Отзыв на статью игумена Петра (Мещеринова)

О вере и спасении: отзыв на статью игумена Петра Мещеринова

М.Д.

1.

Сегодня мне представляется необходимым начать разговор, поводом к которому стала статья игумена Петра Мещеринова “О повседневном миссионерстве”.

В наше время православная миссия оказалась тем пунктом, вокруг которого сломано немало полемических копий. Это и не удивительно, ведь с успехом миссии многие связывают саму будущность нашей поместной Церкви. Я не думаю, что нам с вами удастся внести в существующую полемику что-то новое. Наша задача гораздо скромнее: определить, насколько соответствует традиционному Православию позиция названного игумена (полный текст статьи можно найти по адресу: http://s30109459078.mirtesen.ru/blog/43039699523 – часть 1-я и http://s30109459078.mirtesen.ru/blog/43839593597 – часть 2-я).

У меня лично эта позиция вызывает вопросы уже со вступительной части. Критикуя тот образ христианства, который мы подчас являем, о. Петр приводит следующие примеры: Нередко приходится сталкиваться с такими ситуациями: жил себе обычный человек; обратился к Богу, воцерковился – и стал совершенно непереносим для своих ближних, которые, глядя на него, думают: ну если он сделался таким из-за Православия, то нам от него нужно, пожалуй, держаться подальше… Или: вот “средняя” семья; живут муж с женою уже несколько лет, “притёрлись” друг к другу, выстроили отношения, быт. Вдруг – горе: супруга уверовала… и теперь – конец мирной жизни в семье. Муж брошен, всё внимание супруги обращено только на “духовную жизнь”, на духовника, на паломничества; муж не слышит уже от жены нормального слова, а только православную лексику да упрёки: де, ты нехристь, венчаться не хочешь, не постишься, и проч., и проч. Результат такого “воцерковления” – семья на грани распада…

Попутно замечу, что не считаю православную лексику в устах верующего человека ненормальной. Стремление воцерковившегося человека радикально изменить свою жизнь кажется мне похвальным. Но дело даже не в этом. На первый взгляд, можно бы согласиться с о. Петром, что названные им верующие люди ведут себя по отношению к окружающим недостаточно мудро. Но как же, в таком случае, быть со святыми первых веков христианской эры, то есть того периода истории, когда христиане, как и сегодня, жили в языческом окружении? Всегда ли они стремились быть приятными своим близким? Или их поведением руководили подчас совершенно иные мотивы? Вот что, в частности, сообщает о мученике Хрисанфе его житие: Хрисанф стал новым человеком. Когда его звали в языческий храм, он отказывался, говоря: — Что мне там делать? — Когда приглашали его разделить товарищескую пирушку, он отвечал словами апостола Павла: “Не увлекайтесь вином, — в нём заключён блуд”! Как реагировали на подобное поведение его приятели? Уверен, что без восторга.

А что, в таком случае, скажем мы о вмц. Анастасии, которая отказывала в супружеской близости своему мужу-язычнику? Он, кстати, так и не обратился ко Христу, но станем ли мы в этом винить святую? Давайте тут же вспомним и вмц. Ирину, отказавшую жениху-язычнику и ставшую ненавистной для отца. Что она сделала не так, из-за чего родной отец обрек ее на мучения? Примеры можно бы множить и множить. Но для начала давайте разберемся, к чему конкретно призывает нас о.Петр.

Вслед за вступлением, автор переходит к перечислению основных ошибок, которые он усматривает в образе действий самодеятельных миссионеров. Эта часть статьи, по-видимому, должна подготовить читателя к восприятию выводов, ради которых, собственно, статья написана. Перечисляя ошибки, игумен Петр вычленяет шесть основных частей.

Первая претензия к миссионеру-любителю состоит в том, что вместо евангельских бесед, мы, якобы, даем интересующимся практические советы о том, как следует приобщаться к церковной жизни. Часто можно,- сетует сей пастырь,- услышать такие, например, “советы новоначальным”: “ты вот постись, ходи в церковь, читай такие-то и такие-то молитвы, съезди обязательно в такую-то обитель к старцу, отслужи молебен такой-то иконе”, и проч., и проч.

Кто-то согласится с о. игуменом, кто-то станет спорить. Упрек и впрямь какой-то искусственный. Но дело-то вовсе не в этом. Истинная цель этих словес – внести в сознание читателя понятие о магизме. Вот тут-то и есть предмет для самого серьезного разговора.

Продолжая умозрительный диалог “новоначального” с “нами”, о. Петр заключает: Наставляемый говорит: “да я не понимаю ничего, что в Церкви происходит, и молитвы мне непонятны…” На это следует такой ответ: “ну и ничего, что ты не понимаешь. Главное, что бесы понимают, а тебе и не надо ничего понимать”, – то есть как бы всё само собой, автоматически, где-то там на небе произойдёт, а ты только выполняй то-то и то-то. Это и есть магизм. – На самом же деле перед участием в церковном обряде обязательно требуется понимание его…

Если оставить в стороне нарочитое ерничество игумена Петра и перевести данный пассаж на нормальный церковный язык, получится вместо нелепого выражения автоматически где-то там на небе совершенно бесспорное “по Божию произволению”; а вместо бесы понимают, а тебе и не надо ничего понимать – “Бог увидит твое старание и поможет”. То, что о. Петр пытается выставить в нелепом свете, на самом деле является вполне нормативной, с точки зрения церковного учения, позицией.

