глава из книги “От Просвещения к революции”
Эрих Фогелен
Обсуждая воззрения основателя позитивизма Огюста Конта (в главе “Апокалипсис человека”) мы уже говорили о том, насколько трудно понять мыслителя, чьи идеи являются частью современного кризиса. То же самое относится и к Карлу Марксу (1818-1883). Все основные сочинения Конта были опубликованы при его жизни, и поэтому позитивисты в своих внутренних распрях могли, по крайней мере, апеллировать к самому Конту. В случае с Марксом, однако, битвы между его идейными наследниками стали препятствием даже для посмертной публикации его неизданных трудов. Поскольку марксисты считали их не имеющими большого значения, очень многие рукописи Маркса оставались неопубликованными до 1927-1932 гг., когда стали выходить тома Marx-Engels Gesamtausgabe (Полное собрание сочинений). Поэтому в марксизме первого поколения возникла легенда о раннем, философском Марксе, который около 1845 г. совершил прорыв к своим подлинным идеям в экономике, социологии и философии истории. Согласно этой легенде, ранние сочинения читать не стоит. В результате, для широкой публики Маркс стал автором “Манифеста Коммунистической партии” и “Капитала”, основателем Первого Интернационала и, в широком смысле, всего коммунистического движения. Он стал Марксом марксистов и “отцом” русской революции. Уже при жизни исторический Маркс исчез за спиной мифического основателя движения, которое носит его имя. Преображение было настолько полным, что споры велись о том, какой Маркс является подлинным: “Маркс” Бернштейна или – Ленина и Розы Люксембург. Мысль о Марксе самом по себе полностью выпала из поля зрения. Вопрос о беспочвенности претензий всех последователей и эпигонов так и не был поставлен. Эта тупиковая ситуация начала разрешаться только после Первой Мировой войны и русской революции, когда московский Институт Маркса-Энгельса начал публиковать труды “отцов” в рамках своей “церковной” обязанности, и когда, в то же время, немецкие социал-демократы начали интересоваться рукописями Маркса, лежащими в их партийных архивах. В результате этих интересных событий серьезное исследование идей Маркса началось лишь после 1932 г.
За несколько комической историей лжетолкований и открытий скрывается трагедия мистика-активиста. В своем активистском мистицизме Маркс повторяет модель, известную по другим примерам. Он сознавал кризис своего времени, и острота этого сознания была под стать эпохе. Он переживал свое время, как распад связи времен, когда старый мир разложения и нечестия должен уступить место новому миру свободы. Современное буржуазное общество “завершило предысторию человеческого общества”, а после эпохального переворота начнется подлинная история общества. Переход от старого к новому миру произойдет не просто через перемену институций. Как и Бакунин, Маркс ожидает в новой эпохе метанойю, перемену сердца. Для достижения этой перемены Маркс полагается на революцию: Как для массового порождения этого коммунистического сознания, так и для достижения самой цели необходимо массовое изменение людей, которое возможно только в практическом движении, в революции; следовательно революция необходима не только потому, что никаким иным способом невозможно свергнуть господствующий класс, но и потому, что свергающий класс только в революции может сбросить с себя всю старую мерзость и стать способным создать новую основу общества (Немецкая идеология). Революция, таким образом, понимается как посюстороннее событие, когда 1) совершается переворот в области институций и 2) возникает новый человек, чистый от всего ветхого.
Эта модель весьма привычна, и трагедия этой идеи известна заранее: предсказанная революция совершится, но сердце человека не переменится, и новый мир будет точно так же нечестив, как и мир старый, и новая история так и не начнется. И все же в идее Маркса есть одна особенность, которая привела к далеко идущим политическим последствиям. Мы говорим об указанных двух функциях революции. Ранние сектанты-хилиасты сначала творили новый “народ Божий”, новых людей с преображенными сердцами, и только потом вели народ к революции. Маркс, напротив, хотел, чтобы сначала совершилась революция, а “народ Божий” возникнет из опыта этой революции. Для самого Маркса свержение буржуазии без перемены сердца не имело бы смысла, но потребовался опыт реальных революций, чтобы исторически доказать, что переворот не является правильным методом для достижения такой перемены. Пневмопатологический абсурд марксистской идеи разбился о реальность только тогда, когда сама идея в ее “чистом виде” уже нанесла непоправимый ущерб. Одушевленная эсхатологическим героизмом, стремящимся к раю на земле, идея породила громадные возмущения и разрушения.
