Историософия «православного сталинизма»

В полемике А. Степанова, главного редактора портала “Русской народной линии”, с иером. Романом (Матюшиным), первый определил как ложную историософию второго по причине ее «антисоветской» направленности (Степанов А. Ошибочная историософия иеромонаха Романа (Матюшина)). Проверить достоверность этого утверждения не составляет большого труда, поскольку историософия Священного Писания и Предания как объективный критерий истины, к которому апеллируют обе стороны полемики, не является какой-то неизреченной тайной за семью печатями.

Мировая история для Христианства – это история «мира сего», который есть совокупность греховных страстей, злой человеческой воли и соответствующих поступков, увлекающих падшее человечество к вечной погибели вместе с «князем мира сего» и «духами злобы поднебесной».

Падение человека так глубоко повредило его, что он, отвергши жизнь плача на земле, избрал на ней жизнь наслаждений и вещественного преуспеяния, как бы торжествуя и празднуя самое падение свое. К этой жизни плотского наслаждения и преуспеяния, убивающей жизнь для Бога, уже начали склоняться некоторые из детей Адама… Внуки Адама еще более устремились к развитию вещественной жизни на земле с забвением о вечности. Сюда, наконец, устремилось все его потомство, за исключением немногих избранных мужей… Сила энергии душевной стала поборать ненасытным пожеланиям и требованиям грехолюбивого человека: явились ссоры, обиды, убийства, разбой, грабеж, война, завоевание. Словесная сила человека всецело употреблена для доставления ему выгод и преимуществ земных, употреблена в содействие греху: явились ложь, обманы, лукавство, лицемерие. Таким образом, немедленно по падении человеков начал образовываться на земле, а с течением времен получать большее и большее развитие по самому началу своему враждебный Богу мир… И все общество человеческое, в соединении с их греховною жизнию, в соединении с их плотскими наслаждениями, с их вещественным преуспеянием, с их столпотворением, называется “миром”. Этот мир враждебен Богу и служителям Его» (свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о человеке. Гл. «Мир» / Полн. собр. творений. М., «Паломник», 2006. Т.1. С. 586).

Иными словами, «история» в Христианстве это и есть синоним «мира». И никакой другой историософии в Православии быть не может. Мессианские и хилиастические упования как рудименты иудаизма и эллинизма достаточно быстро были отвергнуты древней Церковью, утвердившей идеалом христианской жизни монашество, в которое постригается каждый христианин в таинстве крещения и которое и есть отречение от истории, исход христианской души из «египетского плена» мировой истории, иноческая смерть для мира.

Кто пересчитает все его зло? На это наш богослов указал не многими словами: весь мир лежит во зле (1 Ин.5:19). Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его; а исполняющий волю Божию, пребывает во век (1 Ин.2:15,17). Отыскивая это добро, я оставил все и присоединился к имеющим то же желание и почитающим Того же Бога, между которыми нет ни спора, ни зависти, ни горя, ни забот, но все идут одним путем. Цель их — занять места, уготованные Отцом для любящих Его. В них я приобрел родителей, братьев, родственников, друзей; своих же прежних друзей и братьев я избегал; поселился в пустыне, ожидая Бога, Который бы спас меня от малодушия и бурных страстей (преп. Иоанн (Дамаскин). Душеполезная повесть о Варлааме и Иоасафе. Цит. по изд.: Сказание о жизни преподобных и богоносных отцов наших Варлаама и Иосафа, составленное св. Иоанном Дамаскиным. Сергиев Посад, 1910).

Христианский подвижник уходит из мира, потому что мир (история) не поддается христианизации, будучи «по самому началу своему враждебным Богу». Промыслительная христианизация социально-политического бытия в опыте христианских империй свидетельствует о своей исторической локальности самим фактом последовательной гибели этих империй как поглощения их миром. Происходит не дальнейшая экспансия христианского содержания этих империй в мир, не воцерковление мира, но, наоборот, экспансия духа мира – в христианство Рима (и Первого, и Второго, и Третьего), обмирщение христианских империй и, как следствие, их разрушение над натиском варварских стихий мира сего. Иными словами, каждый Рим разрушается сначала изнутри (в результате тления страстей самих христиан этих империй), и поэтому попускается Богом быть разрушенным извне, или политически. Учение старца Филофея о Святой Руси как «Третьем Риме» мировой истории означает не то, что Третий (и последний) Рим продолжает существовать в «превращенной» форме (трансформировавшись в монархию нового типа (Степанов А. Монархия без монарха наше будущее), но то, что в мире больше нет и уже не будет другого Рима; что история мира подошла к своему неизбежному концу, описанному в Писании («мир проходит и похоть его»).

