О греческом неоправославии Иоанна Романидиса и митр. Иерофея (Влахоса) беседуют протоиерей Константин Джинчарадзе и Роман Вершилло.
Протоиерей Константин Джинчарадзе служит в Тбилиси, в храме имени Святого Георгия. Руководитель фейсбук-канала “cheshmariti orientiri ” (“Ориентир истины”), а также главный редактор православного сайта “Xareba.net ” (Благовещение). http://xareba.net/
Роман Вершилло, московский православный публицист, редактор сайтов “Антимодернизм” и “Два града”.
5 Responses
Основоположник торжествующего ныне утилитаризма Бентам, именно находясь в России, где ему покровительствовал Потемкин, написал трактат о необходимости ростовщитества. Что-то было такое в российской интеллектуальной атмосфере конца XVIII-го века, что спустя столетие отозвалось философией все единства.
Философия Бентама была мощным всеевропейским явлением. Тут Россия не исключение, конечно.
Вот что писал великий греческий святитель и богослов праведнаго Никола Кавасила о значении Искупления в своем изъяснение Божественной Литургии:
6. Почему над хлебом священник изображает страдания Христовы
Вырезанный хлеб, пока он лежит на жертвеннике, есть простой хлеб. Он только лишь предложен Богу и соделался даром. Этим означается тот период времени, когда и Христос был даром; а Он был им, как сказано выше, с самого рождения, так как Он был даром и по самому рождению Своему, по закону, потому что Он был первородный. Но так как то, что совершилось над этим Телом в последующее время, – страдания ради нашего спасения, крест и смерть, – было прообразовано гораздо прежде, еще древними, по этой причине и здесь священник, прежде перенесения хлеба на престол и принесения его в жертву…. А потом он еще выражает чрез это и ту мысль, что этот хлеб скоро имеет быть пресуществлен в тот истинный Хлеб, Который был распят, принесен в жертву.
7. В чем состоит воспоминание Господа… Какое же основание тому, что Он напоминает не о чудесах, а о страданиях? То, что последние НЕОБХОДИМЕЕ первых, судя по тому, что одни составляют причину нашего спасения и без них НЕВОЗМОЖНО было бы для человека и воскресение, – я разумею страдания, – а те служат только доказательством, ибо чудеса совершались для того, чтобы все веровали в Господа, что Он воистину Спаситель.
О ходатайстве Христа… Ибо и глаз без света не может видеть, и душам без Христа невозможно иметь истинную жизнь и мир, так как Он один примиряет с Богом, производит тот мир, без которого нет истинной надежды врагам Божиим участвовать в каких-либо благах Божиих. Следовательно, кто или сначала не соединился со Христом, или, соединившись, не пребыл в единении, тот еще враг (Божий) и чужд Божественных благ.
Ибо что примирило Бога с естеством человеческим? Конечно, то, что Он увидел Своего Возлюбленного Сына человеком.
Так, Он примиряется и с каждым человеком, который облекается во образ Единородного, носит тело Его и является единым духом с Ним. А без этого каждый сам по себе есть человек ветхий, ненавистный Богу, не имеющий ничего с Ним общего.
Посему, если надобно веровать, что души получают покой от молитв священников и от приношения святых даров, то наперед нужно верить и тому, что это бывает тем именно способом, каким одним возможно человеку получить покой. А какой это способ, уже сказано: это – примириться с Богом и не быть Его врагом.
Как же это сделать? Нужно соединиться с Богом и соделаться единым духом с Возлюбленным; о Котором Одном благоволил Отец. А это дело святой трапезы, которая, как видно из сказанного, обща равно и живым, и умершим.
Также – 17. Изъяснение перваго антифона
… Под самою же истиною разумеются суд и правда. Почему? Потому что Спаситель, изгнав ею грех и умертвив диавола, сотворил это не преизбытком силы и могуществом победы, а судом и правдою, как сказано: «правда и судьба уготование престола Твоего» (Пс. 88, 15). Так и ты в своих судах побеждаешь противников приговором судей. Посему-то и Спаситель говорит: ныне суд есть миру сему: «ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Ин. 12, 31). Ведая это, блаженный Дионисий говорит, что неисследимое человеколюбие Богоначальной Благости разрушило тяготевшую над нами державу отступнического полчища, т. е. демонов, не превозмогающею силою, но чрез тайно преданные нам словеса – судом и правдою. Так как восхваляемое есть не только милость и истина, но еще правда и суд, то песнопевец прибавляет: «яко прав Господь Бог наш и несть неправды в Нем» (Пс. 91, 16).
https://azbyka.ru/otechnik/Nikolaj_Kavasila/Izjasnenie_bogestvennoj_liturgii/#0_32
Когда современньıх греческих йерархом отвергают догмата Искупления и “юридическое богословие” они отвергают на самом деле не только русским святителям но своих духовних предков тоже.
