Поскольку марксизм является своеобразным духовным феноменом, мы решили поместить главу “Маркс: рождение гностического социализма” из книги Эриха Фогелена в Православную миссионерскую энциклопедию “Антимодернизм.Ру”. Динамизм модернистского богословия, его принципиальную интеллектуальную нечестность также следует считать точкой соприкосновения модернизма с марксизмом. Необходимо также учитывать влияние, оказанное марксизмом как на “православную” мирологию, так и на католическую и протестантскую “теологию освобождения”.- Ред.
* * *
Отправной точкой для независимого развития мысли Маркса послужила, как можно полагать, гностическая точка зрения, которую он унаследовал от Гегеля. Гнозис у Маркса выражается в убеждении, что деятельность интеллекта в сознании конкретной личности является коренным источником знания, служащего для понимания мира. Вера и жизнь духа определенно не считаются им независимыми источниками порядка в душе. Более того, это убеждение с самого начала сопровождается восстанием против “религии”, как сферы, в которое признает существование realissimum (подлинной действительности), превосходящего человеческое сознание. Такова позиция Маркса в его докторской диссертации 1840-41 гг.
В предисловии к диссертации Маркс нападает на “богословствующий интеллект” Плутарха, который осмеливается критиковать такого философа, как Эпикур. В противовес этому Маркс отстаивает “самостоятельность” философии. “Философия не скрывает этого. Заявление Прометея: “Говоря кратко, я ненавижу всех богов”,- это ее собственное исповедание, ее собственный приговор всем небесным и земным богам, которые отказываются признать человеческое самосознание как верховное божество. И она не может соседствовать ни с одним из богов”. Самосознание человека – это бог философа, а “Прометей первейший святой и мученик в философском месяцеслове”.
Эта же тема развивается в заметке о существовании Бога (Kritik der plutarchischen Polemik gegen Epikurs Theologie). Согласно Марксу, доказательства существования Бога логически бесполезны и, кроме того, не отвечают на заданный вопрос. Все боги, древнегреческие или Христианский Бог, действительно существовали как “реальная сила” в жизни человека. Если человек представляет себе богов реально существующими, то для сознания верующего они будут действительны. Тем не менее, они суть субъективные идеи, и они перестают действовать, если избавиться от этой субъективной идеи. “Принеси бумажные деньги в страну, где неизвестна сама бумага, и все будут только смеяться над твоей субъективной идеей. Приди со своими богами в страну, где веруют в других богов, и народ докажет тебе, что ты страдаешь фантазиями и абстракциями”. “Что отдельная страна для богов из чужой страны, то страна разума – для Бога. Это место, где Он перестает существовать”. Что значит это верховенство самосознания человека, становится яснее, если мы рассмотрим пользу от доказательств бытия Божия, как их понимает Маркс. Если они не могут доказать, что Бог существует, то, по крайней мере, они доказывают, что существует человеческое самосознание. По сути доказательства – это логическое самораскрытие сознания. В онтологическом доказательстве, например, бытие, которое в его непосредственной данности служит источником идеи о Боге, есть не Бог, а само самосознание. В этом смысле, все доказательства существования Бога в действительности – доказательства Его несуществования. Правильно эти доказательства должны быть сформулированы так: “Поскольку природа плохо организована, Бог должен существовать”, или “Поскольку мир бессмысленен, Бог должен существовать”. Но что могут означать эти формулировки кроме того, что “Бог существует для человека, для которого мир неразумен, и который поэтому сам неразумен”? Маркс суммирует свои соображения в таком тезисе: “Неразумие есть существование Бога”
Верховенство сознания и восстание против Бога с самого начала присущи мысли Маркса. Они уже присутствуют в его размышлениях о положении в философии, сложившейся после Гегеля. Есть философские системы, например, Гегеля и Аристотеля, в которых философия “замыкается в законченном всеобщем мире”. Они являются “узловыми точками” философии, которые пресекают развитие по прямой. Дальнейшее усовершенствование системы уже невозможно путем созерцания, и последователи должны обратиться к философской практике и критике истории. “Таков психологический закон теоретического ума, что, став свободным, он претворяется в практическую энергию, и в качестве воли обращается против реальности мира, который существует независимо от него”. Зрелище подобного полу-созерцания и полу-действия не вызывает восторга, если рассматривать историю философии сразу после Аристотеля или Гегеля. Но эта ситуация неизбежна, поскольку деятельность эпигонов неизбежно носит на себе следы деградации. Как только человеческое самосознание полностью “конкретизировалось” в системе такого рода, оно уже не может возвратиться к неразумию веры.1) Можно идти только вперед, преодолевая малодушный компромисс эпигонов между философией и миром, – к полному уничтожению философии и радикальной “критике” мира. “Когда Афинам угрожало опустошение, Фемистокл побуждал афинян покинуть город и основать новые Афины на море, как на совершенно новой стихии”. Природа такого призыва была ясна Марксу еще до того, как он написал свою диссертацию. По крайней мере, в его письме к отцу от 10 ноября 1837 г. мы находим указания, что старая вера пошатнулась и новые “боги” возводятся на алтарь. От идеалистической философии 19-летний Маркс обратился к “поискам идеи в самой реальности”. Прежде “боги” жили над землей, теперь они становятся ее центром.
1) Маркс характеризует религиозную культуру Средних веков как “эпоху реализованного неразумия”. В этом заявлении содержится вся порочность мысли Маркса. Когда философская спекуляция полностью “конкретизировалась”, то есть, когда достигла тупика радикальной гностической интерпретации мира, как у Гегеля, единственное, что может сделать духовный реалист это бросить гнозис и вернуться к первоначальным источникам порядка в душе, то есть к опыту веры. “Необходимость”, которая, как думал Маркс, тяготела над ним, проистекала не из философской ситуации, а из того, что он демонически восстал против Бога.
Настроение мятежа становится исторически действенным в потрясающей марксистской программе воплощения логоса в мире через революционное действие человека. Для Гегеля логос (разум) воплощал сам себя в действительности, и поскольку разум находился в самой реальности, его можно было обнаружить путем философской рефлексии. Гегелевская философия истории была созерцанием действительного развертывания Идеи в реальности. Это развертывание Идеи не могло стать целью человеческих действий или устремлений. Мы должны особенно подчеркнуть, что гегелевское понимание великой исторической личности как такой, чьи действия совпадают с движением Идеи, не является рецептом, как стать великим историческим деятелем, произвольно согласуясь с Идеей. Но именно так Маркс извращенно понял Гегеля. Гегелевский гнозис был созерцательным. Вместо того чтобы оставить гнозис и вернуться к подлинному созерцанию, Маркс отверг созерцание и превратил гнозис в действие.
Мы встречали эту духовную болезнь у харизматических лидеров позднего Средневековья и Ренессанса, а в её полном современном развитии – в человеческом апокалипсисе Конта. Ни тот факт, что логос в Христианском смысле Гегель низвел до уровня идеи, ни многословная антирелигиозность Маркса не должны скрывать от нас тот факт, что Маркс был харизматиком в самом наилучшем средневековом сектантском стиле, то есть человеком, в котором воплотился “логос” и через деятельность которого в мире человечество также должно стать сосудом “логоса”.
Мы должны оговорить эту характеристику, поскольку Маркс понимал логос не как трансцендентный дух, сходящий на человека, а как подлинное существо человека, которое становится самим собой во всей полноте в историческом процессе. Человек, то есть, подлинный человек, должен быть освобожден от исторических уз, чтобы достичь подлинно свободного существования в обществе. Подлинная сущность человека, его “божественное” самосознание, присутствует в мире как тот фермент, который направляет историю вперед осмысленным образом. В какой-то момент эта сущность человека полностью осуществится, сначала в одном человеке, затем в нескольких, до тех пор, пока великая революция не приведет к полному общественному осуществлению подлинного человека. Концепция такого прорыва по сути совпадает с контовской реализацией позитивного ума в одной личности в процессе медитации, и следующего за тем превращением этого личного обновления в общественное возрождение. Таким образом, духовная болезнь Маркса, как и Конта, состоит в самообожествлении и самоспасении человека. Сверхъестественный Логос здесь заменяется посюсторонним логосом человеческого сознания. То, что на уровне симптомов выражается в качестве борьбы с философией и разумом, с нравственной точки зрения следует понимать как восстание имманентного сознания против духовного порядка в мире.2)
2) Между прочим, именно отсюда ясно, почему бессмысленно дискутировать с марксистами или позитивистами. Невозможно вступать в разумное обсуждение с тем, кто отрицает осмысленный порядок.