Соответственно, в основе всякой альтернативной «христианской историософии» лежит хилиастическая по типу утопия христианизации и преображения истории, детерминированная именно «любовью к миру и того, что в мире», ослаблением собственно христианского (церковного) начала в человеческом сознании, что, разумеется, сублимируется носителем этого сознания, который пытается представить этот ущерб духа (маловерие) и слабость воли за особого рода «христианскую добродетель». «Превращение», или (в современной терминологии) «перезагрузка» Третьего Рима в советский и текущий (либеральный) период истории России – это, объективно, и есть его обмирщение; это лишь форма (империя, держава) без подобающего этой форме (христианского) содержания, постмодерный симулякр истории.

Так, первое, что бросается в глаза в аргументации А. Степанова, это те принципы и авторитеты философии истории, на которые он опирается как на образец познания сущности исторической действительности.

«И вообще сама постановка вопроса, что историзм является ересью, не выдерживает никакой критики. Вообще-то историзм как метод исторического и философского анализа появился задолго до большевиков и даже до позитивистов. Первым его провозгласил один из отцов немецкого романтизма Гердер, затем развил классик философии великий Гегель. И только из Гегеля он перекочевал к Марксу, от которого тоже нельзя так просто отмахнуться как от недоучки и несмышленыша. Так что, во-первых, историзм является не ересью, а одним из методов исследования социальной действительности. Во-вторых, нельзя так походя отмахиваться и от принципа непрерывности истории. Конечно, есть альтернативный методологический принцип «цивилизационной цикличности», одним из основателей которого был Н.Я. Данилевский. Он открывает другие грани исторического процесса. И задача состоит не в том, чтобы отбросить принцип непрерывности, а в том, чтобы соединить оба принципа исследования. В конце концов, для христианина история развивается непрерывно: от Богоявления, Распятия и Воскресения Спасителя к концу света и второму пришествию Господа нашего Иисуса Христа. Поэтому, отвергая непрерывность исторического процесса, мы закономерно должны поставить под сомнение и саму христианскую историософию».

Что это означает? – Это означает, что доминирующее в западной религиозной философии Нового времени пантеистическое понимание истории как стихийной теофании (Боговоплощения), как эманации «бесконечного в конечное», некритически воспринимается главредом РНЛ, оценивается им как истинно-христианское. Между тем, данная модель исторического процесса принципиально отличается от традиционного взгляда Церкви на всемирную историю.

Философы и художники были величайшими поборниками идолопоклонства и врагами истинного Богопознания. По водворении веры христианской в мире ученость родила бесчисленные ереси и ими старалась ниспровергнуть святую Веру… В наше время ученость возвращает язычников, принявших христианство, к язычеству и, отвергая христианство, вводит снова идолопоклонство и служение сатане, изменив формы для удобнейшего обольщения человечества (свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о человеке. Гл. «Идолопоклонство» / Полн. собр. творений. Цит. изд. Т.1. С. 590-591).

В частности, гегельянская концепция истории как космо- и теогонии («развития мира» как «развития Абсолюта»), с точки зрения догматического учения, является возрождением или новой разновидностью гностицизма с его основным принципом антропотеизма, то есть сакрализацией человека и всех сторон его жизнедеятельности и общественно-политической жизнью как содержанием истории, в частности. Раз Бог воплотился в истории мира, то значит (делается такое спекулятивное «диалектическое» суждение) Он воплотился в саму историю, в саму плоть мира, став имманентен миру и его истории.

«Всемирная история есть выражение божественного, абсолютного процесса духа в его высших образах, она есть выражение того ряда ступеней, благодаря которому он осуществляет свою истину, доходит до самосознания. Эти ступени находят свое выражение во всемирно-исторических духах, в определенности их нравственной жизни, их конституции, их искусства, религии и науки. Реализация этих ступеней является бесконечным стремлением мирового духа, его непреодолимым влечением, потому что как в этом расчленении, так и в его осуществлении выражается его понятие. Всемирная история только показывает, как в духе постепенно пробуждаются самосознание и стремление к истине; в нем появляются проблески сознания, ему выясняются главные пункты, наконец он становится вполне сознательным» (Гегель Г. Лекции по философии истории. Введение. Цит. по изд.: СПб., «Наука», 1993. С.102).

Этот новый западный гностицизм с незначительными изменениями (заменой некоторых терминов на «православные») был воспринят отечественной религиозно-философской мыслью, начиная со славянофилов и почвенников (Данилевским, в частности), вопреки апостольскому предостережению, «увлекаемых философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол. 2:8). Этот же неогностицизм, как мы видим, провозглашается в качестве основного курса «русской народной линии», где национальная исключительность сакрализируется точно так же, как у немецких идеологов этого лжеучения, религиозного переживания своей этнической избранности как особо «близких» отношений с Божеством.