Однако даже эта особенность идеи Маркса могла не привести к тяжелейшим историческим последствиям, если бы не еще один фактор. Марксистская революция с ее двумя сторонами почти не отличается от идей Бакунина. Тем не менее, бакунинская всеобщая аннигиляция, из недр которой таинственным образом должен родиться юный и прекрасный мир, была слишком расплывчатой для простого человека, который хотел бы знать хоть что-нибудь о том, куда его приведет революция. Фактор, который делает марксистскую идею эффективной в той мере, которая бакунинскому анархизму даже не снилась, – это содержание, которым Маркс наполнил свое видение нового мира. Поэтому нам придется исследовать корни и природу марксистского видения.
Мечта – царство необходимости и царство свободы
Маркс интеллектуально превосходил революционеров своего времени. Как мистик, он мог вызвать из небытия новый мир, но как проницательный мыслитель, он избегал различных ловушек, которые подстерегают человека в области посюсторонней эсхатологии. Постигнув все зло промышленной системы, он не пришел к выводу о том, что промышленность должна быть устранена, и он не предавался социалистическим фантазиям, которые заклеймил как утопические. В частности, он никогда не придерживался мысли о том, что противоядием от промышленного общества может быть возврат к более примитивным способам производства. Каким бы ни был новый мир, он все равно будет промышленно развитым, как и мир старый, и даже в гораздо большей мере. Более того, Маркс ни на минуту не думал о новом “священстве” интеллектуалов-позитивистов и реальной власти в руках промышленников, как Конт. Вслед за Гегелем и младогегельянцами он вышел из традиции интеллектуализированного лютеранства. Поэтому его новый мир должен был стать “подлинной демократией”, то есть таким обществом, в котором новый дух реализован в конкретном существовании каждого отдельного человека. Маркс, следовательно, видит новый мир таким, в котором человечество руководит сложным промышленным аппаратом для удовлетворения своих нужд, а люди, пройдя эмансипирующий опыт революции, духовно пребывают в новом царстве свободы.
Мы обрисовали в целом видение Маркса, и теперь обратимся к тому, как излагает его он сам. Для этого мы не станем употреблять формулировки из ранних его работ, но лучше возьмем последнее по времени изложение, чтобы доказать, что особенности видения Маркса не были присущи только его молодости, а одушевляли его мысль до последних дней.
В неоконченном третьем томе “Капитала” Маркс говорит о достоинствах капиталистического способа производства. Сравнительно с более примитивными способами производства, капиталистическая система делает возможной ускоренное увеличение производительности труда, так что увеличившееся население с минимумом усилий обеспечивает себя увеличивающимися объемами товаров. Эта превосходная система должна сохраниться и после революции, потому что только она делает возможным сокращение рабочего дня и соответственное увеличение свободного времени для широких масс. Сокращение рабочего дня — основное условие. Царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой, и лежит по ту сторону сферы собственно материального производства. Цивилизованный человек, как и первобытный, должен бороться с природой для удовлетворения своих нужд. Эти основные условия человеческого существования не изменятся после революций и смен способов производства. С развитием цивилизации “царство необходимости” даже расширится, потому что потребности человека будут увеличиваться. Если в этом царстве есть какая-то свобода, то она состоит в рациональном регулировании обмена веществ с природой. “Коллективный человек”, то есть “ассоциированные производители”, подчинит этот обмен веществ общественной власти, и тем самым перестанет подчиняться ему как слепой силе. Он станет распоряжаться им с минимумом усилий и в условиях подобающих достоинству человека. Несмотря на все эти изменения, царство необходимости сохранится. Только по ту сторону царства необходимости начинается развитие человеческих сил, которое является самоцелью, и только там истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести лишь на этом царстве необходимости, как на своем базисе.