Взять для примера крестное знамение. Понимаем ли мы, как оно действует? Мы знаем, что таким образом изображаем на себе Крест Христов. Но кто мне рационально объяснит, почему этот символический жест, когда я прикасаюсь сложенными пальцами к некоторым частям своего тела, реально разрушает козни бесов? Здесь происходит чудо, а механизм чуда неизменно сокрыт от нас. Понимания и не требуется; мы просто поверили однажды, что крестное знамение следует накладывать на себя, потому что так учит Церковь. Мы делаем это просто из послушания и с верой, и вдруг, по Божиему произволению, (автоматически?) что-то необъяснимо происходит, становится светло на душе, отступает мрак. Каждый верующий испытывал на себе действие крестного знамения совершенно независимо от образования или уровня интеллекта.

Мне представляется, что игумен Петр Мещеринов со своим “магизмом” замахивается на самые основы домостроительства нашего спасения. Что нас спасает: сила Божия или наш собственный разум, постигающий те или иные “спасительные” истины? Или иначе: Православие – это гнозис (познание) или живое Богообщение через Таинства?

Постараюсь раскрыть свою мысль подробнее, чтобы никто не имел повода обвинить меня в словесных спекуляциях. Церковь учит, что для спасения человека требуется движение человека к Богу. Что при этом требуется от человека на первых порах, пока он еще полностью порабощен греху, не может управлять ни мыслями, ни чувствами?

Глубокая и нелестная вера – благодатный дар, которому неоткуда взяться у душевного человека, только что перешагнувшего церковный порог; молиться правильно он не способен, потому что истинная молитва стяжается многими трудами; истинному покаянию в новоначальном также неоткуда взяться, ведь видение своих грехов приходит в результате приобщения Церковных Таинств; о Богомыслии и говорить нечего… Да и вообще, ничего достойного Спасения человек принести Богу не в состоянии: все осквернено грехом, все нечисто. Благие дела – это уже плоды, а не приношения.

Так что же становится тем шагом, который делает спасающийся навстречу Богу? Неужели приобретение им определенного количества битов информации касательно “основ веры и устроения Церкви”? Нет! Первый шаг есть произволение, выраженное в прилагаемых человеком усилиях. Неофит старается молиться: у него плохо выходит, ему скучно и тяжело, он не все слова понимает; но он не оставляет правила и вычитывает день за днем все, что положено читать начинающим молитвенникам. Он пытается говеть, скорбит с непривычки и кое-как выносит ехидные замечания близких, но не оставляет поста, потому что ТАК НАДО. Он приходит на исповедь, хоть еще не осознал и десятой доли своих грехов… Он не ждет, когда кто-то возьмется его просвещать курсом вероучительных лекций, но сам пристает с расспросами, ищет литературу, записывается на курсы… Бог видит его усилия, его произволение и призирает на его упорство. К нему еще придут и знания, и навыки, и, даст Бог, благодатные дары. Но на первых порах от него требуется только СТАРАНИЕ.

Поэтому с полным основанием можно посоветовать человеку вычитывать “непонятные” молитвы (на самом деле при искреннем желании общий смысл церковнославянского текста улавливается уже при первом чтении), выстаивать службы (первые обедни в своей жизни я стоял, еще не зная, чем дьякон от пресвитера отличается), поститься и посещать святыни. И нет тут никакого магизма; есть удивительное ЧУДО спасения падшего человека.

Вот такая лукавая подмена: назвали чудо Божие магизмом и можно уже смело агитировать за западный рационализм с протестантским уклоном. Протестантами нас, кстати, о. Петр еще не раз попрекнет в этой статье. Но всему свое время.

2.

Следующим предметом нашего внимания окажется соотношение Священного Предания и Священного Писания. Этого вопроса наиболее полно о. Петр касается в выводах своей статьи. Эти выводы, как мы помним, предваряются еще пятью претензиями в адрес православных, которые мы отдельно разбирать не планируем, как не имеющие самостоятельного вероучительного значения.

А вот в выводах игумен Петр Мещеринов, по-видимому, пытается обосновать необходимость ревизии церковного Предания и пересмотра его роли в жизни православного человека. По мнению о. Петра, как-то плохо получается у нас быть настоящими христианами, а в качестве основных причин такого положения дел названо принижение роли Священного Писания и неправильное восприятие Священного Предания Церкви.

Тема Предания для о. Петра не нова. В рассматриваемой статье идея ревизии подается, вроде Троянского коня, под видом заботы об успехе православной миссии. Более подробно и с достаточной долей откровенности взгляд на Священное предание, его применение и границы был изложен им в работе “Беседы о вере и Церкви” (глава “О Священном Предании”). Основные тезисы на интересующую нас тему, изложенные в этой работе, помогут лучше понять выводы автора в статье о повседневном миссионерстве.

В “Беседах” отец Петр предложил делить все Церковное Предание на Священное Предание (к нему, по мысли автора, относятся догматическое учение веры и проистекающее из нее устроение нашего спасения, или, что то же, нравственное учение Церкви; Св. Таинства и следующие из них основы литургического и канонического строя Церкви) и все остальное, отнесенное о. игуменом к Преданию – только не Священному, а просто церковному, историческому. Сюда попадают частные дисциплинарные нормы, те или иные внешние церковные формы, такие, например, как богослужебные, монашеские; это область разнообразных уставов, форм приходской жизни, и проч. В результате такого деления лишились покрова святости жития святых вместе с пятиглавыми храмами, с иконостасом, треугольными фелонями, нательными крестиками, старым стилем, архаичным языком, акафистами и записками, нестрижеными бородами и волосами, монархической идеологией, крестными ходами, стояниями и проч. и проч. Таким образом очерчивается круг первоочередных объектов реформирования.