«Германский дух есть дух нового мира, цель которого заключается в осуществлении абсолютной истины как бесконечного самоопределения свободы, той свободы, содержанием которой является сама ее абсолютная форма. Назначение германских народов состоит в том, чтобы быть носителями христианского принципа. Принцип духовной свободы, принцип примирения был заложен в простодушных, еще не просвещенных душах германских народов, и на них была возложена задача не только принимать понятие истинной свободы за религиозную субстанцию при служении мировому духу, но и свободно творить в мире, исходя из субъективного самосознания» (Гегель Г. Лекции по философии истории. Ч.IV. Цит. изд. С.357).

В частности, понятие «непрерывности исторического процесса» в историософской концепции РНЛ как раз и означает тотальность естественной теофании, божественность (харизматизм) жизни русского народа на всем протяжении его истории. Все то, что человек получает в Церкви, по ее учению, то есть, веру, все христианские добродетели и само спасение, или, одним словом, Божественную благодать, все это русский народ имеет непосредственно в своей «повседневной» исторической жизни. Да, имеют место быть «издержки роста», периодические грехопадения народного духа в смуты и революции. Но, в конечном счете, все это переплавляется в диалектическом горниле гностического «единства противоположностей», давая необходимую энергию для самой «непрерывности процесса»; все прошедшее чудесным (божественным) образом обращается ко благу России и его народа, «исходящего из своего самосознания и служения мировому духу», все выше и выше поднимая его по лествице «общечеловеческого развития», «осуществления абсолютной истины». То есть, уже традиционное для отечественной философии истории национал-мессианство несет в себе скрытый (или умеренный) хилиазм, наделение истории сотериологическим содержанием. То, что, согласно вероучению, человек обретает в Церкви и только в Церкви, в новом гностицизме человек в массовом порядке получает в «мире сем», в самой истории как жизни народов мира («всемирно-исторических духах»).

Сама история здесь оказывается «царствием Христовым», «богочеловеческим организмом», в котором высший народ (как плод духовного развития предыдущих великих народов) наделяется всеми экклезиологическими характеристиками «народа Божьего»: единством (собственно, «непрерывностью»), святостью (непогрешимостью в целом как «служитель абсолютной истины») и апостольством (мессианством). Гностический («русский») человек оказывается «христианином», «Божиим избранником» по самой своей этнической природе. Богоизбранность в гностицизме (в принципиальном отличие от Христианства) – это не дар Божий (благодать), который поэтому может быть и забран за грехи, но – неотъемлемое свойство человеческого (народного) естества.

Отсюда – оценка советского периода русской истории как органического продолжения Святой Руси, то есть как космогонии единого богочеловеческого Русского Мира, или Русского Духа; «органичное включение в свой Русский миф всего того, что [мы] сумели взрастить и сберечь в советские годы… Именно это и нужно, именно это и является основой редакционной политики РНЛ… Оборонная промышленность и одна из самых сильных армий, и лучшая система образования в мире, и советская литература и культура, продолжавшая великие достижения русской культуры, и советская наука, и воспитание нравственности в обществе» (От редакции / Израилев А. Ересь историзма). «Сложность советской эпохи, которую нам нужно вместить, заключается именно в том, что Бог был… с красноармейцами. Это – реальная диалектика советской эпохи»;  «любовь к Родине и готовность к самопожертвованию – истинно христианские качества» (Степанов А. Ошибочная историософия иеромонаха Романа (Матюшина)).  Также в разряд альтернативно-христианских «достижений» советского времени попадает «покорение космоса русским человеком Юрием Гагариным».

Между тем, «великие достижения русской культуры», «органичным продолжением» которых выступает достижения советской культуры, это и есть культура отечественного неогностицизма XIX в. как «органичное продолжение» западного гностицизма Нового времени. В частности, «покорение космоса русским человеком» – это неотъемлемая часть богоборческого вызова, брошенного революционным человеком Нового времени всему христианскому миропорядку. То есть, советская космонавтика мало того, что не является наследием Третьего Рима, но, напротив, есть важная составляющая того культа науки и тех революционных идей, которые этот Рим разрушали, чтобы занять его место. Полет Гагарина в космос это один из рубежей мифической эмансипации человека модерна от тягот земной юдоли как наложенного Творцом на падший род человеческий бремени существования в состоянии греховности. То есть, это явление одного ряда с гордым парением Икаров и Демонов романтизма, покорениями байроническими Прометеями и Каинами альпийских вершин и сверхчеловеческих эверестов духа.

Или (уже на постмодернистском излете этого титанизма) – «покорение космоса русским человеком» есть событие одного рода с покорением тайваньского блогера Джиджи Ву очередной горной высоты ради селфи в неглиже, закончившееся ее падением в ущелье и гибелью от переохлаждения.