Таково наиболее ясное изложение видения Маркса. Он делает различие между царством естественной необходимости и царством человеческой свободы. Царство необходимости – это система экономического производства, в котором проявляется зависимость человека от природы. Для понимания Марка необходимо точно представлять границы этого царства. Экономика не перестает быть царством естественной необходимости даже после революционного перехода от частной собственности к общественной. Устранение частной собственности не самоцель, и общественная власть над средствами производства важна только потому, что она улучшает условия труда, сокращает рабочий день и дает широким массам больше свободного времени. Эти свободные часы, свободные от необходимости, и есть та почва, на которой будет произрастать “истинное царство свободы”, и поэтому интересно, что, по Марксу, должно происходить в эти часы досуга. Но именно об этом мы мало что находим во всех его сочинениях. На страницах, которые мы анализируем, мы находим лишь замечание о том, что капиталистическое общество характеризуется полной праздностью известной части общества. Здесь может крыться разгадка. Скорее всего, Маркс не планировал совершить эпохальную революцию только для того, чтобы демократизировать безделье. Весьма вероятно, он считал буржуазной праздностью большую часть развлечений, отдыха и игр, в которых современные нам рабочие проводят свой досуг. Если же устранить “праздность” то, что следует понимать под царством свободы? Мы знаем наверняка только то, что Маркс имел в виду некий род занятий, который он определил как развитие человеческих сил, которое является самоцелью. Учитывая его занятия античностью, можно предложить, что Маркс имел в виду что-нибудь вроде аристотелевской “умозрительной жизни”. Но мы не будем продолжать наши предположения далее. Подчеркнем лишь, что общественная власть над средствами производства не окончательная цель революции. Окончательная цель – царство свободы. Общественная власть только обеспечит материальную основу, и свобода, которая расцветет в царство, порождена не материальным базисом, а опытом революции. Подчеркнем, что это идеи не только раннего Маркса, но и позднего, когда он работал на 3-м томом “Капитала”.
Этот разбор видения Маркса позволил нам понять следующие взаимосвязанные проблемы: 1) сдвиг в программе Маркса в его поздние годы, 2) разнообразные уклоны его последователей, 3) легенду о “философских” ранних годах Маркса, 4) неудачу марксизма в реализации мечты Маркса, и 5) политический успех марксизма в том виде, который заставил бы самого Маркса лишь крепко выругаться.
Сдвиг
Маркс посвятил свою юность, примерно с 1837 по 1847 г., выработке идеи, которую мы рассмотрели в ее позднейшем выражении. Значительная часть ранних сочинений не была опубликована, и даже не приведена в законченный вид при его жизни, поскольку служила лишь прояснению его мысли. За уяснением мысли должна была следовать революционная деятельность, а не сочинения или разговоры. Собственно, в последние годы Маркс очень мало говорил или писал о своем центральном видении.
Составление утопических программ было для него неприемлемо. Царство необходимости – это просто промышленное общество минус буржуазия. Подробности организации нового общества не столь важны, поскольку из-за изменения природы человека административный контроль в новом мире утратит свой политический характер. А царство свободы должно расти естественным путем, и его нельзя запланировать. В этой точке своей жизни Маркс, видимо, стоял перед выбором: погрузиться, по примеру Бакунина, в революционную жизнь, или – в молчание. И именно в этот момент для него открылись грандиозные возможности словом и делом готовить революцию, которая в конце концов произошла в 1848 г.