Но на этом дело не остановится. Реформаторский дух требует пересмотра самих основ Церкви. Поэтому игумен Петр предлагает невиданные ранее критерии “Священности”, которые на очередном этапе помогут отнести к не очень священным какие-то объекты из первого списка. В качестве критериев для определения Священного Предания предложены три пункта:

1. …Всякое явление, принимаемое нами в качестве такового, должно корениться в Св. Писании, соответствовать ему, не противоречить ему.

2. Так как Церковь есть вместилище Св. Духа, Духа любви к Богу, Духа ревности о спасении каждого человека, Духа Истины, свободы и чистоты, – то всякое явление, принимаемое нами как Св. Предание, должно быть исполнено тем же Духом. Яснее всего этот Дух выражен в Литургии, Таинствах и освятительных чинах Церкви.

3. Нужно провести некое историческое исследование, чтобы выяснить, к чему восходит разбираемая вещь – к неизменному и вечному устроению Церкви, или к историческим особенностям ее земного бытия.

Пункты интересны хотя бы тем, что первый из них фактически утверждает примат Писания над Преданием (Предание, по мысли автора, должно вытекать из Писания, а не просто проверяться им). На основании этого пункта можно объявить необязательной благочестивой традицией, скажем, совершение Таинства брака, не упомянутое, якобы, напрямую в Писании (такая опасность тем более реальна, что уже сейчас во многих храмах блудное сожительство приравнивается к браку, особенно, если речь идет о сожительстве с “благословения” ЗАГСа). На основании третьего пункта можно, например, как угодно перекраивать богослужебные чины, удалять тексты об иудеях, нечестивых агарянах и т.п. Про второй пункт вообще сказать нечего: на его основании, при желании, можно отменить все, что душе угодно.

На самом деле со Священностью Предания дело обстоит гораздо проще: Священное Предание – это живой опыт Церкви, приобретаемый в ходе ее исторического бытия, плюс преемство благодатного освящения. Писание – есть богослужебная и учительная книга, родившаяся из устного Предания и остающаяся органической частью Предания Церкви. Все явления в жизни Церкви, которые не противоречат Писанию, понимаемому в рамках святоотеческой традиции, а равно – сложившемуся церковному наследию,- должны восприниматься нами в качестве Священного Предания. Таким образом, чтобы решить, что какое-либо явление к Св. Преданию не относится, необходимо доказать его прямое несоответствие учению и историческим традициям Церкви.

Противопоставление Писания и Предания – есть учение латинское, ставшее отправной точкой для Западной Реформации. Противоестественность такого противопоставления наглядно изображает иерей Олег Давыденков:

…Если мы будем противопоставлять Писание и Предание, мы попадем в богословский тупик. В самом деле, как нужно толковать Священное Писание? Естественно, что в соответствии с Преданием. А какое Предание нужно признать истинным, а какое ложным? В соответствии с Писанием. Получается порочный круг.

Западные конфессии решили этот вопрос по-разному. Протестанты просто отвергли авторитет Предания в пользу Писания. Католики выходят из положения благодаря апелляции к непогрешимому мнению Папы, который может в любом случае безошибочно указать, как толковать Писание и какое Предание следует принимать (“Догматическое богословие”).

Исходя из всего сказанного, становится очевидной нелепость такого пассажа в статье о. игумена: Между прочим, протестанты подкупают молодёжь в том числе и тем, что они активно изучают Писание. Мы беспокоимся: как нам противостоять сектантам? А вот начать с того, чтобы Евангелие перестало быть для нас только святыней для лобзания, а стало активно воплощаться в нашей жизни – и в образе мыслей, и в образе действий. Выходит, по мысли автора, для противодействия сектантам надо последовать их примеру: оторвать Писание от Предания, то есть стать такими же сектантами, поскольку Писание, тупо вырванное из Церковного Предания, начинает толковаться вкривь и вкось каждым встречным, что мы у тех же сектантов и видим.

Кто-то укажет: Игумен Петр и не агитирует за отказ от Предания. Он предлагает Писание изучать. Это же хорошо. А я отвечу на это так: любой православный не по названию, но по образу жизни, будь он даже совсем неграмотный, пусть и Нового Завета в руках не держал,- знает слово Божие лучше любого протестанта. Те знают тексты, лишенные жизни, лишенные содержания, ибо содержание Христова учения – Он Сам (буква мертвит, как известно). А у Православного человека есть Блаженства на Божественной Литургии, паремии на предпраздничных службах, есть проповеди, построенные на евангельских и апостольских чтениях, есть исповеди, которые ничто иное представляют собой, как практическую школу Заповедей Божиих. Есть, в конце концов, благочестивые беседы и жития святых, явивших всей своей жизнью образ Христова Царства… Да что там много говорить, когда жизнь искреннего церковного человека есть в своей сути слово Божие, записанное не мертвыми буквами, а живыми делами.

Я вовсе не говорю, что Писание читать ни к чему. Человек, не находящий времени на такое чтение, лишает себя великого спасительного средства. Но, во-первых, это делается совсем не для того, чтобы лучше выглядеть в глазах каких-то протестантов, а во-вторых, пусть мне кто-то скажет, что неграмотный православный прихожанин не спасется уже по одному тому, что не читает Писаний!

Ложное учение о “двух преданиях” позволяет о. Петру делать недобросовестные выводы. Наша основная ошибка,- утверждает он,- заключается в том, что для нас исторические формы Предания становятся важнее самого Предания. Когда это происходит, тогда Предание лишается жизни, превращается в упомянутую выше “схему”, в набор правил, постановлений, запретов, раз и навсегда определённых способов аскетического поведения и т.д. – Преданию всегда свойственно осмысливать современность с точки зрения Христовой Евангельской истины; мы же, принимая за Предание его формы, становимся не способными на это, боимся вопросов, которые ставит перед нами жизнь, уходим от них, ссылаясь, в ответ на новые, никогда ещё в истории не бывшие проблемы, на церковные памятники тысячелетней давности. Это отнюдь не привлекает к нам людей; в глазах их мы совершенно неадекватны обстановке, в которой мы живём. Церковь всегда современна, ибо она есть осуществление вечно-Нового Завета; мы же делаем из неё этнографический музей.