То же самое, по сути, было и в героической судьбе «русского человека Юрия Гагарина». Сначала он советским Икаром в железной колбе был запрошен силой инженерной мысли в стратосферу, где ему самому и другим советским гражданам на земле приснился солипсический «сон наяву», как весь Космос лег к их ногам.

Но «Космос» быстро вернул социалистического Икара на его весьма скромное онтологическое место – и в очередном своем «штурме небес» сей «прах возвратился в прах»… Между тем, контекст, в котором «русская народная» историософия пытается преподнести этот типичный для модерного гностицизма мифический сюжет, это контекст Христианства, как пример «любви к Родине и готовности к самопожертвованию», этих «истинно христианских качеств». То есть, примерно вот так:

Но любовь к Родине вовсе не является христианским качеством, будучи естественно присущей каждому человеку, независимо от его национальности, вероисповедования или социально-политической конъюнктуры, исторической эпохи, в которую ему суждено жить. И если естественное (и даже противоестественное) оценивается как сверхъестественное (христианское, то есть причастное Божественной благодати), то это и есть один из маркеров нового гностицизма. Об этой массовой экзальтации советской эпохи и говорит о. Роман в своем стихотворении: «И не прыгал, как все – человек покорил небеса!».

Собственно, с кем соревновался советский социализм в «покорении космоса», как не с западным капитализмом как с другой разновидностью того же модерного титанизма, другой исторической ветвью одного гуманизма. И Советский Союз, и буржуазный Запад стремились к одному и тому же «овладению небом и землей», к демоническому похищению божественной власти над настоящим и будущим, будучи носителями одной и той же квазирелигиозной идеологии, гностической веры в человека, в силу его разума, способность к нравственному самосовершенствованию и т.д.. Отсюда и оценка, которую А.Степанов дает «примитивной историософии иеромонаха Романа» как «необелогвардейской», потому что «антисоветское содержание», согласно, действительно, примитивной советской идеологии, может быть обусловлено только «мелкобуржуазностью» сознания. Отрицать социализм (социал-демократию), дескать, можно только с позиций капитализма (либеральной демократии)… Мышление подобными оппозициями и выдает «единство» этих мнимых «противоположностей», принадлежность «красного» и «белого» к одному революционному проекту Нового времени, которые «диалектическая историософия» РНЛ из самых лучших (миротворческих) побуждений намеревается «синтезировать» в одно розовое социал-христианство. Но это совершенно напрасный труд. Потому что для Христианства, как такового, советская и либеральная идеологии – это и так одно и то же, а именно, две различные гностические социально-политические утопии, конкурирующие между собою в одном титанизме, так же как внутри либерализма конкурируют между собой республиканцы и демократы, претендуя на одну и ту же власть и политику; а внутри советской идеологии боролись между собой сталинизм и троцкизм; или как до этого конкурировали просветители и романтики, западники и славянофилы и т.д.

Этот же самый неогностический бунт с его духовной «прелестью» является единственным содержанием и «советского искусства и культуры», принципиально не отличаясь (для Христианства) от западного, буржуазного искусства и культуры, в основе которых лежит та же самая религия гуманизма, что и в основе советского неоромантизма и неопозицивизма. Стандартная светская песня или кинофильм и прочие мифические «достижения советской культуры», по которой ностальгируют постоянные авторы и основная читательская аудитория РНЛ, несут в себе неизгладимую печать этой общеевропейской идеологии Нового времени, этого секуляризированного анти- и лжехристианства, которую русская религиозно-философская мысль традиционно (начиная с тех же славянофилов) не в состоянии отличить от Христианства как такового, принимая эти демонические муляжи «богочеловеческого» за христианские добродетели.

Например, такая «бессмертная классика» советской песни и кино, как саундтреки Е. Крылатова к фильму «Приключения Электроника».

Только небо, только ветер, 
Только радость впереди. 
Взмывая выше ели, 
Не ведая преград, 
Крылатые качели 
Летят, летят, летят (слова Ю. Энтина).  

И здесь тот же самый икаризм, то же мифическое «покорение небес» как вызов Традиции, под знаками которых прошли все европейские политические и культурные революции Нового времени; та же пафосная риторика восставшего из тартара Прометея, под которую рушились монархические и церковные престолы в Европе и России; тот же вызов Творцу, брошенный обезумевшим человеком, увлекаемым апокалипсическим зверем к концу истории. Но гностическое обольщение этой культуры столь велико, что ее гордый демонизм воспринимается как «альтернативное христианство», как «соработничество Богу» советского человека, «познавшего добро и зло» и осознавшего в себе несокрушимые силы следовать общему благу, «сеять доброе и полезное», «созидать светлое будущее» продуктивнее, чем это делала исторически не справившаяся со своей миссией по «освобождению человека» Церковь.