Такая возможность была заложена в структуре мысли Маркса. Если бы учение обязывало его личными усилиями создать царство свободы, если бы он должен был бы произвести революционное обновление в душах своих сограждан, то путь Маркса был бы только личной трагедией. Но по его учению, Маркс не был должен творить ничего подобного. Свобода возникнет в результате революции, а революция совершится сама собой внутри царства необходимости. Марксу не нужно было обращаться к духу человека, достаточно было побудить человека к духовной смерти. В своей идее Маркс хотел спасти и окончательно утвердить достоинство человека, а в своей деятельности он мог полностью предаться своему презрению к человеку, которое он несомненно испытывал. Более того, революция – это точно определенное событие: свержение буржуазии. Отсюда следовало, что подготовка революции имеет свои точно определенные задачи: 1) критический анализ действующих сил капиталистического общества, которые необходимо должны были разложить систему так, что пролетарская революция станет неизбежной и успешной, и 2) создание пролетарской организации, которая в решающий момент нанесет удар. Короче говоря: вспомогательная работа внутри царства необходимости стала призванием Маркса. Он не стал вождем революции, но он написал “Манифест коммунистической партии” – призыв не к революции, а к организации сил, которые способны совершить неизбежную революцию. Он не написал о том, каким должно быть будущее коммунистическое общество. Вместо этого он написал “Капитал” – анализ обреченного общества. В первой половине 1840-х настроение Маркса было, можно сказать, близко к бакунинскому существованию “внутри революции”, но затем сутью его жизни становится подготовка к революции. Этот поворот от совершения революции к ее подготовке мы назовем “сдвигом”. Огромный объем подготовительной работы в рамках царства необходимости совершенно заслонил и эсхатологическое переживание, которое изначально породило мечту о революции, и конечную цель революции, то есть осуществление царства свободы.
Марксизм-ревизионизм
У Маркса сдвиг к подготовке революции затмил собой исходное эсхатологическое переживание, но у него еще сохранялся революционный запал. Как бы глубоко Маркс ни погружался в свою интеллектуальную и организационную деятельность, он до конца не утрачивал своего эсхатологического видения. Но когда марксизм стал политическим движением, сдвиг от революции к подготовке революции привел к далеко идущим последствиям. В подготовке могут участвовать и те, у кого нет никаких эсхатологических переживаний. Сам Маркс через гегельянский гнозис действительно пережил смерть духа, и с этого момента его существование определялось разрывом между опытом духовной смерти и надеждой на обновление духа в новом мире после революции. Марксисты же, по большей части, не могли пережить смерть духа, поскольку уже были духовно мертвы, и, следовательно, мечта Маркса о свободе для них мало, или даже вовсе ничего, не значила. И все же, хотя они не могли переживать разрыв между духовной смертью и свободой, они все-таки живо ощущали несоответствие между современным ужасающим положением рабочего класса и будущим государством с более коротким рабочим днем и высоким уровнем благосостояния. Пусть революция не принесет с собой перемену человеческой природы и царство свободы, она все же значительно улучшит царство необходимости, свергнув буржуазию.
По мере того как марксисты отдалялись от самого Маркса, имманентная логика сдвига утверждала себя со все большей силой. Оказалось, что можно интеллектуально готовить революцию, писать книги и статьи, можно готовить ее организационно в рамках партийной работы и парламентской деятельности, и при всем том жить и умирать, не приблизившись к революции ни на миллиметр. Отсюда знаменитые лозунги типа бернштейновского: Окончательная цель социализма для меня ничто, а движение – все, или Карла Каутского: Социалистическая партия – это революционная партия, а не партия, делающая революции. Эти фразы доказывают, что затянувшийся период подготовки превратил революцию в эволюцию. Так цель революции совпала с событиями в рамках царства необходимости. Если можно достичь сокращения рабочего дня, повышения зарплаты и общественного контроля за промышленностью с помощью экономического, законодательного и морального давления (К. Каутский), то делать революцию просто нет смысла. Через рассматриваемый нами сдвиг экзистенциальная перемена сердца превратилась в постепенное улучшение участи рабочего класса через обращение к общественной морали. Ревизионизм стал, в сущности, движением общественных реформистов.
