Я предлагаю рассматривать роман Германа Гессе «Игра в бисер» как последовательность литературных и внелитературных жестов.
Жанры, которые использовал Гессе (доклад, биография, стихотворение, притча), разнообразные темы романа (культура, образование и политика) и идеи, высказываемые персонажами, описания действий, – все они играют роль внутри романа, но также особым образом указывают на жизнь вне романа.
То, что говорится в романе, наталкивает нас на размышления на указанные темы, но не может нас удовлетворить как готовые ответы. «Игра в бисер» ставит вопросы, обозначает проблемы, но их решения приходится искать в реальной жизни. Художественная фикция ведет нас к истине, понуждая со вниманием смотреть вовне, за пределы искусства.
В частности, средствами искусства Гессе разоблачает сам процесс чтения. Он не перестает нам напоминать: «Вы читаете книгу», «Вы должны уметь читать», «Вы должны учиться читать книги».
И читая эту книгу, мы учимся отличать, где автор указывает на литературу, а где на реальность. В результате роман «Игра в бисер» становится идеальной структурой, а не только последовательностью слов и предложений. Формальные и содержательные стороны романа связаны в тексте и в то же время поверх текста.
Несколько планов в романе
Мы отметили, что в романе сосуществуют несколько планов. Каждый такой уровень я предлагаю понять как загадку внутри одной сверхзагадки, как уровень игры, который необходимо пройти.
Когда искусство действует на человека таким образом, это надо признать немалым художественным достижением, так как между дидактической и пробуждающей к реальности ролью искусства мало общего. Современная Гессе модернистская литература: Кафка, Джойс, Пруст, да и «Степной волк» самого Гессе (1927 г.), – пробуждает от сна не к реальности, а с тем, чтобы погрузить в сон следующего порядка, во всяком случае, не препятствует этому.
В своем последнем романе Гессе сделал все, что мог, чтобы принудить читателя обратиться к реальности, а не к фикции на следующем уровне. Таков его ответ не только литераторам-модернистам, к которым принадлежал и он сам, но и идеологам. Идеологи выпадают в реальность, но реальность дикую, не просвещенную светом разума. Гессе не хотел бы, чтобы это стало результатом его «игры в бисер».
Итак, читая роман как антимодернистский (в художественном смысле) и антиидеологический (в смысле политическом), мы учимся обобщать, возводя частное к общему. Предаваясь этому занятию, читатель проходит сквозь разные уровни и преодолевает их условность. Встречающиеся ему точки зрения он разоблачает как всего лишь относительные, а не объективные. А рассуждая на предложенные темы, читатель поднимается до обобщений.
На нижнем уровне роман представляет собой текст, о котором мы говорили, как о неоднородном в идейном, жанровом и стилевом отношении. Вместе с исследователями мы отмечали, что текст отличается сухостью и схематичностью. Вся структура выглядит наброском, планом для романа, а не связным повествованием.
С другой стороны, «Игра в бисер» весьма содержательна, и было бы странно, если бы столь длинное произведение мало о чем нам говорило. Гессе вводит нас в проблематику власти и безвластия, истории и биографии, прогресса и упадка, культуры и варварства, старого и нового человека, интеллигенции как класса.
Поднявшись еще на один уровень, мы можем оценить, что представляет собой роман в целом, от начала до конца.
По моему предположению, замысел Гессе состоял в том, чтобы читатель догадался, что «Игра в бисер» представляет собой дипломную работу Кнехта, якобы исчезнувшее четвертое «жизнеописание».
Роман как четвертое жизнеописание, написанное самим Кнехтом
Я полагаю, что Гессе понимал свой роман целиком, во всех своих частях, включая введение и приложенные в конце три жизнеописания, как четвертую автобиографическую дипломную работу Кнехта, о существовании которой нам предлагает задуматься рассказчик:
От Иозефа Кнехта осталось три таких жизнеописания, мы приведем их дословно, считая их самой, может быть, ценной частью нашей книги. Написал ли он только эти три биографии, не пропало ли какое-нибудь жизнеописание – на этот счет возможны разные предположения.
Кнехт даже начал собирать исторические материалы по XVIII веку для новой автобиографии, помещенной в этот антураж. Но в конце концов признался, что «не способен сделать из этого жизнеописание, ибо слишком увлекся частными вопросами и собиранием подробностей».
Внутри романа Кнехт, очевидно, не справился с литературным упражнением, но, может быть, он справился с чем-то большим?
Гессе замечает, что составление «жизнеописаний» «было упражнением, игрой фантазии, попыткой представить себе собственное «я» в измененных ситуациях и окружении». Но неужели читатели романа могут отождествить себя с Кнехтом, который и описан-то не слишком привлекательным? Или поставим вопрос так: кто «представляет себе собственное «я»» в изменяющихся условиях романа?
На мой взгляд, очевидно, что над всем текстом романа: от эпиграфа до последней точки, – стоит фигура Кнехта, который и написал свою сложную автобиографию под названием «Игра в бисер», оценивая себя с разных точек зрения, от имени разных рассказчиков, каждый из которых – носитель власти, власти автора над своим произведением.
Кнехт полностью властен в своей биографии, и он вправе придумать ей любой литературный конец, в том числе описав свою смерть. С этой точки зрения смерть героя и не должна выглядеть как настоящая. Она всего лишь один из случайных вариантов, один из возможных ходов в игре. Но где совершаются эти ходы, в каком времени и пространстве? В 1943 году? В Швейцарии? В 2025 году? В Москве? К ответу на этот вопрос мы сейчас подойдем, закончив с текстом романа в его целостности.
От вымысла – к реальности
Разумеется, в замысле, который мы приписываем Гессе, есть своя прихотливая игра. Вдумаемся: Кнехт (вымышленный персонаж) описывает себя в третьем лице в биографии, которую можно истолковать как автобиографию Гессе, который, разумеется, и есть настоящий автор романа и создатель образа Кнехта.
Гессе не боится разрушить реалистическую иллюзию того, что его персонажи действуют сами по себе. В тексте есть немало автобиографических моментов, включая интерес к Востоку и др. Автор направляется к реальности. Он не хочет скрывать, что у текста есть живой автор со своей отдельной позицией.
Конечно, такой ход характерен для литературного модернизма с его головокружительными переходами из вымысла в реальность и обратно – в вымысел. Для Гессе эти взаимные переходы – не способ запутать читателя, создав еще одну иллюзию, а путь только в одном направлении, от вымысла к реальности.
Как нам описать этот путь? Он ведет нас от литературы в традиционном смысле: автор сидит за столом и водит гусиным пером по бумаге, – к множеству рассказчиков, с разными точками зрения. Дальше мы приходим к роману в целом как автобиографии вымышленного Кнехта, и, наконец, совсем близко к реальности – как жизнеописанию самого Гессе, которое все-таки только «слова, слова, слова».
Каждый уровень повествования замкнут на себе, и может быть прочитан как отдельное произведение: введение как утопия, а три жизнеописания могут существовать как самостоятельные рассказы. Пока читатель не совершит «превосхождения», не переступит с одной ступеньки на более высокую, он так и будет видеть в «Игре в бисер» одни лишь неловко соединенные планы повествования и трудно согласуемые точки зрения, набор идей, спорных и бесспорных, в некотором беспорядке.
Однако роман как «четвертое жизнеописание», сочиненное Кнехтом (а сам он – выдумка Гессе, который в нем описал отчасти самого себя), – это еще не самый высокий уровень, на который мы можем взойти, читая роман «Игра в бисер».
Следующая глава: Роман «Игра в бисер» как реалистическая абстракция