Снова нам предлагают создать “Живую Церковь”, отвечающую духу века сего. А в чем состоит “новая обстановка”? Человек так и не эволюционировал; в политике – все те же интриги, что и тысячу, и две тысячи лет назад. Языческий мир вокруг нас мало отличается от того, который окружал христиан в первые века. Или научно-технический прогресс стал тем новым вызовом, который требует разрушать изнутри здание Церкви? Да нет, техника сама по себе духовно нейтральна. Может быть, о. Петра так тревожит терроризм, что ради борьбы с ним нам срочно необходимо расстаться с нательными крестиками и перейти на новый стиль?

Все эти заклинания “новыми вызовами” звучат не слишком искренно. Соблазны в окружающей нас действительности, безусловно, стали как-то навязчивее, человек стал слабее. Но это значит только, что надо становиться ревностнее и тверже стоять в истине, а не то, чтобы сносить иконостасы. Вызов остался тем же, что и саду Эдемском. Имя этому вызову – диавол. Только сегодня поддаваться перед этим древним вызовом стали подчас и те, кому следовало бы воинствовать до последнего издыхания; те, кто именует себя монахами.

3.

Есть в статье игумена Петра и поучительные моменты. Очень интересно для нас, что в статье с достаточной откровенностью показано, какой человеческий тип стремятся заманить в храм Божий он сам и единомысленные с ним “миссионеры”. В 5-м пункте претензий к православным автор приводит в пример своего знакомого, старого вузовского преподавателя, профессора, якобы пострадавшего от неумеренной требовательности православного батюшки: Этот умный, добрый и нравственный человек верил в Бога, но к Церкви обращаться не хотел. “Почему?”, спросил я его. “Видишь ли, голубчик, – ответил он мне, – достаточно было в моей жизни советского коллективизма; не хочется мне уже никакого другого. Кроме того, я ведь начинал ходить в церковь, когда это стало “можно”. Там мне сообщили, что я обязан делать то-то, то-то и то-то; но никто мне не объяснил, почему я это обязан. Я, например, не могу поститься: мой организм не выносит постной пищи, и здоровье у меня слабое. Молодой священник, с которым я говорил, сказал мне, что это всё отговорки, нежелание подвизаться, самолюбие и высокоумие, что пост ещё никому не вредил, что пост вообще лучшее лекарство от всех болезней, а врачей, если они неверующие, и слушать не надо; и что без поста Церковь не разрешает причащаться. Ну, раз Церковь мне не разрешает, то я в неё и не хожу…”. Вот пример антипроповеди,- подытоживает о. игумен,- вместо того, чтобы помочь человеку развить, усовершенствовать и “оцерковить” уже имевшуюся у него веру во Христа, её “забили” запретами и непомерными (на тот момент) для этого человека требованиями…

Но давайте внимательно разберемся, что же на самом деле произошло в данном случае. А произошло вот что. В храм пришел человек, твердо знающий, что для него хорошо и что – плохо и совершенно не готовый принять какие-либо ценности, не вписывающиеся в его собственную “систему координат”. У себя на работе он привык доминировать (покровительственное “голубчик” вовсе не устраняет этого факта, а, скорее уж, подчеркивает его). И в храме он не видит авторитетов, перед которыми следовало бы склониться. Господь призывал отвергнуться себя и следовать за Ним. Но этот профессор не считает нужным чем-то поступаться; он оставляет за собой безоговорочное право идти по жизни так, как ему вздумается. Он пришел не послужить. Он чувствует себя в храме клиентом, желающим справить свои “религиозные надобности”. Он ждет, чтобы послужили ему. Он далеко не нищий духом, радующийся любой милостыне. Он думает, что богат. Он господин. Он почти что одолжил всех своим присутствием (это подтверждается хотя бы тем, как легко ему было обидеться на батюшку – или на Бога?..). И вдруг этот человек обнаруживает, что, вместо быстрого и качественного обслуживания от него здесь что-то требуют, ему ставят какие-то условия! Да, при таком самочувствии реакция его вполне закономерна. Это состояние души в святоотеческой литературе именуется окамененным нечувствием.

Иисус говорил, что пришел не к здоровым, а к больным. Больной – это остро желающий исцеления человек. Именно так чувствовали себя слепые и прокаженные, припадавшие к Его ногам и получавшие исцеление. Именно такого самовосприятия не заметно в “добром” и “порядочном” профессоре.

Подобные недуги, если и исцеляются, то только величайшими скорбями и тяжелейшими испытаниями. Понятно, что не во власти священника – обеспечить профессору подобные испытания и скорби. Он поставил профессору очень точный диагноз и предложил адекватные церковные “лечебные процедуры”. Профессор отказался. При чем тут антипроповедь?