В области идей марксистские проблемы, в общем, малозначительны. Марксизм однако играет до поры до времени огромную роль, и поэтому мы укажем на обстоятельства, в которых Каутский произнес свои слова. Фраза Каутского появилась в статье в газете Neue zeit в 1893 г. Мы привели его слова, чтобы показать эволюционизм ревизионистов, но Каутский-то доказывал, насколько пламенным революционером он является. Он объясняет: Мы знаем, что наши цели могут быть достигнуты только через революцию, но мы также знаем, что не в нашей власти сделать революцию, как не в силах и наши оппоненты ее предотвратить. Поэтому мы даже и не помышляем о подстрекательстве к революции или о ее подготовке. Этот очевидный абсурд находит свое объяснение в убеждении Каутского, что революция есть историческая необходимость (как доказал Маркс), и все, что должен делать революционер – это ждать, пока буржуазное общество достаточно разложится (что неизбежно), и затем взять власть. Пока не наступил полный распад, революции обречены на неудачу, и “подлинный революционер” будет только крепить дисциплину и ждать. Лишь утопист пойдет в атаку до того, как ситуация созреет. Итак, революционер – это тот, кто знает, что пролетарская революция неизбежна и кто живет в приятном ожидании этого события, возможно, ускоряя его через некоторое небольшое давление на власть. Интересно здесь то, что Каутский вполне мог бы обосновать свою позицию цитатами из “священных” текстов Маркса и Энгельса.
Сдвиг, который приобретает у Каутского несколько комические пропорции, зародился на самом деле в 1848-1850 гг. Вплоть до февральской революции 1848 г. Маркс, можно сказать, жил в эсхатологическим напряжении, ожидая эпохальную революцию в самое ближайшее время. “Царство свободы” должно было вот-вот наступить.
“Манифест коммунистической партии” еще дышит этим духом: На Германию коммунисты обращают главное свое внимание потому, что она находится накануне буржуазной революции, потому, что она совершит этот переворот при более прогрессивных условиях европейской цивилизации вообще, с гораздо более развитым пролетариатом, чем в Англии XVII и во Франции XVIII столетия. Немецкая буржуазная революция, следовательно, может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции. Когда же революция 1848 г. оказалась неудачной, от Маркса потребовались пространные оправдания. Маркс “объяснил” первую фазу неудачи в “Классовой борьбе во Франции” (1850), вторую фазу – переворот Наполеона – в “Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта” (1852). Но теоретических объяснений было недостаточно. Членам коммунистического движения нужно было указать, что будет происходить в будущем. Эту обязанность Маркс исполнил в “Обращении ЦК к Союзу коммунистов” (1850). Здесь Маркс впервые вырабатывает то, что впоследствии стало известно, как “тактика классовой борьбы” в ожидании настоящей революции, и здесь Маркс вырабатывает новый лозунг: “непрерывной революции”. Эта непрерывность продолжалась довольно долго. По поводу следующей неудачи – Парижской коммуны – опять потребовалось объяснение, и оно не замедлило появиться в виде “Гражданской войны во Франции” (1871). После смерти Маркса, Энгельс продолжил его дело. В сочинении Zur Geschichte des Bundes der Kommunisten (1885) он все еще ожидает, что революция вот-вот совершится. Он исходит в своем предсказании из того “закона”, что в XIX в. революции происходили каждые 15-18 лет. Поскольку последняя революция произошла в 1870 г., то следующую классик марксизма ожидал в течение ближайших трех лет. Незадолго до смерти Энгельс опять высказывается на эту тему в предисловии к переизданию “Классовой борьбы во Франции” в 1895 г. Энгельс говорит об иронии того, что революционеры более успешно пользуются легальными методами, чем нелегальными. В успехах социал-демократов на парламентских выборах Энгельс видит подрыв буржуазного общества, похожий на подрыв Римской империи христианами. Он подчеркивает факт, что уже в следующем поколении после великого гонения на христиан в 303 г. император Константин сделал Христианство официальной религией империи. Энгельс ожидает аналогичного развития событий в следующем поколении после преследований социалистов немецким Диоклетианом – Бисмарком. В виду всего этого Карл Каутский мог по праву утверждать, что несет марксистское знамя непрерывности, поднятое Марксом, когда его эсхатологические ожидания потерпели крах.