“Тезисы о Фейербахе” – новый материализм
Таково ядро марксистской идеи. Эту мысль Маркс постоянно и пространно развивал. Мы ограничимся рассмотрением нескольких документов, в которых наиболее сконцентрированы эти формулировки. Сначала рассмотрим “Тезисы о Фейербахе” (1845 г.).
“Тезисы” важны для нас прежде всего в качестве краткого словаря, в котором устанавливаются соответствия между марксистской терминологией и традиционными философскими терминами. Относительно фундаментальной проблемы конфликта между философией и новой антифилософией одиннадцатый тезис сообщает нам: “Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его”. Это предложение является ключевым в понимании всех тезисов. Если бы противопоставление “объяснения” и “изменения” относились к традиционному аристотелевскому различению теории и практики, то такое противопоставление не имело бы никакого смысла. Разумеется, философы объясняют мир, потому что именно в этом назначение bios theoretikos (умозрительной жизни). Было бы абсурдно отрицать эту функцию, указывая, что необходимо изменить мир, потому что никто не считает созерцание заменителем практики, или наоборот. Более того, мир невозможно “изменить” в том же самом смысле, в каком можно его “объяснить”, потому что действовать можно только внутри мира. Эта удивительная терминология, однако, раскрывает намерения Маркса воплотить в “практике” такое отношение к миру, которое возможно только как созерцание. “Практика” Маркса способна “изменить мир”, потому что мир понимается как поток существования, внутри которого и неотделимо от которого движется идея или разум. Логос здесь не неизменный порядок души и мира, который может быть раскрыт через созерцательное отстранение от мира. Логос вместо этого становится диалектически движущейся идеей внутри мира, и мы можем войти в контакт с этой движущейся идеей, только погрузившись в ее исторически нерасчлененное движение посредством практики. Можно сказать, что марксистская “практика” это практика псевдологическая, мнимоосмысленная, находящаяся в соответствии с таким же псевдологическим рассуждением.
Согласно Марксу, “мир” – это нерасчлененный поток истории. Жизнь человека социальна по своему существу и является частью жизни человечества в истории. Душа человека не имеет своей судьбы в религиозном смысле, судьбы отдельной от судьбы общественного исторического мира. С этой позиции Маркс начинает критиковать Фейербаха, поскольку последний разоблачал религию психологически, как плод воображения человека, но продолжал признавать природу отдельного человека источником этой иллюзии. Согласно Фейербаху, Бог это создание воображения, проекция человеческого сознания, которому приписываются все высочайшие человеческие достоинства. “Абсолютное существо, Бог человека – это сущность самого человека”. Бог это “зеркало человека”, на которое человек перенес “все свои высочайшие мысли и чистейшие чувства”. Бог поэтому является “сущностью человека”. Великий поворотный пункт в истории наступит тогда, когда “человек осознает, что единственный Бог это сам человек”. “Человек человеку – Бог!” “Скипетр Бога должен быть сложен и человек должен вернуть себе то, что он отбросил в область божественного сверхъестественного существования”. Со всем этим Маркс был полностью согласен. Не нравилось ему то, что он называл сведением “религиозной сущности к человеческой сущности” (тезис 6). Такая человеческая сущность, религиозное сознание личности – это несуществующая абстракция (тезисы 6 и 7). Фейербах признает отдельную личность в качестве творца религиозной иллюзии. Однако личность не обладает человеческой сущностью. В действительности, человеческая сущность “есть совокупность всех общественных отношений” (тезис 6). Религиозное сознание порождено обществом, и человек мыслит религиозно, поскольку принадлежит “к определенной общественной форме” (тезис 7). Фейербах верно усмотрел факт религиозного самоотчуждения в порождении сверхъестественного божественного существования и “удвоении мира на религиозный, воображаемый мир и действительный мир”. Фейербах “свел религиозный мир к его земной основе”. Но он не увидел одну существенную проблему. Должна быть причина, по которой “земная основа отделяет себя от самой себя и переносит себя в облака как некое самостоятельное царство”. Этот специфический процесс может быть объяснен только “разделением и самопротиворечием человеческих отношений”. Анализ Фейербаха не доходит до сути. Противоречие в жизни должно быть теоретически понято и практически революционизировано.
Маркс подводит итог: общественная жизнь практична по своему существу (тезис 8). Практика общественной жизни – не жизнь одиночки, проводимая в размышлениях. Маркс настаивает на том, что вся жизнь в ее тотальности является общественной, что она не имеет такого измерения как единичность или одиночество, и что вся жизнь практична, что нет никакого законного места для созерцания в аристотелевском смысле, поэтому “все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики” (тезис 8). В своей рьяной попытке герметически защитить поток практики от всяких уклонений в созерцание, Маркс открыто осуждает все попытки изменить общество посредством распространения образованности. Такая попытка не учитывает тот факт, что учителей самих надо сначала обучить, а это раскалывает общество на две части, одна из которых чудесным образом превосходит другую. Обстоятельства можно изменить только через человеческую деятельность, и изменение и действие совпадают друг с другом настолько, что на самом деле изменение обстоятельств – это самопреображение. Это самопреображение и подразумевается под революционной практикой (тезис 3). Необходимо отменить идею познающего субъекта и нравственно ответственной личности как отличных от объектов познания и моральных поступков. Сам же субъект должен восприниматься как “объективированный” (gegenstandlich), а человеческая деятельность как “объективированная деятельность”. Действительность, с другой стороны, должна пониматься не как объект для субъекта, а как “человеческая чувственная деятельность” (Тезис 1). В традиционных философских терминах революционная практика, таким образом, определяется как экзистенциальный поток, в котором субъект объективируется, а объект субъективируется. Эту позицию Маркс называет “новым материализмом”. Это позиция “человеческого общества, или обобществившегося человечества”, несовместимая с признанием существования отдельной личности и буржуазного общества (Тезисы 9 и 10).
Критика неба и критика земли
Марксистская критика начинается с критики религии и переходит к критике политики и экономики. Основная проблема этой второй фазы системы сформулирована Марксом в его “Критике гегелевской философии права” (1843-44). “Критика религии завершается учением, что человек — высшее существо для человека, завершается, следовательно, категорическим императивом, повелевающим ниспровергнуть все отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом”. “Критика религии — предпосылка всякой другой критики”. В иллюзорной реальности неба, человек искал сверхчеловека, а нашел отражение самого себя. Теперь он осознаёт, что он сам сверхчеловек, и больше не согласен с тем, что он “не-человек”, как он считал прежде. “Человек создает религию, религия же не создает человека”. “Религия есть самосознание и самочувствование человека, который или еще не обрел себя, или уже снова себя потерял”. Однако человек (здесь Маркс спорит с Фейербахом) не абстрактное существо, находящееся вне мира. “Человек — это мир человека”, то есть государство и общество. Этот социальный мир порождает религию – “превратное мировоззрение, ибо сам он — превратный мир”. Религия – это “общая теория” превратного мира. Она “претворяет в фантастическую действительность человеческую сущность, потому что человеческая сущность не обладает истинной действительностью”. “Борьба против религии есть косвенно борьба против того мира, духовной усладой которого является религия”. Религиозное убожество есть отражение действительной бедности, и в то же время протест против нее. Религия – вопль подавляемых существ, “опиум народа”.
