такие интеллектуалы воспринимают себя всерьез, они действительно верят в то, что они представляют всё человечество, и если упрямая чернь настаивает, что создана по образу Божию, они насильно исправят эту ошибку и пересоздадут человека уже по своему образу. Они не удовлетворяются усовершенствованием этого мира, а готовы творить наилучший мир из наихудшего материала. Ведь человечество само никогда не узнает о том прогрессе, которого оно достигло в лице своих лучших представителей. Поэтому человечество следует правильно осведомить об этом. Без соответствующей обработки человечество вообще никогда не превратилось бы в “массу” (masse totale), а для такой обработки нужен особый инструмент.

Поэтому в следующем поколении после историка Тюрго, изобретшего masse totale, мы встречаем Кондорсе, который указывает на такой инструмент. Это новый класс людей, “которые больше заинтересованы в пропаганде истины, нежели в ее открытии”. Кондорсе с упоением описывает этот класс: “Они употребят все возможное для человека очарование эрудиции, философию, блеск и литературный талант; они прибегнут к любому тону, от вежливого до трогательного, используют все формы проповеди от пространного научного сочинения до романа или памфлета; они предложат истину под покровом неясности, чтобы не испугать слабых и развить догадку в других. Они мастерски уступают предрассудкам, чтобы затем нанести по ним тем более сильный удар; они не будут атаковать предрассудки все сразу и ни один из них не станут разоблачать слишком серьезно; иногда они как бы пойдут на уступки врагам разума, говоря, что в области религии нужна лишь некоторая терпимость, а в политике – лишь некоторые свободы; они будут терпимы к деспотизму, когда он борется с религией, и терпимы к религии, когда она восстает против тирании; они будут атаковать государство и Церковь в принципе, хотя внешне будет казаться, что атаке подвергается лишь какая-то частность, и они будут рубить дерево под корень, а со стороны можно будет подумать, что они лишь подрезывают некоторые сухие ветки. Такими методами создается общественное мнение вселенского масштаба”.

Легко,- замечает Э. Фогелен,- увидеть в описанных приемах методы, доведенные до совершенства национал-социализмом или коммунизмом.

Заметим, что идеолог, осуществляющий свою противозаконную власть над умами, сам ничего конкретного не хочет и ничего ответственно не утверждает. Именно так надо понимать слова Кондорсе о том, что новый класс людей больше заинтересован в пропаганде истины, нежели в ее открытии. Его власть иррациональна и базируется на его голой воле к власти.

Пропаганда

Устранив веру в невидимое и вечное и запретив суждения о сути бытия, идеология делает невозможным общение между людьми, оставляя в качестве средства коммуникации пропаганду, т.е. односторонний приказ.

Частный человек, если он заражен гностицизмом, воспринимает свои суждения как всего лишь частные, а суждения идеологов как коллективные, т.е. вытекающие из общественной и реальной ситуации. Соответственно, он ничего не может возразить идеологии, как, якобы, голосу самой объективности. От него ускользает, что и те и другие суждения одинаково существуют перед лицом истины. Идеологическая речь не есть явление иного, более общего, порядка, а манипулируемый хаос, о котором писал исследователь национал-социализма Й. Фест.

Й. Фест пишет о Гитлере, что у него ярко проявляется полное непонимание существования идейного багажа без поддающейся политической формовке субстанции, как и в том факте, что слово для своих риторических извержений он вначале брал только тогда, когда мог ответить а полемический выпад ударом. Мысль делает убедительной не ее ясность, а доходчивость, не ее истинность, а способность разить: “Любая, в том числе и самая лучшая идея,- заявит он с той не терпящей возражений нечеткостью формулировки, которая была так характерна для него,- становится опасной, если она внушает себе, то является самоцелью, хотя в действительности представляет лишь средство для таковой”. В другом месте он подчеркивал, что в политической борьбе насилию нужна поддержка идеей, а не наоборот,- и это весьма примечательно.

Выше мы говорили о холизме, как мифе единства, лежащем в основе светского мистицизма. Хотя это учение является несостоятельным и просто бессодержательным, оно действенно в том отношении, что разрушает все понятийные перегородки. Так разрушают человеческое сознание, чтобы его поработить. И управление сознанием в этом смысле – не руководство в каком-то направлении или во имя какой-то осознанной цели, а внутренне праздное суждение: “Надо, во имя абсолютного единства соединимся. Не надо, во имя того же единства произведем революцию”.