Марксистское движение – коммунизм
Сдвиг, который привел к коммунистической революции в России, на первый взгляд имеет все основания считаться возвратом к “подлинному Марксу”. Именно на это претендовали радикалы, которые в 1890-е годы начали открыто выступать против отказа от революции ради эволюции и реформ. Отношение Ленина к крылу социал-демократов, возглавляемых Каутским, очень напоминает отношение Маркса к британским тред-юнионам. Отказ от сотрудничества с союзниками-демократами, от неповоротливой массовой социалистической партии, выковывание элиты и создание дисциплинированной организации профессиональных революционеров в виде большевистской (позднее – коммунистической) партии, сосредоточенность на захвате власти, глубокое недоверие и презрение к широким массам, который буржуа “подкупают” непосредственными выгодами и вынуждают отказаться от революции – всё это определенно указывает на настоящий революционный порыв. Когда мы сравниваем ленинскую речь в Женеве (1908 г.) об уроках Парижской коммуны – с энгельсовским предисловием 1895 г. к “Классовой борьбе во Франции”, мы чувствуем новое веяние. Завороженный двумя миллионами голосов в поддержку немецких социал-демократов, Энгельс подчеркивает возможности мирного движения вперед, к решительному моменту революции. Он считает немецких социал-демократов “передовым отрядом” интернациональной армии рабочих, такой силой, которую нельзя растрачивать в преждевременных схватках. Развитию этой силы ничто не может помешать, кроме побоищ вроде Парижской коммуны, и поэтому Энгельс предписывает в качестве первой заповеди – воздерживаться от опрометчивых восстаний. Ленин же, под впечатлением от недавней русской революции 1905 г., подчеркивает насильственные действия парижских коммунаров как самый ценный урок. Коммуна потерпела поражение, потому что еще мечтала установить справедливость и не экспроприировала экспроприаторов со всей жестокостью. Коммуна была слишком великодушна к врагам и пыталась повлиять на них морально вместо того, чтобы просто убить их. Коммуна также не понимала до конца важность чисто военных действий в гражданской войне, и своей нерешительностью дала врагам собраться с силами. И все-таки Коммуна дала бой, продемонстрировала важность гражданской войны и научила пролетариат, как конкретно справляться с проблемами революции. Русское восстание декабря 1905 г. показало, что эти уроки были усвоены. “Советы рабочих и солдатских депутатов” воплощают в себе эту двойную природу революции: есть время для использования мирных методов для подготовки революции, но есть время, когда пролетариат должен уничтожить своих врагов в открытой схватке. Восстание было подавлено, но жертвы были не напрасны, потому что благодаря ним сохраняется вера в то, что революция – это неизбежная гражданская война и насилие.
Таким образом, революционное напряжение возрождается, по крайней мере, на уровне действий в царстве необходимости. Сомнительно, однако, что возвращается марксово видение царства свободы. Безусловно, тень этой мечты мелькает в работах Ленина, и даже в формулировках советской конституции 1936 г., где признается, что успешная социалистическая революция пока не породила коммунистическое царство, где государство исчезнет и люди будут работать свободно, сколько захотят, без стимулирования платой по труду. Различение между социалистическим и коммунистическим обществом легло в основание СССР, как союза социалистических республик, которых ведет к совершенному состоянию коммунистическая партия.
Это различие восходит к Карлу Марксу, к его “Критике Готской программы” 1875 г. Здесь Маркс отличает коммунистическое общество, возникающее в ходе революции, со следами буржуазного прошлого, и – “высшую стадию коммунистического общества”. Одним из недостатков низшей стадии является зарплата по количеству и качеству труда. На высшей стадии труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни. Когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: “Каждый по способностям, каждому по потребностям!” В примечаниях к немецкому изданию 1928 г. указано, что формула впервые появляется у сен-симониста Анфантена в 1831 г., а Маркс воспринял ее в том виде, которую ей принял Луи Блан в 1839 г.