Для Маркса уничтожение религии есть начало революции, а не ее конец. “Воображаемое счастье людей” будет заменено их “действительным счастьем”. “Фальшивые цветы, украшавшие цепи” отброшены не для того, чтобы человечество “продолжало носить эти цепи в их форме, лишенной всякой радости и всякого наслаждения”, напротив, человек должен “сбросить цепи и протянуть руку за живым цветком”, то есть сорвав его! Утратив иллюзии, человек должен вернуться к разуму, и “вращаться вокруг себя самого и своего действительного солнца”. Теперь, когда исчезло все, что по ту сторону истины, задачей истории является установление “правды посюстороннего мира”. “Критика неба превращается в критику земли”, критика религии и богословия в “критику закона и политики”.
Когда Маркс начинает свою критику закона и политики, он, однако, не критикует действительные порядки: он критикует Гегелевскую “Философию права”. Оправдывая свой подход, он совершает прорыв в области понимания немецкой политики и ее конфликта с западной политической культурой. В настоящее время мы ограничимся его принципами толкования. Маркс отмечает отставание Германии в политическом развитии от Запада. Английская и Французская революции устранили старый режим в своих странах и создали современное национальное государство как выражение и инструмент буржуазного общества. Революцию сделал один класс, но она ощущалась как революция всей нации. Революции такого рода не всегда успешны, поскольку для них необходимы определенные условия. “Часть общества освобождает себя и приобретает всю власть”, что возможно, только если революционный класс совершает “всеобщее освобождение общества со своей частной позиции”. Политическое освобождение от феодального режима может переживаться как значимое для всех только тогда, когда новые ценности экономических и образовательных привилегий становятся доступными всем, по крайней мере, в принципе. На деле это едва ли возможно. Поэтому “ни один класс гражданского общества не может сыграть эту роль, не возбудив на мгновение энтузиазма в себе и в массах. Это — тот момент, когда данный класс братается и сливается со всем обществом, когда его смешивают с обществом, воспринимают и признают в качестве его всеобщего представителя”. “Только во имя общих прав общества может отдельный класс оправдать власть для себя”. “Революционная энергия и духовный пафос” не достаточны для такой позиции. Чтобы достичь этого “совпадения национальной революции с освобождением отдельного класса”, должен существовать другой класс, который воспринимается как “преступная общественная сфера, противостоящая всему обществу”, так что освобождение от этого класса воспринимается как всеобщее освобождение. “Отрицательно-всеобщее” значение французского дворянства и клира определило “положительно-всеобщее” значение французской буржуазии, как класса освобождающего.
Во всех этих отношениях немецкое политическое развитие отстает от времени. Революции не произошло, и отсталый старый режим продолжает существовать. И нет даже условий для революции в западном смысле, поскольку в Германии нет ни того класса, который мужественно и бескомпромиссно способен сыграть роль “отрицательного представителя” общества, ни того, который обладал бы достаточной “широтой души” и “революционной смелостью”, чтобы с ним можно было бы хотя бы на мгновение отождествить “душу народа”. “В Германии отношения между различными сферами общества не драматичны, а эпичны”. В результате каждая сфера немецкого общества “переживает свое поражение прежде, нежели она может праздновать победу”, развивает узость, прежде нежели способна раскрыть свою щедрость, вовлечена в борьбу с низшим классом в то самое время, как начинает сражаться с правящим классом. “Княжеская власть находится в борьбе с королевской, бюрократ — в борьбе с дворянством, буржуа — в борьбе с ними со всеми вместе, а в это время пролетарий уже начинает борьбу против буржуа”.
Различия в политическом развитии западных национальных государств и Германии имеют важные последствия. Западные революции не были концом истории. Современное государство в своем совершенстве освободило человека настолько, что религиозные или имущественные различия уже не определяют политический статус личности. “Завершенное политическое государство является по своей сущности родовой жизнью человека, в противоположность его материальной жизни” (“Бруно Бауэр. Еврейский вопрос”. 1843). Вся структура “эгоистической жизни” остается в качестве общественной жизни вне государственной сферы. В совершенном политическом государстве человек ведет двойную жизнь: в политическом сообществе он живет своей родовой жизнью, а в обществе – личной. Недостигнутым оказывается полное освобождение через полное обобществление человека. “Политическая эмансипация, конечно, представляет собой большой прогресс; она, правда, не является последней формой человеческой эмансипации вообще”, а всего лишь “последней формой человеческой эмансипации в пределах существовавшего до сих пор миропорядка”. С другой стороны, в Германии не достигнута даже политическая эмансипация. Но именно потому, что немецкая политическая ситуация столь анахронистична, немецкая политическая мысль была способна отвлечься от этой действительности, и в Гегеле разработать теорию современного государства до ее предела. “Немцы размышляли в политике о том, что другие народы делали. Германия была их теоретической совестью”. Несовершенство эмансипации через политическое государство было осознано немецкой политической мыслью. Вопрос состоит в одном: “может ли Германия достигнуть практики a la hauteur des principes (на высоте принципов), то есть революции, способной поднять Германию не только до официального уровня современных народов, но и на человеческую высоту, которая явится ближайшим будущим этих народов?”
В этом противопоставлении Германии и западных стран, и в особенности в последнем заданном вопросе, Маркс ближе всего к тому, чтобы стать немецким национальным мыслителем. Он был всерьез озабочен местом Германии среди других народов. Он видел политическое убожество, которое, казалось, устраняет всякую надежду на существенную историческую роль, но он также видел в этом великолепное интеллектуальное достижение. Себя он принимал за мыслителя, который способен сделать практические выводы из гегелевской философии государства, но сомневался в одном: сможет ли немецкий народ стать носителем окончательной революции во имя освобождения человечества? “Германия взобралась на средние ступени политической эмансипации не в одно время с современными народами”. Она не достигла на практике того, чего достигла в теории. Как же станет возможным сальто-мортале “радикальной революции”? Гораздо более вероятен другой конец: “Германия в одно прекрасное утро окажется на уровне европейского распада, ни разу не побывав на уровне европейской эмансипации”. Это предсказание Маркс, однако, отметает. Он не считает возможной в Германии политическую революцию в западном смысле, но продолжает верить в вероятность революции. “Утопической мечтой для Германии является не радикальная революция, не общечеловеческая эмансипация, а, скорее, частичная, только политическая революция”. Немецкая эмансипация не будет достигнута постепенно различными классами, как на Западе, но совершится одним ударом со стороны класса, который является частью буржуазного общества, и в то же время не входит в него, то есть пролетариата.
Пролетариат “являет собой разложение всех сословий”; он есть “такая сфера, которая имеет универсальный характер вследствие ее универсальных страданий”. Он не имеет конкретных требований, потому что он есть жертва не какой-либо отдельной несправедливости, а несправедливости как таковой. У пролетариата нет исторического звания, у него нет ничего, кроме принадлежности к человечеству. Это сфера, “которая не может себя эмансипировать… не эмансипируя, вместе с этим, все другие сферы общества”. Это “полная утрата человека и, следовательно, может возродить себя лишь путем полного возрождения человека”. Пролетариат есть “результат разложения общества, как особое сословие”. “Возвещая разложение существующего миропорядка, пролетариат раскрывает лишь тайну своего собственного бытия, ибо он и есть фактическое разложение этого миропорядка”. Таким образом, пролетариат станет материальным орудием философии, поскольку в философии обнаружит свое духовное орудие. Когда молния мысли ударит в эту человеческую почву, свершится преображение немца в Человека. “Голова этой эмансипации — философия, ее сердце — пролетариат. Философия не может быть воплощена в действительность без упразднения пролетариата, пролетариат не может упразднить себя, не воплотив философию в действительность”.