Сделало мне впечатление, что греки всегда обвинают русских хороваго пения и живописьная иконография в западном влиянии и как бьı не-православности, хотя против нет конкретньıх канонов против них (последная даже одобрена деяния 7-го Вселенскаго Собора и одна из первьıх икон Господа “Пантократор” из Синаи является пример именно живописа), и не нарушают богослужебной ред Православной Церкви, а сами они шли по папскому календарю, которой изменяет весь Месецослов (и на самом деле разрушает Петроваго поста) – эта богослужебная реформация в Церкви, новьıй мальıй порядок по западному влиянию.
“Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего.” (Мт. 7:5)
Святитель Илия Минятий (1669-1714)
Период I, 7. Слово в Великий Пяток, о спасительном страдании
Но ужели была необходимость в том, чтобы пострадать, быть пригвожденным ко кресту и умереть Господу славы? Ужели не было другого какого-либо средства спасти род человеческий? Поистине изумительно беспредельное снисхождение Божие!.. Залевк, царь Локрский, между прочим, издал один закон, чтобы прелюбодеев лишать обоих глаз, – закон справедливого возмездия: света очей, драгоценнейшего блага жизни, должен был лишаем быть тот, кто посягает на честь другого, также драгоценнейшее благо. Первым, кто нарушил этот закон и был уличен в прелюбодеянии, оказался собственный сын царя. И справедливейший государь присуждает его к положенному законом наказанию. Тогда его начинают просить все приближенные, вельможи, весь народ, чтобы он помиловал своего сына, своего преемника и наследника царства. Но царь твердо стоит в своем решении и желает лучше сохранить закон, чем сына. Ходатайства и просьбы, однако, были столь неотступны, что царь начал мало-помалу смягчаться и прислушиваться не только к голосу справедливости, но и – отеческой любви. «Справедливость, – говорил он, рассуждая сам с собой, – требует ослепить моего сына, оказавшегося нарушителем закона. Но отеческая любовь располагает меня к жалости, потому что он чадо мое. Если я пренебрегу справедливостью и не накажу, как следует, я буду неправедный судия. А если подавлю чувство отеческой любви и накажу его по закону, я окажусь бессердечным отцом. О, судьба! Если мне предстояло быть отцом, зачем ты поставила меня судьей? О, природа! Если я должен быть судьей, зачем ты дала мне сына? Что ж это? я колеблюсь… Я – справедливый судия, а правда слепа и не зрит на лицо преступника… На что ж я должен осудить? Я – чадолюбивый отец, а любовь также слепа и не смотрит на вину преступника. Я царь… Я могу наказать, когда захочу, но ведь как царь я могу и простить. Как мне сохранить закон? Как мне спасти сына? Что мне делать несчастному – судии и отцу? Нет ли какой-нибудь возможности сохранить закон и спасти сына? Есть! Необходимо выколоть два глаза. Пусть же будет выколот один глаз у меня, а другой – у сына моего! Пусть он отдаст один глаз, как виновный, и другой – я, как отец! Таким образом я удовлетворю и правду мою и успокою любовь отца, сохраню мой закон и спасу от потери зрения сына, явлюсь и судьей справедливым и чадолюбивым отцом!». Так-то, слушатели… Здесь требовалось выколоть два глаза; но для того, чтобы с одной стороны, сохранить закон и покарать преступление, а с другой – чтобы пощадить чувство отеческой любви и сохранить зрение преступному сыну, найдено было такое решение, чтобы отец отдал один глаз, а сын – другой. Это – прекраснейший из всех пример высшей царственной справедливости и отеческого милосердия. Однако, как пример человеческий, он бесконечно далек от того, чтобы стать в сравнение с тем, что совершил для нашего спасения правосудный и милосердый Бог!