Что же предлагает для подобных профессоров о. Петр Мещеринов? – …Развить, усовершенствовать и “оцерковить” уже имевшуюся у него веру во Христа. То есть, называя вещи своими именами, мы должны принять его таким, каков он есть и без лишних слов обеспечить набором потребных, так сказать, ритуальных услуг согласно прейскуранта. “Мы вам тут сейчас споем хором, потом расскажем трогательную историю про Христа, а вы воспользуйтесь пока креслицем, чтобы удобнее было внимать и потреблять вечные ценности… Можете на исповедь пройти, если желаете. Да, там грехи перечислить надо… Ну что вы, это же простая формальность! Так, постойте минуточку, пока батюшка над вами разрешительную молитву прочитает. А можете и присесть, мы стульчик принесем, как в костеле! И службу сократим. Понимаем, что вы устали очень… На русский язык переведем обязательно, чтобы вам не утруждать свои просвещенные мозги! Чего еще изволите?..” Вот такое, с позволения сказать, спасение от Мещеринова получается.

Нам должно быть предельно ясно, что, если человек не желает подстраивать себя под церковные правила, значит он волей-неволей постарается подстроить церковные правила под себя. Вот зачем так нужны подобные описанному профессору эгоцентричные люди нашим непоседливым новообновленцам: игумену Петру, игумену Сергию, ну и, конечно, просвещенному диакону, “парадоксов другу”, о. Андрею Кураеву. Им необходимо как можно скорее сформировать в Церкви “пятую колонну”, пропихнуть агентов влияния во все центральные церковные структуры и, став реальной силой, произвести “оранжевую революцию” против Бога. Работа эта началась не вчера, и даже не большевики стояли у ее истоков. Наши новореформаторы являют собой уже далеко не первые плоды (и жертвы) ее. К сожалению, далеко и не последние.

4.

Идейные последователи игумена Петра сильно пеняют мне за этот наш разговор. В частности, было сказано и так: Главное – не искажать догматические вещи. “В главном – единство”. То, о чём пишет отец игумен, вещи недогматические… Человек пытается простым и доступным языком говорить о православии, привлекать к вере человечностью и даже снисхождением к немощам, а этого низя, оказывается. Надо всех долбить по голове нашими традициями, а потом пытаться объяснить, почему это в Кипрской церкви женщины в храм входят без платков? Почему это у греков причащают без исповеди? Это догматика? Нет, традиция. “Во второстепенном – свобода”.

Высказывание замечательно уже одним тем, что является ярким примером влияния на умы мирян хромого “модернистского” богословия. Учение о двух преданиях – “главном” и “второстепенном” – прочно пустило корни в сознании тех, кто изучил буквы, а читать так и не выучился.

И Церковные Таинства, догматика, литургика, аскетика, равно как и кропотливо, по крупицам собранный опыт церковного подвижничества вкупе с практикой повседневного благочестия,- все это подчинено единственной цели – соделать нас свободными. Проявить и очистить в нас Образ Божий.

Ты уже знаешь волю Божию, как свою и с радостью исполняешь ее каждым вздохом? Слава тебе, ты велик! Таким образом, ты свободен обходиться без всех тех спасительных средств, которые нам, грешным и недостойным, жизненно необходимы.

Но если ты еще доступен влиянию лукавых духов, сознание твое потемнено и сердце стремится на злое,- как можешь ты делить опыт спасения человеков на обязательный и второстепенный? Не злой ли дух шепнул тебе на ухо, какою частью Предания можно пренебречь? Воистину, все мне дозволено, но не все можно делать без вреда для себя; вреда самого непоправимого!

Ты говоришь, что свободен от традиции, так стань же свободен от греха, и традиция потеряет всякое значение! Впрочем, опыт церковного благочестия показывает, что, чем ближе к святости подвижник, тем очевиднее для него собственная его склонность ко греху, и потому ревностнее он становится в применении спасительных средств, предлагаемых Церковью. Тех средств, которые реформаторы высокомерно именуют второстепенным, “историческим” преданием (со строчной буквы).

Святитель Феофан Затворник, великий знаток христианского подвижничества, объяснял современным ему мещериновым ошибочность их выборочного благочестия: Надо делать все; а в противном случае мы иное сделаем, а иное нет, и притом без всякого сокрушения и даже памяти о пропусках. Надо все делать со вниманием и осмотрительностью, как главное дело; а иначе мы будем делать как пришлось (Феофан Затворник. Путь ко спасению. Отдел 1. Как начинается в нас христианская жизнь).

5.

Ко всему сказанному об игумене Петре и его статье осталось добавить лишь несколько общих замечаний.

Для начала давайте вчитаемся в следующую весьма многозначительную выдержку: Подлинное христианство трезвенно, ровно, сосредоточенно, чуждо развлечений, и – в некотором смысле – сухо; оно всё – внутри, а вне оно скромно, малоэффектно, неброско, незаметно. При этом евангельская жизнь трудна, для неё нужно постоянное внутреннее усилие души (Мф. 11:12). Многим людям всё это скучно и неинтересно. Им нужен, как писал ещё свт. Игнатий, эффект и развлечение; поэтому христианство “расцвечивается” самыми разнообразными вещами, такими, как: видения, знамения, откровения; поездки в поисках прозорливых старцев и стариц; почитание разнообразных источников и прочих “святынек”; высчитывание признаков скорого конца света; создание огромного количества преданий о тех или иных почитаемых святых, и т.д. Нередко сюда примешивается и язычество, облекшееся в церковные одежды, например, почитание Медовых, Яблочных и прочих “Спасов”, Масленица, разного рода полусуеверные обычаи, связанные с праздниками Рождества и Крещения, и проч. Опасность здесь та, что в качестве учения Церкви выступают не Священное Писание, не догматическое и нравственное святоотеческое Предание, но исторически небезупречные сведения и “негодные и бабьи басни” (1 Тим. 4:7). Результат этого плачевен: Церковь воспринимается людьми, имеющими хоть какую-то трезвость ума, не как “столп и утверждение истины” (1 Тим. 3:15), но как не более, чем “сказка”. Вообще нужно учитывать, что образовательный и интеллектуальный уровень современного человека довольно высок, и его вряд ли может удовлетворить сюсюкание о Боге и Церкви на “птичьем языке” и ворох сомнительных историй, неизвестно откуда взявшихся.