Еще радикальнее этот «национализированный» байронизм и ницшеанство звучит в финальной песне «Ты – человек» того же фильма:

Куда подует ветер, 
Туда и облака. 
По руслу протекает 
Послушная река. 
Но ты – человек, ты и сильный, и смелый. 
 Своими руками судьбу свою делай, 
Иди против ветра, на месте не стой! 
Пойми, не бывает дороги простой.  
Где рельсы проложили, 
Там ходят поезда. 
Куда пастух погонит, 
Туда пойдут стада… 
Теперь не доверяют, 
Как прежде, чудесам. 
На чудо не надейся,  
Судьбой командуй сам! (слова Ю. Энтина). 

Здесь, во-первых, мы слышим прямое отрицание «христианских качеств» как таковых (смирения и кротости) с не менее прямым выпадом против евангельского образа Пастуха и Его стада (то есть Церкви). «Неверие (как верили прежде) чудесам» как завоевание современности это эвфемизм советского неверия в Бога (Совершителя чудес). Отсюда, или во-вторых, воспевание гностических добродетелей «хождения против ветра» и «самоделания судьбы», возлагание всего упования человеком на самого себя.

То же самое – в другом советском «бест оф зе бест’е» – песне тех же авторов «Прекрасное далеко» из фильма «Гостья из будущего»:

Слышу голос из Прекрасного Далека, 
Он зовет меня в прекрасные края. 
Слышу голос, голос спрашивает строго: 
А сегодня что для завтра сделал я… 
Я клянусь, что стану чище и добрее 
И в беде не брошу друга никогда. 
Слышу голос и спешу на зов скорее 
По дороге на которой нет следа.

И снова эта психическая накачка будущего мнимой трансцендентностью («чудесным», «чистым», «прекрасным»), экстатическое переживание истории мира как «священной истории», религиозная вера в человека («в себя») и в его способность к самоспасению. Эти же самые «голоса» слышали все оккультисты Нового времени: мартинисты Просвещения и масоны романтизма, антропотеисты «немецкого классического идеализма», софиологи и теософы «нового религиозного сознания», западные «харизматики» всех мастей… Этим же эйфорическим хилиазмом дышит весь европейский социал-утопизм того «загнивающего Запада», которому «русская народная» историософия наивно противопоставляет такие баллады советского гностицизма и саму себя как «истинно-христианскую».

Именно поэтому святоотеческий взгляд на историю, как было сказано, это взгляд пессимистический, взгляд трезвомысленный («смиренномудрый»), чему, собственно, и бросается «оптимистический» вызов новой неогностической философией истории с ее неотъемлемым хилиазмом. Для Христианства история – это царство «мира сего», то есть эта история падшего (ветхого) человечества, история твари, отпавшей от Бога и титанически строящей свое альтернативное царство на земле, будь то царство либеральной свободы или царство социалистического равенства и братства.

Мир в Христианстве движется по направлению к воцарению в нем антихриста; то есть мир непрерывно ветшает, становясь дальше от Бога, чем был вчера. «Отступление попущено Богом: не покусись остановить его немощною рукою твоею. Устранись, охранись от него сам: и этого с тебя достаточно» (свт. Игнатий (Брянчанинов). Отечник / Полн. собр. творений. М., «Паломник», 2004. Т.6. С.494). Это отступление мира (всей человеческой истории и – особенно – текущего периода цивилизации) от Бога, отступление человека по Божественному попущению, социал-христианство (западное и русское) как раз и берется остановить и повернуть вспять в своей титанической теургии, в своем мифическом «богодействе».

Но как они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце, называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся, — то и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела. Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца (Рим 1:21-25).

Мало того. Не только попущенное Богом (тотальная революция модерна) оценивается социал-христианской историософией как доступное человеческому исправлению (то есть в модусе того же самого гностического титанизма, который и является единственным содержанием этого богоборчества в западном модерне), но и одна из самых радикальных форм этой апостасии (советский период русской истории) оценивается как благословенная Богом, как явление христианского духа в «сложной диалектической» форме. Греховные человеческие действия, попускаемые Богом, преподносятся как действия самого Божественного промысла… Между тем, в этом и заключается пантеистический принцип гегельянской философии истории. И сам факт того, что советский гностицизм оценивается «диалектической историософией» РНЛ как криптохристианство, свидетельствует о собственной принадлежности этой историософии к традиции «лжеименного» гностического социализма.