Различие между стадиями было возобновлено Лениным в “Государстве и революции” (1917), и с той поры стало одним из догматов коммунизма. Сомнительно, однако, что до революции 1917 г. этому направлению ленинской мысли придавали большое значение. Ленин вернулся к этому различию, потому что обнаружил его в “Критике Готской программы”, и оно оказалось превосходным оружием для отличия ортодоксального марксизма от реформизма. То есть Ленин ввел это различие из тактических соображений, и у него окончательная цель характеризуется таким образом, чтобы как можно резче отличить ближайшую стадию коммунизма от окончательного “царства свободы”. Окончательная стадия оказывается отдаленной от ситуации непосредственно после успешной революции – десятилетиями, по Марксу, и столетиями, по Ленину. Следовательно, перед нами не возврат к первоначальному видению, а одно из знаменитых “объяснений”, когда фиаско эсхатологических ожиданий толкуется, ко всеобщему удовлетворению, как необходимый тактический шаг на пути к идеалу.
Итак, даже Ленин не возрождает исходную мечту Маркса, что особенно хорошо видно по его статье “Карл Маркс” (1914), написанной для энциклопедии. Статья начинается кратким биографическим вступлением. Затем излагается учение “философского материализма”, в основном в виде грубого натурализма Энгельса из “Антидюринга”, далее – учение о “диалектике”, опять же основанное на Энгельсе и Фейербахе, но не Марксе, а также “материалистическая концепция истории”, основанная на одной странице Маркса из “Критики политэкономии”, с игнорированием всех пространных ранних сочинений Маркса на эту тему. Затем в статье говорится о “классовой борьбе” и “экономическом учении”. Глава о “социализме” говорит на основании Маркса о неотвратимости социализма, вырастающего из недр капитализма, но в описании будущего строя Ленин основывается на Энгельсе. Ленин цитирует знаменитый фрагмент из “Антидюринга”: Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство… Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества — взятие во владение средств производства от имени общества, — является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой засыпает. На место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами. Государство не «отменяется», оно отмирает. В качестве примечания надо отметить, что Энгельс изъял из первоначальной мысли Маркса проблему, которая очень беспокоила молодого Маркса: что делать, если экспроприация экспроприаторов не породит царство свободы, но приведет к возникновению еще более порочного общества?
Статья Ленина о Марксе заканчивается главой “Тактика”. Итак, нигде в статье ни единым словом не упоминается о царстве свободы и об опасностях на пути к нему.
Говоря о радикальном крыле марксизма, мы приходим, таким образом, к заключению, что революционный порыв возрождается здесь на уровне необходимости, но не свободы. По ходу дела все больше и больше исторических событий теряют свой “абсолютный” смысл и попадают в категорию “тактики”. Наконец, и сама революция, и время после революции охватываются тактическими истолкованиями. К этому последнему разряду относятся дискуссии марксистов о том, является ли большевистская революция 1917 г. самой революцией, или только ее началом; перейдет ли революция с помощью Коминтерна из русской в мировую; может ли революция в Росси чувствовать себя в безопасности в условиях, когда не происходит мировая революция; можно ли удовлетвориться до поры до времени построением социализма в одной стране. В области тактики решаются и вопросы о том, когда наступит отмирание государства, сколько продлится диктатура пролетариата, что будет означать диктатура пролетариата, когда не останется непролетариев, над которыми можно было бы осуществлять диктатуру, или диктатура должна сохраняться просто на всякий случай, пока не произойдет мировая революция и т.д. и т.п.
Эта тактическая игра сталкивается, впрочем, с интересной трудностью. Если революция победила в России, а чудо марксистской “пятидесятницы” не произошло, люди будут неизбежно впадать в апатию. Игра в тактику способна поддержать энтузиазм только у тех, кто активно участвует в ней на ведущих ролях, но средний человек, видимо, не желает жить одной тактикой. Революция случилась, ее мировое значение вбито в головы всех советских граждан, но проходит десять, пятнадцать, двадцать лет, а государство не отмирает, и революция продолжается. Тогда были найдены более непосредственно значимые вещи, чем “Царство Божие на земле”: Родина, возрождение некоторых русских традиций и “советский патриотизм”.
Так, например, советский патриотизм выступает как замена марксистского “апокалипсиса” для масс, которые не могут все время жить в эсхатологическом напряжении. Сомнительно, впрочем, что все это является фундаментальной переменой в истории марксизма. Сама тактика марксизма никуда не исчезла, хотя массам и пошли навстречу в их ожиданиях. Пока, во всяком случае, не видно, чтобы в руководящем слое марксистского движения ослабло революционное напряжение. Мы, поэтому, не думаем, что марксистское уклонение пришло к своему историческому концу, который наступит, когда революционное напряжение растворится в “консервативной” национальной политике. Пока мы имеем лишь тактическое использование советского патриотизма для движения в том же революционном русле.