Когда разрушены перегородки в сознании, то человек становится в одно и то же время неуправляем и управляем. Он неуправляем с помощью понятного, но очень легко управляем с помощью непонятного, и даже полностью бессмысленного. Он начинает улавливать тон речей, но не их смысл или бессмыслицу.

Таким образом, идеология открывает возможность управлять людьми с помощью лжи или истины, в которую сам идеолог не верит. Как демоны могут обладать только теми, кого прельщают обманом, так точно и люди-правители – конечно, не справедливые, а подобные демонам – то, что знали за ложное, выдавали народу от лица религии за истинное, связывая его через это как бы более тесным гражданским союзом, чтобы подобно демонам повелевать покорными (блж. Августин).

Однако истина не поддается такому освоению, и управление людьми превращается в манипуляцию пустыми формулами и лозунгами.

Революция

“Окончательный миф” об абсолютной свободе человека, который должен устранить все остальные мифы, возникает в немецком идеализме нач. XIX в. В этом мифе познающий субъект окончательно утверждает свою власть над предметом познания. Продолжая эту линию К. Маркс утверждает: Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его, т.е. совершить абсурдную антропологическую, метафизическую революцию.

Утверждая абсолютную свободу человека произвольно изменять свою природу в любом отношении, идеологии ставят создание нового человека, нового общества и нового мира как актуальную политическую задачу. Светская мистика, которая одухотворяет идеологии, обнаруживает свой подлинный революционный смысл: это призыв к радикальной перемене сущности человека и мира.

Тот, кто понимает национал-социализм только как политическое движение,— заявлял Гитлер,— почти совсем не разбирается в нем. Он более чем религия: он воля к созданию нового человека.

Н.А. Бердяев выступает в качестве идеолога либерализма, когда пишет: В моем философском существовании у меня не было желания лишь познать мир, но желание познания всегда сопровождалось желанием изменить мир. Либерализм, в самом деле, принципиально отказывается от постижения действительности и радикально изменяет действительность этим своим непониманием, поскольку так человек отрекается от власти над собой и над природой, которая вручена была ему Богом.

Идеология погружает человека в мир, где все возможно: Фашисты, как одержимые безумием, были убеждены, что обладают силой воли, которая может преодолеть любые ограничения и способны оказать сопротивление объективной действительности, преобразив реальность и природу человека по образу своего мифа. Следуя этой цели, фашизм вверг итальянцев во Вторую Мировую войну. Фашизм хотел покорить новые страны и распространить тоталитарную “новую цивилизацию” по всей Европе. На самом же деле фашизм породил лишь страдания, смерть и разрушение,- пишет Э. Джентиле.

Эта революция есть бунт против Бога, сатанинская попытка самоспасения: Человек, существующий по милости кого-либо другого, является зависимым, и я живу целиком по милости Того, Кто сотворил мою жизнь, и Источник моей жизни находится вне меня,- пишет Э. Фогелен. Но в идеологиях не так: Маркс кратко сформулировал связь между своей идеей социальной революции и своим исходным бунтом против Бога: “Какое-нибудь существо является в своих глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда оно обязано своим существованием самому себе”.

В идеологии о. Александра Шмемана человек также достигает святости своими силами, потому что способен на это: Святые превратились как бы в отвлеченное воплощение некоего абстрактного, сверхчеловеческого, сверхъестественного, которое нам-де, простым смертным, все равно не под силу. Мы забыли, что святые – это прежде всего такие же люди как мы.

“Духовный человек” о. Шмемана ничего не просит у Бога, а сам обладает “истиной, добром и красотой”: Человек вечный, человек духовный знает, что он живет для того, чтобы постигать Истину, постигать Добро и Красоту и чтобы обладать ими. Он не просит счастья, но в этом познании и обладании получает его.

Таким образом,- заключает философ Эрих Фогелен,- духовная болезнь Маркса состоит в самообожествлении и самоспасении человека. Сверхъестественный Логос здесь заменяется посюсторонним логосом человеческого сознания. То, что на уровне симптомов выражается в качестве борьбы с философией и разумом, с нравственной точки зрения следует понимать как восстание имманентного сознания против духовного порядка в мире.