Эта вера в претворение философии в реальность посредством немецкого пролетариата подтверждается историческим размышлением Маркса над немецкой Реформацией. Вера в революцию, начинающуюся с созерцания, приобретает свой смысл в свете немецкой истории. “Революционное прошлое Германии теоретично, это — Реформация. Как тогда революция началась в мозгу монаха, так теперь она начинается в мозгу философа”. Лютеровская Реформация была первой стадией немецкой революции. Лютер разрушил веру в авторитет, но установил вместо него авторитет веры. Он освободил человека от внешней религиозности, но сделал религиозность – сущностью человека. Протестантизм, следовательно, не привел к окончательному решению, но обнажил подлинную цель: борьбу против священства. Борьба мирянина со священником закончилась победой мирянина, теперь пришло время бороться со священником внутри человека, бороться с природой человека. Крестьянская война, это наиболее радикальное событие немецкой истории, разбилась о новую протестантскую теологию. Сегодня, когда разрушена сама теология, отсталый политический строй будет разрушен новой философией. Эти слова показывают, что Маркс прекрасно осознавал связь между своей мыслью и немецким протестантизмом. Действительно, существует ощутимая идейная преемственность лютеровского разрушения Церковной власти – разрушения догматики Штраусом, Бруно Бауэром и Фейербахом – и, наконец, самого Маркса, с его разрушением “всех богов”, то есть всякого властного порядка. И хотя было бы неправильно говорить, что идеи протестантизма внутренне необходимо развиваются от Лютера к Гегелю и Марксу, марксизм несомненно является конечным продуктом распада либерального протестантизма.
Эмансипация и отчуждение
Маркс именует “эмансипацией” всё в целом движение человека к полной свободе. “Всякая эмансипация есть сведение мира людей и их отношений – к самому человеку”. Религиозная эмансипация – это сведение религии к сознанию человека, порождающему религию. Этого достигает Фейербах. “Политическая эмансипация есть сведение человека, с одной стороны, к члену гражданского общества, к эгоистическому, независимому индивиду, с другой — к гражданину государства, к юридическому лицу”. Это разделение человека должно быть преодолено на следующей и последней стадии эмансипации: “Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек воспримет в себя абстрактного гражданина государства и, в качестве индивидуального человека, в своей эмпирической жизни, в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях станет родовым существом; лишь тогда, когда человек познает и организует свои “собственные силы” как общественные силы и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы, — лишь тогда свершится человеческая эмансипация” (“Бруно Бауэр. Еврейский вопрос”). Победа над государством – это историческая проблема, которая напоминает по своей структуре преодоление религии. “Политическая конституция была до сего времени религиозной сферой, религией народной жизни, это было обобщенное небо в противовес земной действительности в ее конкретности… Политическая жизнь в современном смысле слова – это схоластика народной жизни”.
Сутью всей прошедшей истории было “отчуждение” человека, задача будущей истории – его “эмансипация”. В отчуждении, или самоотчуждении, человек теряет себя ради потустороннего мира религии и общественных институций. Через эмансипацию человек “втягивает” эти объективированные области обратно в свое существо. Здесь мы обнаруживаем самую суть марксистской философии истории. История эмансипации (религиозной, политической и, наконец, окончательной – социальной) это зеркальное отражение процесса отчуждения. Чтобы придти к решению, революционный мыслитель должен критически осознать происхождение зла. Зло в современном мире порождено отношениями человека и природы, оно может быть побеждено только через овладение человеком природой, с тем, чтобы обрести свободу вне природы. Неверные отношения человека к природе составляют суть истории. Мы должны проследить историю человека от самого его возникновения из животного состояния. Мы должны проследить различные стадии того, как человек все полнее вовлекается в процесс производства – вплоть до точки полного самоотчуждения. Далее необходимо изучить возможности эмансипации, которые увеличиваются по мере возрастания отчуждения, и, наконец, придти к идее революционного переворота отчуждающего порядка и его замене порядком свободы.
Сущность истории и исторический процесс
Маркс утверждает, что всякая критическая история должна исходить из определенных “предпосылок”. Они должны, однако, иметь не догматический характер, это должны быть “действительные предпосылки”. Это – “действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их жизни”. Первая предпосылка это “существование живых человеческих индивидов”, “телесная организация этих индивидов и обусловленное ею отношение их к остальной природе” (“Немецкая идеология”. 1845-1847 гг.). Человек выделяется из животного мира, когда начинает производить средства для жизни. В процессе производства люди косвенным образом порождают свою материальную жизнь. Их способ производства становится их образом жизни. Исходя из этого, Маркс прослеживает разделение труда от простого роста населения и разделения обязанностей в семье – через разделение на племенном и других местных уровнях – к системе производства и разделения труда в современных национальных государствах и глобальной рыночной взаимосвязи. Параллельно с этим процессом разделения труда происходит развитие политических, правовых, моральных, религиозных и метафизических идей в тесной связи с процессом материального производства жизни. “Сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием, а бытие людей есть реальный процесс их жизни”. “Идеологии” не имеют отдельной истории: они лишь побочный продукт материального процесса. “Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание”. С развитием критической истории философия лишается своей “жизненной среды”. Она будет заменена, в лучшем случае, “сведением воедино наиболее общих результатов, абстрагируемых из рассмотрения исторического развития людей”. Такие абстракции, однако, бесполезны, если отделены от действительной истории. Они могут лишь облегчить упорядочение исторического материала, как, например, это делает сам Маркс.
Материальный процесс производства и его усложнение посредством разделения труда устанавливается Марксом в качестве неизменной природы истории. Этот процесс усложнения содержит в себе неизбежный и непрестанно обостряющийся конфликт между интересом трудящегося и интересом общества, вовлеченного в производство через разделение труда и обмен товарами. “Как только появляется разделение труда, каждый приобретает свой определённый, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он — охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться таковым, если не хочет лишиться средств к жизни”. Если в условиях примитивных технологий зависимость еще выносима, поскольку на этой стадии специализация оставляет еще широкое поле для разнообразной человеческой деятельности, то в условиях промышленного глобального производства ситуация становится катастрофической. “Это закрепление социальной деятельности, это консолидирование нашего собственного продукта в какую-то вещественную силу, господствующую над нами, вышедшую из-под нашего контроля, идущую вразрез с нашими ожиданиями и сводящую на нет наши расчеты, является одним из главных моментов в предшествующем историческом развитии”. “Рабочий становится тем беднее, чем больше богатства он производит, чем больше растут мощь и размеры его продукции” (Экономическо-философские рукописи 1844 года). “Труд производит не только товары: он производит самого себя и рабочего как товар”. “Осуществление труда есть его опредмечивание”. “Рабочий вкладывает в предмет свою жизнь, но отныне эта жизнь принадлежит уже не ему, а предмету”. “Что отошло в продукт его труда, того уже нет у него самого”. “Жизнь, сообщенная им предмету, выступает против него как враждебная и чуждая”. “Рабочий становится рабом своего предмета”. “Труд является для рабочего чем-то внешним”. “Он в своем труде не утверждает себя, а отрицает”. “Рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это – принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде”. “В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций… в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным”. Правда, это “тоже суть подлинно человеческие функции. Но в абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и превращающей их в последние и единственные конечные цели, они носят животный характер”. Человек отличается от животного универсальностью своего отношения к природе, он производит не только по необходимости, но способен придать форму своему материальному существованию посредством науки и украшения. Эта всеобщая и цельная область человеческой трудовой деятельности, которая определяет сущность человека, деградирует до уровня средств к существованию. Продуктивное, свободное существование человека становится средством для его физического существования. Это отчуждение человеческого труда заложено в разделении труда, и оно не имеет ничего общего с большей или меньшей заработной платой. Повышение заработной платы было бы “не более чем лучшей оплатой раба и не завоевало бы ни рабочему, ни труду их человеческого назначения и достоинства”. “Даже равенство заработной платы, как его требует Прудон, имело бы лишь тот результат, что оно превратило бы отношение нынешнего рабочего к его труду в отношение всех людей к труду. В этом случае общество мыслилось бы как абстрактный капиталист”. Условия существования всего теперешнего общества стали для пролетариев “чем-то случайным, над чем отдельные пролетарии не имеют никакого контроля, да и никакая общественная организация им этого контроля дать не может” (“Немецкая идеология”).