Вектор мировой истории во всех формах новой (диалектической) философии истории противоположен христианскому (пессимистическому) вектору: мир здесь непрерывно «развивается», космогонически воплощая в себе «содержание божественной жизни». Умеренной разновидностью этого гностического «прогресса» и является такая категория «русской народной» историософии как «непрерывность русской истории», которой, как мы видели, обозначается именно эта «органическая эманация», «единство конечного и бесконечного», перманентная актуализация «христианских качеств» в жизни русского народа и в жизни российского (советского) государства. Сущностью подобной квазирелигиозной идеологии (во всех ее формах) является софистика (потому что гностицизм – это не что иное, как религиозная софистика, «лжеименная мудрость»), где истина «имманентна» человеку, который «есть мера всех вещей». Это и есть гносеологическое кредо диалектики гегельянства и шеллингианства, положенных в основание русской философии истории славянофилами и почвенниками. «Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца» (Рим 1:21-25). Практически это означает абсолютный релятивизм.

«Страсть есть прежде всего субъективная, следовательно, формальная сторона энергии, воли и деятельности, причем содержание или цель еще остаются неопределенными; так же обстоит дело и по отношению к личной убежденности, к личному разумению и к личной совести. Всегда дело сводится к тому, каково содержание моего убеждения, какова цель моей страсти, истинны ли та или другая по своей природе. Но и, наоборот, если эта цель такова, то с этим связано то, что она осуществляется и становится действительной» (Гегель Г. Лекции по философии истории. Введение. Цит. изд. С.77).

Это означает, что в философии такого рода (то есть в суемудрии падшего разума, возомнившего себя «абсолютным идеализмом») «всегда дело сводится к тому», что человеческие страсти и оказываются его «истиной», «самоопределение» человека – «религиозной субстанцией». Не суть важно, каково содержание человеческого существования (социализм он себе строит или загородный коттедж): всякое наличное бытие гностического Человека и Народа (как самого «богоносного» человека и народа в мире) – это богочеловеческий феномен. Именно это «органическое богочеловечество» всего «русско-народного» и обозначает термин «православный социализм» в его последней дешифровке. Русский (так же как германец – в «немецкой народной» историософии) это богочеловек, или сверхчеловек, по самой своей природе; он не таков как прочие народы, будучи носителем улучшенной («преображенной») природы. Объективно (или в системе координат Христианства) это означает, что более грубые (плотоядные, или «буржуазные») греховные страсти просто сменились другими («нравственными», или «социалистическими») греховными страстями, имеющими отдаленное сходство с «духовной жизнью», «справедливостью» и т.д.

«Анатолий Степанов пояснил основную мысль своей резонансной статьи “Царь-Мученик Николай и Иосиф Сталин”. Важнейшей задачей русского самосознания сегодня должна стать выработка концепции второй смуты. Из-за этого происходят столкновения. До февраля 1917 года Россия была великой страной с законной властью. Смута началась в феврале, а не в октябре 1917 года. В этом смысле деятелями смуты равно являются Милюков, Гучков, Керенский, Ленин, Троцкий. Во второй половине 20-х годов XX века поднимается народное сопротивление углублению революции. Именно народ заставил Иосифа Сталина, по отзывам современников, слабого человека, стать СТАЛИНЫМ, обладающим всей полнотой власти. Народ сказал государству: вернись. Кстати, с тем же призывом народ обращается сегодня и к Путину. Когда началось покушение на народную нравственность, на народное мировоззрение, тогда и произошла сталинская контрреволюция. Смута стала заканчиваться с начала 30-х годов, когда началось возвращение традиционных символов, идеи служения, реабилитирована Русская Церковь. Февральская революция произошла во время Великого поста, тогда она воспринималась как освобождение народа от вековой тирании. А Великая Победа как символ сталинизма произошла на Пасху, когда победоносная русская армия под предводительством Георгия Жукова брала Берлин… Сталин распорядился провести парад Победы на день Троицы. Это было целенаправленное решение, так как в этот день отмечается основание Церкви, ее торжества» (Степанов А. Преемственность русской истории открывает дорогу для объединения «красных» и «белых»).

Вся эта спекуляция «русской народной» историософии построена на гностическом мифе о «народе-богоносце». Этнос (по диалектическим заветам Гегеля) оказывается носителем «христианского духа» (то есть благодати) по самой своей природе, помазуя своего вождя на царство, то есть освящая и поклоняясь самому себе в его лице. Сама «гибель за родину» (за «народ и землю») мистически приравнивается к церковным Таинствам. Народ (то есть человеческая природа русского народа) детерминирует и генерирует все то, что в Христианстве делает только Бог посредством созданной Им Церкви. Поэтому все гностические проекты и действия носителей советской власти (которые, на самом деле, не встраивались в христианский церковный календарь «тайным монахом Сталиным», но осознанно заменяли Христианство собой, как это и положено в квазирелигии «самоопределения», сакрализирующей себя вместо уничтожаемого Христианства и всех его атрибутов), все эти лжехристианские действия гностической власти наделяются здесь «христианским» содержанием.

