Неподвижность
Размышления о порядке побуждают классицистов к тому, чтобы противопоставлять движение порядку. Собственно, речь идет не о движении, как таковом, а о культе движения, упоении движением, свойственном Новому времени. Здесь, как мы видим, еще нет ничего от романтизма с ключевой для него идеей эволюции.1
В романе «Игра в бисер» тоже отчетливо виден отказ от движения, любой суеты. Герои путешествуют, как бы не касаясь земли, не замечая обстановки. Они передвигаются, не двигаясь. Конечно, из этого перечисления выпадает последнее путешествие Кнехта в самом конце книги, когда Кнехт покидает страну классицизма: Касталию.
Окитаившийся «Старший брат» представляет классицистический мотив неподвижности несколько карикатурно:
Было отправлено послание Старшему Брату, сердечно приглашавшее его погостить в Вальдцеле у мастера Игры… Китаец этот, однако, не покинул Бамбуковой Рощи, посланец доставил вместо него письмо, написанное выведенными тушью китайскими иероглифами, которое гласило: «Было бы честью увидеть великого человека. Но хождение чревато помехами. Для жертвы нужны две чашечки. Величавого приветствует младший».
Но ведь и Паскаль утверждал, что все человеческие несчастья имеют один корень: неумение спокойно оставаться у себя в комнате:
Если бы человек достаточно состоятельный умел жить в свое удовольствие у себя в доме, он не двинулся бы с места ради морского путешествия или осады крепости; люди покупают армейские должности так дорого потому только, что им невыносимо оставаться в городе, и они ищут бесед и развлечений в играх лишь оттого, что не могут безмятежно сидеть дома.2
Французский историк эпохи Просвещения Поль Азар пишет о XVII веке:
Классицистический ум, в сознании своей силы, любит стабильность. Больше того, он бы сам хотел стать стабильностью. Теперь, когда закончились и Возрождение, и Реформация – эти великие приключения – пришло время умственного сосредоточения, интеллектуального отступления. Политика, религия, общество, искусство, – все спасено от разрушительной критики. Обуреваемая лодка человечества, наконец, пришла в безопасную гавань. Пусть же она останется здесь надолго! Надолго? Нет, пусть она здесь остается навсегда! Жизнь теперь стала упорядоченной, правильной. Зачем же выходить из-под этого благодатного покрова, рискуя встретить что-нибудь такое, что может все перевернуть? На «Великое Вне» теперь смотрят с осуждением: оно может содержать в себе неудобные открытия. Да и само Время хотелось бы сделать неподвижным, остановить его полет. В Версальском парке посетителю казалось, что сами воды остановились в своем течении, ограниченные и управляемые, и они теперь возносятся фонтанами ввысь, вновь и вновь, как будто так будет всегда.3
Человек эпохи классицизма умел жить в своем ограниченном мире, потому что это мир был порядком. Азар продолжает:
Когда Буало был на водах в Бурбонн-ле-Бен, ему казалось, что он на краю света: Отёй был для него целым миром. Так же Париж был целым миром для Расина, и оба они, Расин и Буало, были потрясены, когда им пришлось сопровождать короля в одной из поездок. Боссюэ никогда не был в Риме, как и Фенелон. Да и Мольер не стал возвращаться в лавку цирюльника в Пезенасе. Великие классики не были расположены к путешествиям. Чтобы встретить странников, надо дождаться Вольтера, Монтескье, Руссо.4
Так как порядок неизменен, в мире и в человеке больше не появляется ничего нового. Нетрудно заметить, что этим обесценивается всякий активизм, в том числе попытка Кнехта изменить Касталию и свою жизнь. Я не исключаю, что Гессе и стремился к тому, чтобы подорвать в читателе веру в возможность изменить что-либо.
Через неподвижность природы решается и проблема развлечения, которая как раз и возникает в эпоху классицизма. Мы можем вспомнить глубокий анализ развлечения как духовной болезни у Паскаля. Вообще можно сказать, что игра как тема романа и сам роман как розыгрыш партии игры в бисер – все это тоже обращает нас к той эпохе, когда организованные развлечения были новшеством.
Конечно, классицисты понимали: можно очаровываться и отсутствием движения, можно развлекать себя отказом от развлечений. Нет, касталийцы, как и классицисты, не очарованы своей неподвижностью. Отказ от путешествий и развлечений ничего не обещает, ничем не обольщает. Если путешествовать необходимо, то следует делать это из бесстрастной любви к своей судьбе. Во всех прочих случаях от путешествий следует воздерживаться, потому что они лишены смысла, представляют собой ненужную добавку к полноте жизни. И в самом деле: если человек повсюду и всегда один и тот же, то, перемещаясь, ты всюду возишь с собою всё того же себя и встречаешь таких же людей, как ты сам.
Спокойствие
Разумный человек не изъят из прекрасного единства природы, политики, науки и искусства. Он тоже успокоился и остановился в своем беспорядочном движении. Счастье не становится самоцелью. Человек должен возлюбить свою судьбу, исполнить свой долг, надеясь обрести не счастье, а на «покой и волю». Он должен вернуться «at home» (домой), как сказано Пушкиным в примечании к этому стихотворению.
Несмотря на мощную публицистическую струю в романе Гессе, мы ощущаем внутреннее спокойствие автора, умиротворяющее действие классицизма. На примере Кнехта мы видим, как герой движется исключительно в рамках приличий, соблюдая меру своей природы, своего характера, то есть подчиняя страсти разуму.
Для классициста все решено, все на своих местах и именно в этом качестве доступно для познания. Из этого происходят знаменитые качества классицистов: трезвость, спокойствие, равновесие и некоторое самодовольство, так раздражающие все последующие поколения. Все эти качества были основательно осмеяны романтиками и реалистами, например, под именем «умеренности и аккуратности».
Гессе отсылает знающего читателя к практике и законам классицизма, но не призывает к новой революции внутри нашего революционного века во имя реставрации классицизма. Классицист ведь ставит перед собой только достижимые цели. Его одушевляет не мечта, а ровный, несколько скучный свет разума. Классицизм спокойно и мрачно оценивает положение дел, примерно так же, как Кнехт в конце романа смотрит на будущее Касталии.
Мы не видим у Гессе восхищения классицизмом в том числе и потому, что сам классицизм не допускает к себе экстатического отношения. Такое эмоциональное отношение к классицизму нарушало бы принцип трезвости и спокойствия.
Мы можем заключить, что своей последней книгой Гессе пытался успокоить до глубины взбаламученный современный мир. Классицизм в романе – еще один способ остановить беспорядочное историческое движение.
Следующая глава: Классицизм и власть
- См. Priestman M. Romantic atheism: Poetry and freethought, 1780-1830. Cambridge, New York: Cambridge University Press, 2004. 307 p. ↩︎
- Паскаль Б. Мысли / Пер. Ю. А. Гинзбург. М.: Издательство имени Сабашниковых, 1995. С. 112-113. ↩︎
- Hazard P. The European Mind, 1680-1715. Harmondsworth: Penguin Books, 1964. P. 17-18. ↩︎
- Hazard P. The European Mind, 1680-1715. Harmondsworth: Penguin Books, 1964. P. 19. ↩︎