Последняя фраза Маркса должна разрушить мнение о том, что Маркс был озабочен реальными бедствиями современных ему рабочих, и о том, что с материальным улучшением условий жизни рабочих исчезнут причины для революции. Маркс стремится вовсе не к общественной реформе. Он видит зло в перерастании экономической структуры современного общества в “объективную силу”, которой человек подчиняется под угрозой голода.
Теперь мы можем суммировать самые характерные черты приведенных высказываний Маркса:
1. Отчуждение рабочего от его орудий труда. Оно вызвано промышленными технологиями. Никто в современном обществе не владеет лично и не пользуется частным образом средствами современной промышленной продукции. “Фабрика”, или “рабочее место” в целом, не может быть “домом”.
2. Человек зависит от работы. В индустриальной системе никто не может заработать на жизнь, если не устроится на работу на то или иное предприятие, которое аккумулирует в себе средства производства и продает продукцию на рынке.
3. Разделение труда. Никто не производит продукт от начала до конца. Процесс производства возможен только при центральном планировании, и отдельный рабочий ограничен той стадией работы, которая ему поручена. Маркс очень остро ощущал как величайшее оскорбление человеческого достоинства то, что в конце жизни, когда человек подводит итог достигнутому им, он может сказать лишь примерно следующее: всю мою жизнь я провел, участвуя в производстве определенного вида мебели на заводе в Рапид Спрингс, и тем самым унижал человеческое достоинство в себе и других
4. Специализация. Даже если не считать общий результат труда оскорблением человеческого достоинства, творческие силы человека не способны достаточно раскрыться, если его труд ограничен узкой областью производства и на все производство в целом он никак влиять не может.
5. Экономическая взаимозависимость. Невозможно жить цельной жизнью, находясь постоянно под угрозой – не естественных катастроф, как в случае крестьянина, а независящих от него общественных явлений – новых изобретений, ограничения торговли путем введения таможенных тарифов, ошибок руководства предприятия, или изменения вкусов потребителей, или всеобщего мирового кризиса.
Социалистический человек
Все перечисленные характеристики связаны с промышленной системой производства. Поскольку Маркс не стремился устранить промышленность, и поскольку он считал, что невозможно решить проблему “зла” через изменение организации общества – например, через общественную собственность на средства производства, – возникает вопрос: чего именно он хотел достичь с помощью коммунистической революции? Это коренной вопрос марксистской системы взглядов, которым обычно пренебрегают. Маркс не особенно распространялся по этому поводу, но то, что он сказал, исчерпывающим образом выявляет его намерения. Как ни дико это прозвучит, но Маркс хотел сохранить индустриальную систему, с ее неизбежным технологическим разделением труда, но стремился устранить человеческую специализацию. В результате революции должно было появиться интегральное производственное существо, которое по своему желанию сегодня работает у станка, завтра – в конторе, послезавтра – в качестве литератора. С этой мыслью в ее зачатке, но полностью оформившейся, мы встречаемся, когда Маркс жалуется на то, что разделение труда рождает такие профессии как охотник, рыбак и т.д. Это зло будет побеждено “в коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, — не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком”.
Как это ни невероятно, но этот принцип Маркс переносит и на ситуацию современного промышленного производства. Революция, направленная против “отчуждения”, даст человеку возможность не только добиться “самодеятельности”, но и обеспечить свое существование. Революция станет “присвоением совокупности производительных сил”. В условиях международного разделения труда эти силы существуют в виде универсальной глобальной взаимозависимой системы. “Уже в силу этого присвоение должно носить универсальный характер, соответствующий производительным силам и общению. Само присвоение этих сил представляет собой не что иное, как развитие индивидуальных способностей, соответствующих материальным орудиям производства. Уже по одному этому присвоение совокупности орудий производства равносильно развитию совокупности способностей у самих индивидов” (“Немецкая идеология”). Чтобы осуществить революцию такого рода, необходим определенный тип человека. Только пролетарии способны на это, поскольку их индивидуальное существование не связано с каким-либо видом собственности, который бы ограничивал их стремление к действию. Все прежние революции были ограниченными, потому что активность революционного класса было ограничена тем или иным видом частной собственности. Только пролетариат, лишенный всякой собственности, способен подчинить “массу орудий производства” каждому индивиду, а собственность — всем индивидам. Более того, метод революции определен всемирным характером индустриальной системы. Только всемирная ассоциация пролетариев способна сломить власть наличной экономической и общественной структуры, и только такая всемирная революция будет универсальной по своему характеру и энергии, что необходимо для этого присвоения. “Только на этой ступени самодеятельность совпадает с материальной жизнью”. Только тогда индивиды разовьются в “целостных индивидов”, только тогда труд превратится в “самодеятельность”, а “прежнее вынужденное общение – в такое общение, в котором участвуют индивиды как таковые”. О разделении труда невозможно просто забыть, выкинув его из головы, поэтому индивиды “подчинят себе вещественные силы и уничтожат разделение труда. Это не может быть осуществлено без коллективности, поскольку только в коллективе индивид получает средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков”.
“Целостный индивид” или “социалистический человек” – вот цель истории. Человек должен вернуть себя самому себе из состояния отчуждения, чтобы стать совершенно свободным и независимым существом, каковым он является по своей природе. “Освобождение от собственности” является последним актом драмы. Теперь обратимся к пассажу, в котором Маркс кратко сформулировал связь между своей идеей социальной революции и своим исходным бунтом против Бога: “Какое-нибудь существо является в своих глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда оно обязано своим существованием самому себе” (Экономическо-философские рукописи 1844 года). Человек, существующий по милости кого-либо другого, является зависимым, и я живу целиком по милости Того, Кто сотворил мою жизнь, и Источник моей жизни находится вне меня. Маркс с горечью признает, что идея о творении глубоко укоренена в сознании человека. Человек не способен постичь, что значит “быть благодаря самому себе”, поскольку это противоречит всему опыту практической жизни. Человек осознает себя звеном в цепи бытия, и он непременно задается вопросом: на чем эта цепь держится? И что надо ответить на такой “глупый” вопрос? Маркс дает тот же самый ответ, что и Конт: не задавай таких вопросов, они “абстрактны”, они “бессмысленны”, держись реальности бытия и становления! Как и в случае Конта, в самый критический момент изложения доказательств от нас требуют “не задавать глупых вопросов”. Тот, кто не задает таких вопросов, есть по определению “социалистический человек”.
Грубый коммунизм и подлинный коммунизм
Для социалистического человека вся “так называемая всемирная история” есть не что иное, как порождение человека посредством труда самого человека. В этом процесс – “наглядное, неопровержимое доказательство своего порождения самим собою, процесса своего возникновения”. “Существенная реальность человека и природы приобрела практический, чувственный, наглядный характер” и поэтому “стал практически невозможным вопрос о каком-то чуждом существе, о существе, стоящем над природой и человеком”. “Атеизм, как отрицание этой несущественности, не имеет больше никакого смысла, потому что атеизм является отрицанием бога и утверждает бытие человека именно посредством этого отрицания”. Социализму такой посредник не нужен. Он начинается непосредственно с чувственного осознания человека в природе как подлинной сущности. Это и есть положительное самосознание человека, более не обусловленное отрицанием религии. И таким же самым образом, “действительная жизнь” – это положительная человеческая действительность, не опосредованная устранением частной собственности, то есть коммунизмом. Как следующая стадия истории коммунизм положителен как “отрицание отрицания”, “но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма человеческого общества” (Экономическо-философские рукописи 1844 года). Коммунизм, как и атеизм, является подрывной идеей, направленной против исторического этапа, который необходимо превзойти. Маркс, как и Бакунин, прекрасно понимал опасность слишком простых решений относительно будущего, которые лишь представляют собой перечисление конкретных требований, которые лишь отрицают существующие недостатки и беды. Коммунизм – не общественная реформа, это, скорее, изменение природы человека.