«Катастрофа началась не в октябре 1917-го, а в феврале, когда представители финансовой и политической элиты Империи, в том числе члены Императорской Фамилии, свергли с Престола Императора Николая II. Генералы, олигархи, сановники и депутаты думали, что им удастся мягко обрушить только политическую конструкцию власти, устранив Императора и его окружение. Однако они разбудили такие стихии, усмирить которые им оказались не по зубам. В итоге рушиться начала страна. Россия “кровью умылась” в годы братоубийственной гражданской. Поэтому, несомненно, революция 1917 года была национальной катастрофой. Однако, это только одна сторона процесса. Ведь спустя всего 20 лет со времени революции, многие её творцы и герои переселились из облюбованных ими властных кабинетов в тюремные камеры, а потом их товарищи по борьбе “наградили” их пулей или ударом альпенштока. А в стране началась определенная реставрация имперских и русских национальных идей и символов. Сложность революционной и постреволюционной эпохи породила расхождения в оценках революции со стороны здоровой части русской эмиграции (потомков тех, кто боролся против “красных”) и патриотического сообщества России. Эмигранты настаивают на катастрофичности революции, представляют И.В. Сталина только верным учеником и продолжателем дела В.И. Ленина. Мы же говорим об односторонности такой оценки. Да, революция была катастрофой, но русский народ переварил космополитическую идеологию коммунизма в нечто иное, порой прямо противоположное по смыслу. В сталинскую эпоху ранний большевизм русскими был национализирован. <…> существенная черта нашего национального характера, – для русского человека прошлое – не есть что-то канувшее в Лету. Русский человек, даже порвавший с церковной традицией, понимает, что в России грань между историей и вечностью очень тонка» (Степанов А. Царь-Мученик Николай и Иосиф Сталин).

«Национализация большевизма» в данном случае и означает его квазисакрализацию: поскольку «русское народное» отождествляется с христианским (благословенным у Бога, добродетельным, благодатным, спасительным), постольку и «национализация большевизма» обозначает его христианизацию… то есть, опять же, псевдохристианизацию, когда гностическое принимается и выдается за христианское, будучи враждебным ему по духу (то есть демоническим в своем основании). Это лжехристианство (гностицизм) и является реальным содержанием «православного социализма (сталинизма)», проповедуемого «русской народной» историософией, каким оно являлось и во всех формах западного (исторически аутентичного) социал- и национал-христианства и -большевизма.

«России, как хлеб, нужна идеология! Самый идеократический народ в мире не может жить без великой идеи! …это должна быть идеология православного социализма, соединенная идеей великодержавия. Россия по существу своему не может не быть великой державой. Этого требует от нас служение “Третьего Рима”. “Третьим Римом”, то есть силой, удерживающей мир от сползания в пучину зла <…> является Россия. <…> Духовно-нравственный стержень великой державе может обеспечить только Православие. А стабильность обществу может обеспечить только идея социальной справедливости, что в сознании современного человека ассоциируется со словом социализм» (Степанов А. Православный социализм в великой державе).

«Великодержавие самого великого народа в мире» является целью, осуществлению которой должны служить и Православие, и социализм или что-то еще, что обеспечит эту великодержавность в будущем, в «диалектически» изменчивой политической обстановке… Именно этот примат дольнего над горним, эта готовность жертвовать Божественным – человеческому тщеславию, в первую очередь, и характеризует период упадка и последнюю агонию и первого Израиля, и Первого, и Второго Рима… Отсюда и «удерживание мира от сползания» в апокалипсическую бездну как мироспасительное действие «коллективной личности» России – один из маркеров нового гностицизма, одно из «богодейств» русского народа.

Напротив, историософия иером. Романа (Матюшина) выдержана в традиционном для святоотеческого понимания истории смиренномудром ключе, сохраняя все его основные принципы, то есть пессимизм, или отрицательный вектор исторического процесса; непреходящий до конца истории антагонизм («армагеддон») Церкви и мира (а не их «диалектическое единство» в «православном социализме»); и, соответственно, оценка советского периода истории как богоотступничества некогда христианского народа (или его «вавилонского пленения»).  