Трезвенно, ровно, малоэффектно, – все верно сказано. Только невпопад. Почему трезвенный образ христианства противопоставляется праздникам, паломничествам и “святынькам”? Праздники и паломничества – это средства к поддержанию ревности к трезвенному христианскому деланию. Съездит немощный мирянин, вроде меня, в монастырь, со старцем, даст Бог, пообщается, в священный источник окунется, – и получает заряд радости на год вперед. Опытные подвижники, конечно, имеют способность приобщаться радости в любой обстановке исключительно через молитву и таинства. Такие подвижники обычно в затвор уходят, чтобы ничто внешнее не отвлекало от радости Богообщения. Но если уйти в затвор слишком рано, до того, как полностью умолкли в душе страсти, можно вместо Богообщения стяжать бесообщение. Все в духовной жизни приходит своим чередом, и нельзя “обгонять события”. Потому Самим Богом на земле предусмотрены душевные и духовные отрады для поддержания нас, немощных; чтобы нам в уныние не впасть, не изнемочь под крестом. Да-да, те самые восхитительные святыньки и праздники, а также высокие примеры святого иночества, о которых о. игумен свысока отзывается. И мне как-то непонятно, где же хваленое мещериновское снисхождение к человеческим немощам, когда речь заходит о нашей потребности в духовном укреплении? Неужели оно проявляется исключительно в отношении тех, кто не желает поститься и молиться?

Практически каждое слово автора в приведенной выдержке полно лукавства и скрытого духовного яда. Так и ссылки на авторитет апостола Павла и святителя Игнатия совершенно некорректны и рассчитаны на безграмотного или слишком простодушного читателя. Святитель говорил не о паломничествах и уж никак не о пророчествах, а о тех случаях, когда монах, так и не обретя подлинной духовной жизни, начинает тянуться к мирскому. Так что святительское обличение направлено, скорее, против духовного состояния игумена Петра Мещеринова, которому подлинное христианство представляется сухим (“в некотором смысле”).

И св. апостол писал Тимофею вовсе не о “ворохе сомнительных историй”, а о жидовствующих. Давайте вспомним, как толковал седьмой стих четвертой главы этого послания блаженный Феофилакт: Баснями апостол называет иудейские наблюдения, или потому, что они измышлены, или потому, что несвоевременны. Ибо представь, если бы человек лет тридцати прильнул к сосцам, как он был бы достоин посмеяния за безвременность? Бабьими называет потому, что это уже устарело.

И еще о “ворохе сомнительных историй”. Людьми рационалистического склада подвергаются сомнению в первую очередь свидетельства о чудесах, совершенных святыми. Подлинность далеко не каждого такого чуда может быть засвидетельствована архиереем или, хотя бы, пресвитером. Это и дает основание говорить, что истории этих чудес взяты неизвестно откуда.

Кроме чудес, как следует со слов самого игумена, острую неприязнь сторонников реформации вызывают неудобные для них высказывания святых, начиная с предсказания преподобного Серафима Саровского об отступлении от истины архиереев последних времен. Так что ничего сказочного или нелепого нет в огромном количестве преданий о тех или иных почитаемых святых. Есть люди, отказывающиеся верить в Божьи чудеса, являемые по молитвам святых, а заодно и в сотворение мира за шесть дней, и во Всемирный потоп и, если уж быть предельно откровенными, в воскресение мертвых и жизнь будущего века.

И снова мы видим в приведенном отрывке, как озабочен о. игумен мнением людей нецерковных, рассудочных и холодных. Это ведь именно ради их одобрения, оказывается, мы должны отказаться от той части Священного Предания, которая свидетельствует о святости и спасительности традиционного благочестия.

В связи с этим вспомним, с чего начиналась ересь иконоборчества. В числе причин, по которым император Лев III Исавр запретил почитание икон, превалировало стремление понравиться мусульманам, с которыми этот политик рассчитывал установить союзнические отношения. Так и здесь: по мысли о. игумена мы должны поступиться полнотой христианской жизни ради бесплодной поддержки умствующих недоверков.

Представлять Православие сухим и скучным – вариант беспроигрышный для человека, посвятившего себя проповеди обновленчества. Именно сухим и скучным оно представляется нерадивым “захожанам”. А ведь такой взгляд на вещи – величайшая клевета на нашу веру! На самом деле все в Православии – праздник и радость. Удивительная архитектура наших храмов, их нарядное внутреннее убранство, дивные облачения духовенства, щемящее душу хоровое пение, высокая поэзия церковнославянских текстов, – все направлено к одной цели: создать атмосферу праздника, пробудить в душе чистую радость, без которой наша религиозная жизнь легко уподоблялась бы мрачному изуверству исламских “праведников”, с лиц которых не сходит выражение брезгливого отвращения ко всему сущему. Без которой наша внутренняя жизнь легко уподоблялась бы тупому самокопанию русского интеллигента, имеющему плодом не святость, а бесконечную рефлексию.

Любое высокоумие и превозношение не дает приобщиться этой радости. Духовный калека, не ставший участником праздника веры, начинает вскоре тяготиться Православием. Миряне, страдающие подобным недугом, как правило, рано или поздно уходят из церкви. Диаконы, пресвитеры и игумены,- порою начинают разрушать основы нашего благочестия, которое кажется им, духовным слепцам, либо дикостью, либо лицемерием и глупостью.