Маркс тщательно различает “грубый коммунизм” от подлинного коммунизма, или социализма. Грубый коммунизм – это положительное выражение устраненной частной собственности, он устанавливает общую частную собственность, которая является лишь обобществлением и усовершенствованием частной собственности. Собственность настолько преобладает в вещах, что грубый коммунизм стремится уничтожить все, что не может находиться во всеобщей частной собственности. Он считает физическое, непосредственное обладание единственной целью жизни. Существование рабочего не уничтожено, но расширено на всех граждан. Такой коммунизм стремится уничтожить талант путем насилия и т.д. Маркс считает, что природа этого типа коммунизма становится предельно ясной в идее обобществления женщин.
Мир богатства перестает быть частным и оказывается общим достоянием. Такой грубый коммунизм, в его радикальном отрицании личности человека, является наследием предшествующей эпохи частной собственности. “Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет”. Соперничество в условиях частной собственности есть зависть и стремление к уравнению, обращенное против большей частной собственности. Грубый коммунизм являет предельное развитие этого стремления к уравниловке с позиции воображаемого минимума. Такое упразднение частной собственности не есть подлинное присвоение, оно отрицает цивилизацию и возвращается к неестественной простоте бедняков, которые не преодолели частную собственность, а ее еще не достигли. Поэтому общество грубого коммунизма – это общество труда и равенства распределения прибыли, выплачиваемой обществом как коллективным капиталистом. “Грубый коммунизм есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности”.
Природу подлинного коммунизма мы уже обсудили. Теперь, в заключение, добавим несколько формулировок из указанного сочинения. Подлинный коммунизм – это возврат человека к самому себе как человеку общественному “с сохранением всего богатства предшествующего развития”. Это законченный гуманистический натурализм, “действительное разрешение противоречия между человеком и природой”. “Он – решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение”. Коммунистическое общество – это “подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы”.
Манифест
Оформление марксистской идеи по существу завершилось к моменту появления ее на мировой арене в виде “Манифеста Коммунистической партии” (январь 1848). Что касается идей истории, революции и коммунизма Манифест не содержит ничего нового. И все-таки нам необходимо остановиться вкратце на его формулировках.
Манифест – это шедевр политической риторики. И спустя столетие его формулы не утратили ничего из своего революционного пафоса и своей политической действенности. В преамбуле авторы определяют уровень исторической значимости своей прокламации: коммунизм признан в качестве силы всеми европейскими странами; его призрак преследует Европу. Папа и Царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские объединились в “священный союз”, чтобы изгнать этот призрак. Подобное признание со стороны старых властей требует от коммунистов разъяснить свои взгляды и представить их публике. Новая мировая сила выступает против властей старого мира.
Первая глава Манифеста указывает место коммунизма в историческом процессе. “История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов”. Всегда существовали классы, угнетающие и угнетенные. Однако современное общество отличается от всех предыдущих периодов простотой картины. “Общество все более и более раскалывается на два большие враждебные лагеря, на два большие, стоящие друг против друга, класса — буржуазию и пролетариат”. Соблазнительная своей простотой манихейская модель установлена: есть только две силы, добра и зла, и все, кто не на стороне добра, неизбежно оказываются на стороне зла. Манифест следует этой модели и сначала рассматривает подъем буржуазии, а затем пролетариата.
Буржуазия возникла из средневековых крепостных и стала оператором современной промышленности и торговли, распространившихся по земному шару. В качестве своего политического инструмента буржуазия создала современное представительное государство. “Буржуазия сыграла в истории чрезвычайно революционную роль”. Описание этой роли начинается с таких замечаний: буржуазия “разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения”. Но это осуждение скоро переходит в такое восхваление достижений буржуазии, на какое не способен даже самый просвещенный прогрессист. Буржуазия “создала чудеса искусства, но совсем иного рода, чем египетские пирамиды, римские водопроводы и готические соборы”. Она “сделала производство и потребление всех стран космополитическим”, “она вырвала из-под ног промышленности национальную почву”. “На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга”. В области интеллектуальной буржуазия произвела ту же самую революцию. “Национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, и из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература”. Благодаря развитию коммуникаций “даже самые варварские нации” вовлекаются в цивилизацию. Все нации вынуждены перенимать буржуазный способ производства, иначе их ожидает уничтожение. “Словом, буржуазия создает себе мир по своему образу и подобию”. Она создала огромные города и “вырвала таким образом значительную часть населения из идиотизма деревенской жизни”. “Деревню она сделала зависимой от города, варварские и полуварварские страны она поставила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы — от буржуазных народов, Восток — от Запада”. “Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые”. Короче говоря, мы слышим здесь голос Кондорсе, с его необычайным восторгом от ожидаемого полного разрушения всех исторических цивилизаций и преображения человечества во всемирное буржуазное общество.
Однако, величие буржуазии преходяще, как всё в мире, за исключением коммунизма. Буржуазия должна уйти и ее достижения достанутся наследнику, выросшему под ее властью – пролетариату, то есть “классу современных рабочих, которые только тогда и могут существовать, когда находят работу”. Характеристика существования пролетариата не содержит ничего нового. Интересно, впрочем, описание стадий борьбы пролетариата. “Его борьба против буржуазии начинается вместе с его существованием”. Вначале наблюдаются лишь индивидуальные и местные протесты против притеснения на местном и индивидуальном уровне. С развитием промышленности пролетариев становится всё больше и они начинают осознавать свою ситуацию в целом. Организуются собрания и ассоциации, и начинаются местные бунты. Сиюминутные победы сопровождаются поражениями, в результате возникают общенациональные коалиции и пролетарская борьба централизуется. Пролетариат встает на путь самоорганизации как класс и партия. Прогрессирующая пролетариализация все больших слоев общества приводит в стан пролетариата образованных людей. Распад старого общества побуждает небольшие группы из среды правящего класса изменять своему классу и присоединяться к революционному классу, чье будущее принадлежит только ему самому. “Как прежде часть дворянства переходила к буржуазии, так теперь часть буржуазии переходит к пролетариату, именно — часть буржуа-идеологов, которые возвысились до теоретического понимания всего хода исторического движения”. Так мы добрались до самих Маркса и Энгельса, буржуазных идеологов, которые способны объяснить пролетариату, как обстоит дело с историческим процессом, и обеспечить интеллектуальное руководство в качестве организаторов Коммунистической партии.
Вторая часть Манифеста рассматривает отношения между пролетариями и коммунистами. Здесь мы обнаруживаем новый набор идей относительно роли коммунистического руководства в пролетарской борьбе с буржуазией. Первые фразы особенно важны, поскольку в них излагаются принципы, которые впоследствии разовьются в представление о коммунизме как “вселенской церкви” пролетариата. Глава начинается скромно: “Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям”. Но уже в следующей фразе это отрицание соперничества оборачивается претензией на универсализм: “У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом”. Выводы из этого делаются самые далеко идущие, потому что это заявление не утверждает какой-то факт, который можно проверить на истинность или ложность. Оно не является и программой,- это фундаментальная догма, которая объявляет, что дух пролетариата в целом почил на Коммунистической партии. Любые программные устремления открыто отвергаются следующей фразой: “У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом”. Коммунисты отличаются от других пролетарских групп не своими принципами и программой, но универсальным уровнем их деятельности. “В борьбе пролетариев различных наций они выделяют и отстаивают общие, не зависящие от национальности интересы всего пролетариата”; и “на различных ступенях развития, через которые проходит борьба пролетариата с буржуазией, они всегда являются представителями интересов движения в целом”. Поверх местных и временных особенностей борьбы пролетариев проявляется центральная руководящая роль коммунистов. И действительно, следующий абзац формулирует принцип “авангарда”: “Коммунисты, следовательно, на практике являются самой решительной, всегда побуждающей к движению вперед частью рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения”. В ближайших же целях коммунисты, в остальном, не отличаются от прочих пролетарских партий. Их целью является “формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии, завоевание пролетариатом политической власти”.
Вторая глава предлагает развернутое изложение и оправдание конечных целей коммунизма.