Самоспасение человека – как, например, в гностическом учении А.И. Осипова – есть путь к добровольной и сознательной гибели, духовному самоубийству.

И это стремление к абсолютной свободе есть кратчайший путь к порабощению, о котором Ф.М. Достоевский сказал словами утописта Шигалева: Я запутался в собственных данных: и мое заключение в прямом  противоречии с первоначальной идеей, из которой я выхожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным  деспотизмом.

Источники

блж. Августин. О Граде Божием//Творения. 2-е изд. Киев, 1906. Часть 3

Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии. Париж: YMCA-PRESS, 1939

св. Иоанн Восторгов. Христианство и социализм

св. Иоанн Восторгов. «Христианский социализм»

Достоевский Ф.М. Бесы. М.: Правда, 1990

св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры//пер. А. Бронзова. СПб., 1894

Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М.: Политиздат, 1990

Канетти Э. Художественная публицистика. М.:”Прогресс”, 1990

Оруэлл, Дж. 1984 // пер. В. Голышева. М.: АСТ, 2008

Осипов А.И. Спасение – освобождение для мира и справедливости во Христе. Значение Церкви // Журнал Московской Патриархии. 1976

Руссо, Жан-Жак. Трактаты. М.: Наука, 1969

Терлецкий В.Н. Хилиастические чаяния в “новом религиозном сознании”

Тихомиров Л.А. Борьба века

Тихомиров Л.А. Критика демократии. Статьи из журнала «Русское обозрение». М.: Москва, 1997

Тьерсо Жюльен. Празднества и песни Французской революции. Пг.:”Парус”, 1917

Фест И.К. Гитлер. Биография. в 3-х тт. Пермь: Культурный центр “Алетейа”, 1993

Фест И.К. The Face of the Third Reich. Penguin Books

Фогелен Эрих. Гностицизм – природа современности

Фогелен Эрих. Гностическая революция. Пуритане

Фогелен Эрих. Маркс: рождение гностического социализма

Фогелен Эрих. The New Science of Politics. The University of Chicago Press, 1952

Фогелен Эрих. From Enlightenment to Revolution / ed. John H. Hallowell. Duke University Press, 1975

Фогелен Эрих. Hitler and the Germans. University of Missouri Press, 1999

Фогелен Эрих. The collected works. V. 11. Published Essays, 1953–1965, 2000

Фрагменты ранних греческих философов. М.:»Наука», 1989. Часть 1

Фудель С.И. Собрание сочинений в 3-х тт. Т. 1. М.: Русский путь, 2001

Шиманов Г.М. Записки из красного дома. М., 2006

о. Александр Шмеман. Исторический путь православия. 1953

о. Александр Шмеман. Введение в литургическое богословие. 1961

о. Александр Шмеман. За жизнь мира. 1983

о. Александр Шмеман. Евхаристия. Таинство Царства. 1984

о. Александр Шмеман. Церковь, мир, миссия: Мысли о православии на Западе. 1996

Шпет Густав. Мысль и слово. Избранные труды. РОССПЭН, 2005

Blumenberg Hans. Arbeit am Mythos. 1979

Gentile, Emilio. The struggle for modernity: nationalism, futurism, and fascism. Praeger Publishers, 2003

Gooding John. Socialism in Russia: Lenin and his legacy, 1890–1991. Palgrave, 2002

Griffin Roger. A fascist century. Palgrave, 2008},

Mannheim Karl. Ideology and Utopia: An Introduction to the Sociology of Knowledge. New York: Harcourt, Brace & Co., Inc London: Routledge & Kegan Paul Ltd. 1954

The Sacred in Twentieth-Century Politics. Palgrave, 2008

The Study of Religion under the Impact of Fascism. Leiden, Boston: Brill, 2008

Thomas Paul. Marxism & scientific socialism: from Engels to Althusser. Routledge, 2008

Welch David. The Third Reich: Politics And Propaganda. Routledge, 2007

Wolin, Richard. The seduction of unreason : the intellectual romance with fascism: from Nietzsche to postmodernism. Princeton University Press, 2004