митр. Анастасий (Грибановский)
Своим, по временам, подлинно “жестоким” пером Достоевский, как острым резцом, прошел по мягкому русскому сердцу, и, потрясши его до основания, вывел его из духовного равновесия. Он показал впечатлительному русскому обществу соблазнительный образ человека, находящегося по ту сторону добра и зла, и в этом пункте до известной степени вошел в соприкосновение с Ницше: не напрасно последний почувствовал в творчестве нашего писателя что-то сродное себе и говорил, что Достоевский “единственный глубокий психолог, у которого он мог кое-что взять для себя”.
Развивая везде свою излюбленную идею о двух безднах, борющихся в глубине русского сердца и имеющих, так сказать, одинаковое право на свое существование, в силу данной человеку свободы, Достоевский тем самым косвенно вынес для нашей революции если не моральное, то, по крайней мере, психологическое оправдание. В этом смысле из его творчества течет одновременно и горькая, и сладкая вода. Не подлежит сомнению, что в своей личной жизни он преодолел злую стихию, но он не передает этого чувства другим и не придает ему захватывающей и побеждающей силы. Он предоставляет читателю самому сделать выбор между добром и злом, переоценивая силу его самоопределения, равновесие которого нарушено грехом. Поэтому от него родилось, так сказать, два поколения людей: одни это те, которые идут за ним до конца через подвиг веры, любви и смирения к вратам потерянного рая, а другие останавливаются, подобно жене Лота, на этом пути и оглядываются на Содом и Гоморру, не будучи в состоянии преодолеть в себе тяготения к нравственному соблазну. Из этой последней плеяды вышел целый ряд молодых писателей, впитавших в себя прежде всего карамазовский “бунт” и понесших его в народные массы, с целью революционизирования последних. Не подлежит сомнению, что сам Достоевский отказался бы с негодованием от таких мнимых своих идеологических преемников, однако они были бы вправе сказать, что из его произведений извлекли материал для своей разрушительной литературной работы.
Так как великие умы невольно отбрасывают свою тень вперед, то не произошло ли, с другой стороны, того, что Достоевский самым пластическим изображением духа и формы грядущей революции помог большевистским вождям конкретизировать свои идеал, придать ему законченность, жуткую огненность и своеобразную принципиальность? Быть может, революция совершилась по Достоевскому не только потому, что он прозрел еe подлинную сущность, но отчасти и предопределил ее образ – самою силою психического внушения, исходящего от его реалистического художественного гения, забывшего на этот раз завет Гоголя, по которому всякое создание искусства должно вносить в человеческую душу успокоение и примирение, а не смятение и раздвоение. Во всяком случае, весь этот вопрос, невзирая на всю его трагичность, – требует обстоятельного, вдумчивого и объективного исследования, каковая обязанность лежит на грядущих поколениях.
Публикуется по изд.
митр. Анастасий (Грибановский). Беседы с собственным сердцем