Авторы подчеркивают непрограммный характер этих целей. “Теоретические положения коммунистов ни в какой мере не основываются на идеях, принципах, выдуманных или открытых тем или другим обновителем мира”. “Они являются лишь общим выражением действительных отношений происходящей классовой борьбы, выражением совершающегося на наших глазах исторического движения”. Поэтому было бы ошибкой считать утверждения коммунистов – требованиями того или иного изменения настоящего положения вещей. Напротив, они раскрывают действительное положение вещей и предлагают развить до их полного осуществления те тенденции, которые уже присущи историческому процессу. Поэтому обвинения, выдвигаемые против коммунистов, не обоснованы. Противники обвиняют коммунистов в намерении отменить частную собственность. Манифест признает, что это является сутью коммунистической теории. Но что значит эта отмена, когда вся общественно значимая собственность – это капиталистическая собственность, а огромная часть народа и так не имеет никакой собственности? И если мы отберем собственность у тех, кто ею владеет, будет ли это экспроприацией? Нет, поскольку “капитал — это коллективный продукт и может быть приведен в движение лишь совместной деятельностью многих членов общества, а в конечном счете — только совместной деятельностью всех членов общества. Итак, капитал — не личная, а общественная сила”, и быть капиталистом “значит занимать в производстве не чисто личное, но общественное положение”. “Следовательно, если капитал будет превращен в коллективную, всем членам общества принадлежащую, собственность, то это не будет превращением личной собственности в общественную. Изменится лишь общественный характер собственности. Она потеряет свой классовый характер”. Так называемая “экспроприация”, следовательно, лишь претворяет наличную ситуацию в принцип общественного устройства. Тот же тип доказательства применяется затем к обвинениям в отмене буржуазного брака, национальности, религии и “вечных истин, таких, как свобода, справедливость” и т.д.
Вместе с коммунистическими тезисами в сознание человека вторгается история. Эти коммунистические утверждения не являются программой вмешательства в существующий порядок, они являются прозрением зарождающегося порядка, растущего внутри распадающегося старого общественного строя. Коммунисты и их последователи ощущать себя поэтому исполнителями закона истории. И опять мы должны указать на мотивы из Кондорсе в этой концепции коммунистов – руководителей человечества в его марше в царство свободы. (Еще раз необходимо напомнить, что нет никакого противоречия между просвещенным прогрессизмом и коммунизмом). И все-таки история не может маршировать все время сама по себе, руководители должны ей помогать. Уже существует орудие для достижения цели: пролетарии как класс, не принадлежащий обществу, без собственности и без национальности (“Рабочие не имеют отечества”). Этому материалу нужно придать форму, пробудив его классовое сознание, и тогда можно будет совершить революцию.
Завоевание власти будет продолжительным процессом. Между буржуазным государством и свободным обществом будет переходный период диктатуры пролетариата. На первом этапе пролетариат станет правящим классом в демократическом обществе. Эта политическая власть будет затем использована, “чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, то есть пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил”. Этого можно достигнуть “лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения”. Эти меры могут выглядеть не оправданными с экономической точки зрения, но они неизбежны на пути революционного преобразования всего способа производства. В процессе этого развития исчезнут классовые различия, производство будет сконцентрировано в руках ассоциации индивидов и публичная власть потеряет свой политический характер, поскольку более не будет инструментом класса. И, наконец, на смену старому обществу придет “ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех”. Манифест заканчивается знаменитым призывом к объединению революционеров: “Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”
Тактика
Манифест был опубликован в феврале 1848 г. В том же самом месяце разразилась революция в Париже. К 1850 г. стало ясно, что время для мировой пролетарской революции еще не пришло, эсхатологическое возбуждение от Манифеста улеглось и на первый план вышли вопросы революционной тактики. Мы можем закончить наше исследование генезиса марксистской идеи некоторыми пассажами по тактическим вопросам из Обращения к Союзу коммунистов в марте 1850 г.
Завоевание власти путем демократической революции для коммунистов более не актуально. Если демократы и способны победить, но не коммунисты. На повестке дня стоит объединение с революционными демократическими группами в тот момент, когда они начнут выступление, и – беспощадная борьба с этими же союзниками уже на следующее утро после совместной победы. Именно это мы наблюдали в ситуации с “Народным фронтом” в 1930-х гг. и возобновлением борьбы против демократии после Второй Мировой войны. Маркс уведомляет своих слушателей, что “демократические мелкие буржуа хотят возможно быстрее закончить революцию”, когда они обеспечат удовлетворение своих интересов. Однако “наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциация пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьется настолько, что конкуренция между пролетариями в этих странах прекратится и что, по крайней мере, решающие производительные силы будут сконцентрированы в руках пролетариев. Для нас дело идет не об изменении частной собственности, а об ее уничтожении, не о затушевывании классовых противоречий, а об уничтожении классов, не об улучшении существующего общества, а об основании нового общества”.
Чтобы продолжить борьбу, необходимо всеми силами препятствовать стабилизации политической ситуации. Как во время революции, так и сразу после нее пролетарии должны пресекать все попытки успокоить революционное возбуждение. “Рабочие прежде всего должны, насколько это возможно, противодействовать попыткам буржуазии внести успокоение и вынуждать демократов привести в исполнение их теперешние террористические фразы”. Не следует мешать насилиям со стороны разнузданной толпы. Коммунисты должны ее всячески подстегивать и организовывать, чтобы скомпрометировать демократов. В Германии также необходимо блокировать конституционное оформление федеративного устройства. “Ни при каких обстоятельствах не может быть терпимо, чтобы каждая деревня, каждый город и каждая провинция ставили новую помеху на пути революционной деятельности, которая во всю свою мощь может быть развернута только из центра”. Когда же Конституция будет принята и начнет действовать, коммунисты должны предлагать в противовес любому законодательному предложению демократов свое, более революционное. “Если мелкие буржуа предлагают выкупить железные дороги и фабрики, рабочие должны требовать, чтобы эти железные дороги и фабрики, как собственность реакционеров, были просто конфискованы государством без всякого вознаграждения. Если демократы предлагают пропорциональный налог, рабочие должны требовать прогрессивного; если сами демократы предлагают умеренно-прогрессивный налог, рабочие должны настаивать на налоге, ставки которого растут так быстро, что крупный капитал при этом должен погибнуть; если демократы требуют регулирования государственных долгов, рабочие должны требовать объявления государственного банкротства. Следовательно, требования рабочих всюду должны будут сообразовываться с уступками и мероприятиями демократов”.
В деталях указания будут меняться вместе с ситуацией. Модель ясна и всем нам хорошо известна: это систематическое нарушение общественной жизни в надежде создать такой хаос, в условиях которого коммунистическое меньшинство сможет одержать победу.
Заключение
Излагая генезис идеи Маркса мы, насколько могли, воздерживались от критических комментариев. В заключение будет полезно сделать несколько оценочных замечаний, чтобы сопоставить определенные части системы и оценить их историческое значение – которое, разумеется, не совпадает со смыслом, придаваемым им Марксом.
В корне марксистской идеи мы обнаруживаем духовную болезнь, гностический бунт. Об этом можно больше ничего не говорить. Болезнь проявляется в тех же симптомах, что у Конта, а контовской системе эта болезнь досталась по наследству от антирелигиозного сциентизма XVIII века. Душа Маркса демонически закрыта для всякой трансцендентной реальности. В критической после-гегелевской ситуации он не смог выпутаться из трудностей, вернувшись к свободе духа. Его духовное бессилие вынуждает скатываться в гностический активизм. Мы видим в этом характерное сочетание духовного бессилия с мирской жаждой власти, которое выражается в грандиозном харизматическом мистицизме. Эта система вступает в конфликт с разумом, что мы видели в диктаторском запрете на метафизические вопросы о сути бытия, вопросы, которые могут помешать магическому сотворению нового мира внутри тюремных стен революционного восстания. Маркс не допускает рационального обсуждения своих принципов – вы должны быть марксистом или заткнуться. Здесь мы находим подтверждение связи между духовным бессилием и антирационализмом – невозможно отрицать Бога и сохранить разум.