Поразительна ненависть этих людей к Церкви. Сам игумен Петр Мещеринов слишком умен, чтобы высказаться со всей прямотой и откровенностью. Его ненависть мы познаем опосредованно, через оценки всего, что питает наше ежедневное христианское делание. А вот его последователи иной раз допускают удивительные по силе чувства реплики. Выше я процитировал высказывание в защиту о. Петра одного из своих оппонентов: Человек пытается простым и доступным языком говорить о православии, привлекать к вере человечностью и даже снисхождением к немощам, а этого низя, оказывается. Надо всех долбить по голове нашими традициями… Долбить по голове… Какое же отвращение питает к Матери-Церкви автор этих слов; как глубока его ненависть к церковной дисциплине и аскетике! Так не любить Церковь и рассуждать о любви к ближнему – есть лицемерие или прельщение бесовское.

Прочитав впервые статью игумена Петра, я некоторое время недоумевал, что языческого нашел автор в летних Господских праздниках, называемых традиционно в народе Спасами. Благочестивый обычай приносить Господу и освящать плоды земли русской (мед, яблоки, рожь) не содержит в себе ничего, противного Богу и берет свое начало, по-видимому, в ветхозаветном празднике принесения начатков плодов (Второзаконие, глава 26, стихи 1-12).

Само народное название праздников (Яблочный, Медовый и Ржаной Спас) никогда не казалось верующим людям кощунственным и оскорбительным для Бога. Достаточно вспомнить, хотя бы, полюбившееся многим искренним сердцам “Лето Господне” замечательного православного писателя Ивана Шмелева.

Перебирая возможные варианты причин неприятия игуменом Петром летних Спасов, я поневоле вынужден был остановиться на варианте галахическом. Дело в том, что с точки зрения “правоверного” иудаиста Православие с его Троическим учением является язычеством. Таким образом, и принесение начатков плодов, совершаемое по православной, а не талмудической традиции, представляется еврею языческим извращением закона. Испортили-де христиане традиционный еврейский праздник.

Конечно, я не поручусь за правильность своего вывода о принадлежности Петра Мещеринова к жидовской ереси, но такая версия все объясняет: и попытки создания антицеркви в недрах Православия, и война, объявленная им православной символике (в том числе – кресту, ненавистному иудеям), и демарши, направленные против Святых отцов и чудотворцев, и отрицание чуда нашего спасения.

Теперь перейдем к заключительной части рассматриваемой статьи. Это – настоящий гимн падшему человеку: Опыт показывает, что труднее всего стать просто нормальным человеком – порядочным, трезвомыслящим, нравственным. Для этого как раз нужен настоящий аскетический подвиг. Такими, между прочим, хотят видеть нас, христиан, и люди внешние, испытывающие огромный дефицит этих качеств в современном обществе. Мы же, становясь православными и погружаясь в дебри аскетической письменности, не только не приобретаем, но и теряем эти качества. Нас интересуют глубины Иисусовой молитвы, абсолютные послушания, мистические духовничества, типиконное постничество, и проч., и проч.; гоняясь за этими журавлями в небе, мы нередко выпускаем из рук синицу обыкновенного человеческого здравомыслия. И получается так, как сказал свт. Василий Великий некоему высокопоставленному чиновнику, начитавшемуся книжек и ушедшему в монастырь: “ты и сенаторство потерял, и монахом не сделался”. Один ныне здравствующий митрополит дал такое замечательное наставление новопостриженному иноку: “приобретя Ангельский облик, смотри, не утрать человеческого”. И действительно, нередко, к несчастью, так происходит, – в чём и заключается одна из главных причин неуспеха нашей проповеди перед ближними.

И снова некорректная ссылка на авторитет святого: святитель Василий Великий говорил о человеке, который уйдя в монахи, не смог отречься от себя, сохранил свою сенаторскую спесь, неуместную для монаха. При чем здесь утрата верующими тех или иных прежних стереотипов поведения? Но это к слову. А по существу мысли игумена Петра лучше всего обратиться к трудам святителя Игнатия (Брянчанинова), на которого неоднократно и невпопад ссылался сам игумен:

Смирение надеется на Бога — не на себя и не на человеков, и потому оно в поведении своем просто, прямо, твердо, величественно. Слепотствующие сыны мира называют это гордостью.

Смирение не дает никакой цены земным благам, в очах его — велик Бог, велико — Евангелие. Оно стремится к ним, не удостоивая тление и суету ни внимания, ни взора. Святую хладность к тлению и суетности сыны тления, служители суетности, называют гордостью.

Есть святой поклон от смирения, от уважения к ближнему, от уважения к образу Божию, от уважения к Христу в ближнем. И есть поклон порочный, поклон корыстный, поклон человекоугодливый и вместе человеконенавистный, поклон богопротивный и богомерзкий: его просил сатана у Богочеловека, предлагая за него все царствия мира и славу их (Лк. 4:7).

Сколько и ныне поклоняющихся для получения земных преимуществ! Те, которым они поклоняются, похваляют их смирение (О истинном и ложном смиренномудрии).

Итак, приступая искренно служить Богу, мы не можем надеяться на понимание и адекватную оценку нашей личности окружающими. Падший мир любит свое и отвергает духовное. Именно поэтому Святые отцы всегда учили, что тленное и вечное добро не имеют между собой ничего общего: Придет ли к тебе какая благая мысль? Остановись: никак не устремись к исполнению её с опрометчивостию, необдуманно. Ощутишь ли в сердце какое благое влечение? Остановись; не дерзай увлечься им. Справься с Евангелием. Рассмотри: согласны ли со всесвятым учением Господа благая мысль твоя и твое благое влечение сердечное. Вскоре усмотришь, что нет никакого согласия между евангельским добром и добром падшаго человеческаго естества (свт. Игнатий. О хранении себя от добра, принадлежащего падшему естеству человеческому).