Искони, с самого начала, в раю сладости, Божие определение начертано было на древе познания: если человек вкусит от него и таким образом нарушит заповедь Божию, немедленно постигнет его смерть. В оньже аще день снесте от него, смертию умрете (Быт.2:17). В лице праотца Адама мы все согрешили. Во Адаме вси согрешиша (Римл.5:12). Мы согрешили праотеческим и сверх того своим произвольным грехом, так что все подлежим проклятию от Бога, все достойны вечных мучений. Нам оставалось понести заслуженное наказание – лишиться как бы обоих глаз – обеих жизней – телесной и духовной, если бы не найден был способ избавления. Но в чем мог состоять этот способ, когда долг наш пред Богом бесконечен? Если бы пришли искупить нас тысячи таких мужей, как Моисей или иной кто из пророков, если бы воплотились и умерли за нас тысячи ангелов для того, чтобы удовлетворить правде Божией, то жертва их крови не была бы достаточной, как кровь тварей, – была бы ограниченной, недостаточной, малой цены сравнительно с нашим долгом пред бесконечным Божеством. «Оставалось совершиться, – богословствует св. Прокл, – одному из двух: или всем подвергнуться осуждению смерти, потому что все согрешили; или же должно было быть принесено воздаяние такой цены, которое было бы достаточным удовлетворением долга. Человек сам себя спасти не мог, потому что сам подлежал долгу греха; ангел также не мог искупить человечества по своей ограниченности для такого искупления. Человек один спастись не мог, – продолжает свою речь тот же учитель, – а Бог пострадать не мог». Необходимы были два естества – человеческое и божеское. Не одно только человеческое – потому что оно не могло спасти обоим страданием и смертью. Надлежало и человеческому и божескому естеству быть соединенными в одном Лице Богочеловека. Этому Лицу надлежало пострадать и умереть по своему человечеству, которое подлежит страданию и смерти, но вследствие соединения Божества и человечества в одном Лице Богочеловека это страдание и эта смерть получают бесконечное достоинство, бесконечную цену. Таким образом могла произойти уплата бесконечного долга. Так надлежало быть, так и совершилось. С одной стороны, внял Бог правде Своей, требовавшей возмездия за грех наш, потому что мы преступили Его заповедь. Потреблю человека, егоже сотворих (Быт.6:7). Но с другой стороны, Бог услышал глас Своего милосердия, ходатайствовавшего о прощении нас, потому что мы – дело рук Его. Живу Аз, не хощу смерти грешника! (Иез.33:11). Бог, как праведный Судия, хочет сохранить закон Свой, и в то же время, как человеколюбивый Творец, желает спасти Свое создание. Что ж Он совершит, Судия и Отец, Бог и Создатель? Бесконечная премудрость Его нашла средство сохранить закон и спасти Свое создание…
Здесь, рек Он, необходимы два естества: божеское и человеческое. Пусть человечество даст одно, со смертною плотью, а Я дам другое – Божие Слово. От соединения двух естеств произойдет одно Лицо – Богочеловек: совершенный человек и совершенный Бог. Он да постраждет, Он да умрет! Умрет, как человек, и пролитая кровь Его явится возмездием за грех; но так как умирающий человек будет вместе с тем и Бог, то это возмездие явится бесконечной цены. Таким образом возрадуется Мое милосердие, потому что кровью одного только человека искупится все остальное человечество. Удовлетворится и Моя правда, потому что кровью Богочеловека искупается бесконечный долг. И Я явлюсь и Судиею правосудным и Творцом человеколюбивым». Вот – причина, в силу которой надлежало пострадать и умереть Богочеловеку, дабы, как человек, Он мог уплатить долг и, как Бог, доплатить сполна… Здесь, еще раз повторяю это, христиане, здесь необходимы как бы два ока – две природы. Мы, виновные, нарушители заповеди Божией, дали как-бы одно око, человеческую природу. Бог и Отец дал как бы другое – Божество. В человечестве Христа нам угрожала казнь смертная, но в Его Божестве смерть упразднилась. Расплатились мы Божественною плотью, соединившеюся с Божиим Словом, и избавились от осуждения смерти Божиим Словом, явившимся в плоти, как высочайшим образом изъясняет это великий Афанасий: «подобало обоим преславно быть вкупе, так что смерть всех исполнялась во плоти Господа, и та же смерть, чрез Слово Божие, соединившееся с плотью, истреблялась».