Духовное бессилие разрушает порядок души. Человек оказывается замкнут в тюрьме своего частного существования. Но это не уничтожает жизненность интеллектуальных операций внутри тюрьмы. “Тезисы о Фейербахе”, что бы мы о них ни думали в прочих смыслах, являются непревзойденным шедевром мистической спекуляции на уровне демонически замкнутого существования. Маркс знал, что он – бог, творящий мир. Он не хотел быть творением. Он не хотел взирать на мир с точки зрения тварного существования – хотя признавал, что человеку трудновато выбиться из этой колеи. Он отверг великое разделение бытия, данное нам в опыте – разделение человека от мира, имманентного бытия от трансцендентной реальности, человека от Бога, субъекта от объекта, действия от созерцания, то есть все те разделения, которые указывают на тайну творения. Он хотел смотреть на мир с точки зрения совпадения противоположностей, то есть с точки зрения Бога. Он достиг этого взгляда в Тезисах, умозрительно построив герметически запечатанный поток существования, внутри которого противоположности переходят друг в друга. Он сотворил образ замкнутого мира, где субъекты являются объектами, а объекты – деятельностью субъекта; где вещи являются сами собой – в то же время своими противоположностями. Короче говоря, описывая этот поток бытия, он использовал те же спекулятивные приемы, с помощью которых (западные.- пер.) мистики описывают общение с Богом. С точки зрения мистической спекуляции, его конструкция безупречна. Вероятно, это наилучший фетиш сконструированный человеком, пожелавшим стать Богом.
Мы обязаны осознать всю серьезность этого предприятия. Зрелище человека, который предается таким демоническим чудовищностям, является отвратительным, однако отвратительные и, возможно, комические, стороны этого представления не делают его менее опасным для общества. Находится достаточно много желающих стать богами. Хотя Маркс был прав в своем пессимизме относительно способности среднего человека поднять себя за волосы до уровня божества, но средний человек вполне способен бежать вслед за сверхчеловеком, который сотворил сам себя и который обещает сделать и его сверхчеловеком, и притом за небольшую плату.
Эффективность марксистской идеи, однако, вытекает не только из силы и интеллектуальной последовательности ее восстания против Бога. Маркс указал на больное место современного индустриального общества, на причину серьезных проблем (хотя эти проблемы и не обязательно должны принимать форму всемирной коммунистической революции), – то есть на такое усиление экономических структур, что они оказывают ошеломляющее действие на жизнь каждого человека, делая тем самым бессмысленными всякие разговоры о человеческой свободе. За некоторыми несущественными исключениями, в индустриальном обществе человек не является хозяином своего экономического существования. Маркс трактовал это в терминах “отчуждения”, и мы приводили некоторые из его бесконечных вариаций на данную тему. Его образцовым случаем был промышленный рабочий, но та же судьба обнимает все наше общество. На примере национал-социализма мы видели, насколько далеко зашла болезнь, потому что движущей силой движения были не рабочие, а мелкая буржуазия – к большому конфузу ортодоксальных марксистов, которые верят, что промышленные рабочие обладают монополией на страдания от экономической неустойчивости и безработицы, и, соответственно, монополией на революцию.
Хотя Маркс ошибался относительно масштабов зла, он был прав относительно его природы. Маркс – единственный заметный мыслитель XIX века (и не имеющий никаких последователей), который попытался создать философию труда и критически проанализировать установления индустриального общества с этой философской точки зрения. Его основной труд, “Капитал”, – не экономическая теория, как у Адама Смита, Рикардо или Джона Милля, и от него невозможно отмахнуться, указав на недостатки марксистских теорий стоимости, прибыли, накопления капитала и т.д., хотя все они определенно дефектны. “Капитал” – это, как гласит подзаголовок, критика политической экономии, это попытка обнажить социальный миф, содержащийся в идеях экономической теории, и проникнуть в суть предмета, в отношение человека к природе и в философию этого отношения, то есть труда. О многом – и в том числе о самой науке политической экономии – говорит то, что ни один экономист после Маркса не был достаточно заинтересован в философских основаниях своей науки, и то, что сегодня ни одна экономическая школа не постигла и не развила очень важные начала Маркса.
Результат этой попытки у самого Маркса, как мы видели, весьма сомнительный. Идея “целостного индивида”, который в своей “самодеятельности” освоит все профессии в промышленности, как новый Робинзон Крузо, является эмпирически нереализуемой. А эсхатологическая часть решения – изменение природы человека через участие в революции – это просто продукт свихнувшегося мирского мистицизма. Тем не менее, в целом Маркс ставит верный диагноз: индустриальная система в современном обществе зашла в тупик…
Хотя “грубый коммунизм” в его самой чудовищной форме несомненно присутствует в угрозе социальной революции, распространяющейся от России к Западу, и мы должны учитывать, что это, возможно, будет следующей стадией разложения Западного общества, этот ход событий отнюдь не является исторически неизбежным. В рамках своей исторической конструкции Маркс считал экономические формы непосредственно присущими абстрактному человечеству, а идеологию – несущественной добавкой. На деле же развитие происходит в исторических обществах, и идеологическая “надстройка” это ни много ни мало – духовная жизнь и цивилизация этих обществ. Устрашающая экономическая проблема находится внутри среды, которой Маркс хотел пренебречь, и существование это неэкономического окружения делает невозможным предсказание относительно средств облегчить худшие последствия “отчуждения” и справиться с проблемами индустриального общества вообще.
Теперь, наконец, рассмотрим самый интересный практический вопрос относительно антирационализма марксистской идеи. Мы видели, что Маркс мог спасти свое философствование в плане духовного бунта, только запретив задавать неприятные вопросы. На примере энгельсовского бурлеска и фарса немецких социал-демократов “ревизионистов” можно видеть, к какому разрушению интеллектуальной жизни приводит извращение теории в псевдологическую спекуляцию. Апофеозом гротескной бессмыслицы является мысль Ленина о том, что диалектика истории озабочена превращением в явления кантовских вещей в себе. Когда марксизм становится общественным символом веры, такой дилетантизм и откровенная глупость могут быть ограждены от осмеяния только радикальным запретом на философию. Будущее покажет, к чему может привести запрет на философию в обществе с промышленной системой производства, выживание которого зависит от строгих стандартов рациональности в науке. Случаи, о которых доходят вести из России, такие, как эпопея с Т. Лысенко, кажется, указывают на то, что иррационализм, граничащий с шарлатанством, проник даже в естественные науки. Советские “философские” статьи, которые публикуют американские журналы, оправдывают самые худшие ожидания. Нельзя исключать, что общество, которому марксизм навязан в качестве официальной идеологии, может покончить с собой посредством интеллектуальной нечестности.
Эпилог
Распространение воли к власти с области явлений на область сущностей, или попытка прагматически действовать в области сущностей так же, как в области феноменов – таково определение магии. Слияние власти и науки и, как следствие этого, распространяющаяся как раковая опухоль утилитарная сторона жизни, стали мощным элементом магической культуры в современной цивилизации. Стремление сузить поле человеческого опыта до области рассудка, науки и прагматического действия, возвышение этой области над жизнью умозрения и духа, стремление сделать эту область исключительным занятием человека, сделать ее преобладающей в обществе путем экономического давления в так называемых свободных обществах и путем насилия – в тоталитарных – всё это тенденции культурного процесса, в котором главенствует мысль об управлении сущностью человека с помощью прагматически планирующей воли. Вершиной этого процесса явилась магическая мечта о создании сверхчеловека, этого созданного человеком существа, которое должно заменить несчастное творение Божие. Такова великая мечта, которая впервые привиделась Кондорсе, Конту, Марксу и Ницше, а затем практически осуществилась в коммунистическом и национал-социалистическом движениях.
Эрих Фогелен
Перевод с английского с издания:
Eric Voegelin. From Enlightenment to Revolution. Durham: Duke University Press, 1975. P. 273-302