Вдумавшись в святоотеческое учение, бережно собранное и изложенное святителем, мы поймем, какая невообразимая путаница скрывается за внешней привлекательностью слов игумена Петра: Понудим себя для начала быть нормальными людьми. Будем изучать Священное Писание, и понуждать себя жить по нему. Будем стараться понимать, что есть Священное Предание, и не попадаться в плен второстепенных вещей. Будем трезвы. Перестанем быть боязливыми, зашоренными, несвободными людьми. Высказывание игумена по существу проповедует идею, положенную в основание суперэкуменизма и состоящую в том, что в основе всех религиозных учений, якобы, лежат общие для всех “общечеловеческие ценности”. Это – ложь, не имеющая к Православию никакого отношения.

Любые “общечеловеческие ценности” – это первое, что должно быть отброшено христианином, вставшим на путь исполнения евангельских заповедей, то есть на путь смирения. Святитель Игнатий пишет: Добро нашего падшего естества перемешано со злом, а потому и само это добро сделалось злом, как делается ядом вкусная и здоровая пища, когда перемешают её с ядом. Хранись делать добро падшаго естества! Делая это добро, разовьешь свое падение, разовьешь в себе самомнение и гордость, достигнешь ближайшаго сходства с демонами. Напротив того, делая евангельское добро, как истинный и верный ученик Богочеловека, сделаешься подобным Богочеловеку. “Любяй душу свою,- сказал Господь,- погубит ю: и ненавидяй души своея в мире сем, в живот вечный сохранить ю” (Ин. 12:25).

“Иже хощет по Мне umu, да отвержется себе, и возьмет крест Свой, и по Мне грядет. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубить ю: а иже погубить душу свою Мене ради и Евангелия, той спасет ю” (Мк. 8:34-35).

Господь повелевает полное отвержение падшаго естества, ненависть к его побуждениям, не только к явно злым, но и ко всем без исключения, и ко мнимо добрым. Великое бедствие — последовать правде падшаго естества: с этим сопряжено отвержение Евангелия, отвержение Искупителя, отвержение спасения” (Там же).

Тот, кто хотя бы недолго пытался жить в мире по Евангелию, знает на собственном опыте, насколько не соответствуют евангельские нормы понятиям окружающего нас мира, какую агрессию подчас вызывают даже у самых близких. Неукоснительно следовать церковному уставу – тоже ведь требование евангельское, требование любить прежде всего Бога. Так что принять слова игумена Петра могут только те, для кого Евангелие имеет чисто умозрительный интерес.

В свете всего сказанного в ходе нашего разговора я поясню поклонникам формального законничества, против какого догмата погрешает игумен Петр в своих статьях и книгах. Против догмата о Церкви! И не случайно: для людей простых, не ведущих догматические дискуссии именно догмат о Церкви наиболее практически полезен, потому что Церковь содержит в себе полноту Истины. Кто имеет единение с Церковью, с тем и Отец, и Сын, и Дух Святый пребывают.

А завершу я этот наш разговор пространной цитатой из святителя Игнатия, которая содержит очень серьезное предостережение восторженным простакам, воображающим себя “безбоязненными, свободными и незашоренными” людьми:

“Кто не возненавидит души своей, не может Мой быти ученик” (Лк. 14:26),- сказал Господь.

Объясняя вышеприведенные слова Господа, Великий Варсонофий говорит: “Как отрекается от себя человек? — Лишь тем, что оставляет естественные желания и последует Господу. Посему-то и говорит Господь здесь собственно о естественном, а не о неестественном; ибо если кто оставит только неестественное, то он не оставил еще ничего своего собственнаго, ради Бога, потому что противуестественное не принадлежит ему. А тот, кто оставил естественное, всегда взывает с апостолом Петром: се мы оставихом вся, и в след Тебе идохом, что убо будет нам? и слышит блаженный глас Господа, и обетованием удостоверяется в наследовании жизни вечной (Мф. 19:27, 29).

Что оставил Петр, будучи не богат, и чем хвалился, если не оставлением естественных своих желаний? Ибо, если человек не умрет для плоти, живя духом, он не может воскреснуть душою. Как в мертвеце вовсе нет желаний естественных, так нет их и в духовно-умершем для плоти. Если ты умер для плоти, то как могут жить в тебе желания естественные? Если же ты не достиг меры духовной, а еще младенчествуешь умом, то смирись пред учителем, — да накажет тя милостию (Пс. 140:5) и без совета ничего не делай (Сир. 32:21.), хотя бы что и казалось тебе по-видимому добрым; ибо свет демонов обращается впоследствии во тьму” (Ответ 59).

Точно то же должно сказать и о свете падшего человеческаго естества. Последование этому свету и развитие его в себе производит в душе совершенное омрачение и вполне отчуждает её от Христа. Чуждый христианства, чужд Бога: всяк, отметаяйся Сына, — безбожник.

В наш век, гордый своим преуспеянием, большинство человеков, провозглашающее себя и христианами и делателями обильнейшего добра, устремилось к совершению правды падшаго естества, отвергнув с презрением правду евангельскую. Это большинство да услышит определение Господа: “приближаются Мне людие сии усты своими и устами чтут Ми: сердце же их далече отстоит от Мене. Всуе же чтут Ми, учаще учением, заповедем человеческим” (Мф. 15:8-9) (Там же)

На том и закончим. Помогай нам Господь!

(публикуется с небольшими сокращениями из LI)