«Пророчество о Вавилоне, которое изрек Исаия, сын Амосов. Поднимите знамя на открытой горе, возвысьте голос; махните им рукою, чтобы шли в ворота властелинов… Идут из отдаленной страны, от края неба, Господь и орудия гнева Его. Рыдайте, ибо день Господа близок, идет как разрушительная сила от Всемогущего…  И Вавилон, краса царств, гордость Халдеев, будет ниспровержен Богом, как Содом и Гоморра» (Ис 13:1-19). То есть, сначала вавилоняне (большевики – в нашем случае) в качестве орудия Промысла разрушили суверенное государство Израиля (русское самодержавие) за его богоотступничество («Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа, презрели Святаго Израилева, — повернулись назад. Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство?» (Ис 1:4-5)). А затем сам Вавилон (СССР) разрушится «Мидянами» (Ис 13:17) («Ассирией» либерализма – в нашем случае) как другим орудием праведного гнева Божьего уже за свое собственное нечестие и гордость. Вот и вся «диалектика» мировой истории: одни грешники, по праведному суду Божиему, истребляют других, чтобы самим быть истребленными третьими.

При этом в конкретном действии осуществления Божественного правосудия богословски корректно говорить о благословении Божьем одних грешников поразить других («”Я дал повеление избранным Моим и призвал для совершения гнева Моего сильных Моих, торжествующих в величии Моем” (Ис.13:3). “Я дал повеление”. Значит и предшествующее приказание принадлежит Господу. “Избранным”. В евр. тексте употреблено более сильное выражение: “освященный”. Так названы языческие войска потому, что они являются в настоящем случае орудиями праведного гнева Божия (ср. Иоил.3:9; Иер.22:7; Иер.51) (Лопухин А.П. Толкование книги порока Исайя / Толковая Библия. СПб, 1908. Т.V. С. 307)). Однако тот факт, что в дальнейшем (или ранее) другим язычникам дается (или было дано) аналогичное благословение на поражение уже самих этих «избранных для совершения гнева» и говорит о том, что их благословение свыше носило локальный характер сугубо частного действия, которое спекулятивно толковать как освящение прочей их жизнедеятельности и качественных характеристик, потому что именно за их совокупность они и получили собственное осуждение Промыслом.

Такое непреходящее или окончательное благословение и освящение от Бога получает только «остаток» (Ис 1:9), то есть Церковь Христова как «новый Израиль»; те в каждом народе, кто сохраняется благодатью «Святого Израилева» в верности Ему либо вновь обретает Его милость в благодати покаяния. «Тогда Господь Бог твой возвратит пленных твоих и умилосердится над тобою, и опять соберет тебя от всех народов, между которыми рассеет тебя Господь Бог твой» (Втор 30:2-3). «И будет в тот день: остаток Израиля и спасшиеся из дома Иакова не будут более полагаться на того, кто поразил их, но возложат упование на Господа, Святаго Израилева, чистосердечно. Остаток обратится, остаток Иакова — к Богу сильному» (Ис 10:20-21). Тем же «рассеянием», которым Бог покарал первый Израиль (то есть ассимиляцией языческими народами и их верованиями, квазирелигиозными идеологиями – в нашем случае), Он исторически карает и новый Израиль христианских империй (Первого, Второго и Третьего Рима), «рассеивая» эти империи в мире, забирая Свою благодать, потому что каждому дается то, что он желает: любящим и ищущим Бога и Божие – Царство Божие, любящим мир сей и его похоти – тленное мира сего.

Поэтому мировая история в Христианстве, в своем целом, лишена «тезисов» как положительного содержания (благодати); она практически вся состоит из «антитезисов» (греховных страстей и смертных грехов), которые сменяются другими, еще более негативными и деструктивными. Вернее – единственным «тезисом» истории в Христианстве является Церковь, получающая свое содержание (благодать) от Бога. В неогегельянской же историософии «православного (или гностического, как выяснилось) социализма» власть большевиков как невольное орудие Промысла спекулятивно толкуется как «соработничество Богу», как актуализация не «гнева Божьего», но, напротив, Божией благости; титаническая гордыня и тщеславие нового Вавилона выдается за христианские добродетели. В итоге, новый Вавилон оказывается новым Израилем (Третьим Римом), народное отождествляется с церковным, национальное сакрализируется, человеческое обожествляется – вот основные принципы этой историософской спекуляции.

Упование гностического Человека возлагается на самого себя или на того, «кто поражает его», то есть на носителя политической власти (Сталина – в нашем случае). «Православный социализм» пытается втянуть, по определению, аполитичную Церковь, ожидающую Второго Пришествия своего Господа, втянуть – в свой титанический проект по «спасению мира», «одухотворению плоти» всего исторического процесса, то есть смешать святое с греховным, Церковь и мир, «примирить» Христа с «князем мира сего». Поэтому и подлинно христианская историософия о. Романа оценивается диалектикой «православного гегельянства» как ложная, как «уранополитизм», когда «ищут прежде Царства Божия и правды Его»; когда Церковь как Небесное отечество ставится выше земного, Божие – выше человеческого, что является «грехом против народа» в гуманистической религии), потому что гностицизм всегда враждует против Христианства, претендуя занять его место, то есть место божественной истины.

Александр Буздалов