Мы проследили проблемы сдвига в идее Маркса до логического, если не исторического, конца, и теперь можем подвести итоги.
Марксистское движение связано с марксовой идеей через тот сдвиг, который произошел после неудачного опыта февральской революции 1848 г. Мы определили суть этого сдвига как перенос центра тяжести с окончательной цели революции на тактику ее подготовки. Этот перенос стал возможен, потому что цель революции – т.е. установление царства свободы – понималась как вытекающая из опыта самой революции. Таким образом, оказывалось, что окончательная цель находится вне всякой подготовки. Подготовить можно только революцию в царстве необходимости, и для этого не нужен “новый человек”. Можно обращаться таким чувствам, как моральное возмущение, идеализм, сострадание, жалость, можно в духе утилитарной этики считать, что небольшие страдания сейчас будут впоследствии вознаграждены большим счастьем для большего числа. Для подготовки революции можно прибегать к отчаянию, зависти, ненависти, умеренному стремлению улучшить свое положение, можно использовать жажду разрушения, терроризм и стремление к власти, и просто желание убивать. В сочетании с апелляцией к морали, борьбе за свободу, с эсхатологическим героизмом и исторической судьбой всё это составляет психологически привлекательную смесь. Единственный минус этого удачного рецепта состоит в том, что его можно имитировать, как, к общему сожалению, выяснилось на примере национал-социализма.
Рассуждая об уклонах в марксизме, мы различили следующие исторические стадии:
1) Сдвиг в позиции самого Маркса, ставший очевидным после февральской революции 1848 г.
2) Сдвиг на уровне немецкого ревизионизма. Угроза свержения буржуазии употребляется, только чтобы эпатировать буржуазию, тогда как действительная политика становится прогрессивным реформизмом. Не будь Первой Мировой войны и революции в России, на этом история марксизма могла бы завершиться, и социализм стал бы одним из направлений рабочего движения. Так радикальные революционеры становятся безвредными сектантами.
3) Сдвиг на уровне советского коммунизма. Революция 1917 г. остановила движение к добровольному самоупразднению марксизма. Захват коммунистами власти в одной из крупнейших стран, причем с помощью заговора и дворцового переворота, а не в ходе действительно революционного развития, стал важнейшей проверкой идеи революции. Поскольку царство свободы никак этим не было приближено, в тактику движения включили учение о двух стадиях коммунизма, из которых первая может продолжаться неопределенно долго, а также заменили апокалиптизм советским патриотизмом.
4) Сдвиг на уровне послевоенной советской политики.
Из исследования этих стадий видно, что сдвиг вызывается обычно войнами и революциями, которые отнюдь не марксистами инициированы. Хотя марксистское движение само по себе не имеет революционной силы, оно превосходно вооружено своей “тактикой” и высоко организованной техникой политической борьбы. Это позволяет марксистам успешно пользоваться параличом и распадом западного общества. Отсюда получается, что движение возрождает свою революционность и избегает проблем с отдаляющимся “тысячелетним царством” с помощью событий, которые возникают помимо этого движения. Поскольку эти события до сих пор возникают в изобилии, можно предсказать, что развитие марксизма со всеми его сдвигами будет продолжаться.
Можно сказать, что сама логика идеи породила сдвиг, но это не объясняет того, почему к этой идее столь настойчиво обращаются в ключевые моменты западного распада. Чтобы быть успешной, идея должна не только исходить из обоснованной критики настоящего состояния западного общества. Такая идея сама должна быть частью кризиса. Идея заразила больное общество, потому что сама была проявлением глубинной духовной болезни, и притом в превосходной степени.
Перевод с английского с издания:
Eric Voegelin. From Enlightenment to Revolution. Durham: Duke University Press, 1975. PP. 240-255
