Мир представляется Священным Писанием и Отцами как училище благочестия, поскольку, если человек бывает неспособен к созерцанию мысленного, то по крайней мере из внешнего мира он может почерпнуть знание о Боге.
Мы, человеки, введены в мир сей, как бы в общее училище. Нам, получившим ум, имеющим глаза для наблюдения, повелено, как бы по некоторым письменам, по устройству и управлению вселенной познавать Бога, чтобы желающие заняться изысканием истины, достаточно снабженные, откуда занять для себя пособия, удостоились лицом к лицу зреть прекрасно ими изысканное, а далеко уклонившиеся от истины, самой истиной были постыжены во лжи: “как они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили” (Рим. 1:21). Ибо ум святых не только видит, но и слышит тварь поведающую о славе Божией (Василий Великий св. 1911a, 284).
Согласно с таким представлением, Писание и Предание используют различные образы, взятые от мира. Так и Господь наш именуется Агнцем, и виноградной Лозой, и Сам себя сравнивает с птицей. Образы применяются к Богу, не означая, впрочем, Его естества, но лишь для примера.
И для Церкви есть образы. Это и побеги виноградной лозы, и тело, и царица, и дом, и город, и многие другие. Писание привлекает эти образы, чтобы мы правильно думали о Церкви, а не о городах, телах, царицах, невестах, мужах и женах и прочих понятиях, взятых из мира.
Выходит,- пишет св. Григорий Палама,- кто не имел опыта супружества, тот не знает, как Бог сопрягается с Церковью, поскольку не может заключить по аналогии из своего опыта, и ты посоветуешь всем избегать девственности, чтобы найти это твое богопознание? Но тебя опровергнет Павел, который, будучи неженатым, первый провозгласил: тайна сия велика, но в отношении Христа и Церкви (Еф. 5:23) (Григорий Палама св. 1996, 254).
Поэтому хотя Церковь и называется “виноградной лозой”, “домом” и “Израилем”, но невозможно обратить это высказывание. Дом – это не Церковь; и город, и тело – не Церковь.
На основании простой христианской веры мы строим все остальные свои представления о Боге, человеке и Церкви. То есть мы, если мы христиане, имеем здравые первые понятия о Боге, и уже с их высоты смотрим на образы, которые заимствуются из видимого мира.
И аще не уверите, ниже имати разумети” (Ис. 7:9). Должно верить Писаниям, как содержащим в себе Божию мысль, и так приступать к уразумению написанного в них. Ибо следует восходить выше образов, и так постигать истину показанного нам. Прежде всего нужно верить простой верой, что Писания богодухновенны и полезны, а потом в тонкости и со всей вникательностью исследывать заключающуюся в них мысль (Василий Великий св. 1911a, 363-364).
Познавая – верой и разумом – истины христианского учения, мы познаем саму истину, как ее открывает Господь Бог Своей Церкви. Мы познаем истину, а не то, что вокруг истины, не то, что близко к истине или только имеет отношение к истине.
Ведь и вообще мы познаем, не сливаясь с ними по сущности, сами вещи, при помощи образов, слов, высказываний.
Все, что говорится о Боге, человеке и Церкви мы поверяем тем, что уже знаем по благодати Божией. Подходящее мы используем, а неподходящее выбрасываем. Ведь дело не в словах, а в самих вещах: “Речения не уничтожают естества, скорее же естество переменяет значение присвояемых ему речений. Речения – не первоначальнее сущностей, но сущности суть первое, а речение – второе по них” (Афанасий Александрийский св. 1994f, 264).
Христианин слова проверяет по самим вещам, истинны ли слова, а не наоборот.
Невозможно, чтобы взятое для сравнения во всем совершенно соответствовало истине (Григорий Богослов св. 1994d, 449).
Вообще ничего не нахожу, что, при рассмотрении представляемого, остановило бы мысль на избираемых подобиях, разве кто с должным благоразумием возьмет из образа что-нибудь одно и отбросит все прочее. Наконец заключил я, что всего лучше отступиться от всех образов и теней, как обманчивых и далеко не достигающих до истины, держаться же образа мыслей более благочестивого, остановившись на немногих речениях, иметь руководителем Духа, и какое озарение получено от Него, то сохраняя до конца, с ним, как с искренним сообщником и собеседником, проходить настоящий век, а по мере сил и других убеждать, чтобы поклонялись Отцу и Сыну и Святому Духу – единому Божеству и единой Силе (Григорий Богослов св. 1994d, 462).
Как видно из приведенных слов, следует с крайней осторожностью обращаться с теми образами, которые нам предлагает Писание. Язычники, например, постоянно впадали в богохульство, рассуждая об образах, как о самих вещах, и о вещах, как если бы они были образами.
Находя определения для Церкви или любого из предметов веры, мы определяем то, что нам уже известно. Потому что сначала – вера, а объяснения следуют за простым фактом веры.
По этой причине еретики, и произнося православные выражения, понимают их неправославно, извращая не букву, а смысл догматов. Возможно и обратное, когда под странными выражениями скрывается правильный смысл.
Нечествовать запрещено во всяком случае, хотя бы покушался кто облечь это испещренными словами и правдоподобными умствованиями,- говорит св. Афанасий Великий,- а благочествовать у всех признается делом святым, хотя бы употреблял кто странные речения, если только предлагающий их имеет благочестивую мысль и хочет этими речениями благочестиво выразить, что у него в мысли (Афанасий Александрийский св. 1994c, 423).
И далее: “Если кто произносит речения не из Писания взятые, то это ничего не значит, пока держит он благочестную мысль. А еретик, хотя употребляет и из Писаний взятые речения, при всем этом, как человек подозрительный и растленный умом, услышит от Духа: “вскую ты поведаеши оправдания Моя, и восприемлеши завет Мой усты твоими?” (Пс. 49:16)” (Афанасий Александрийский св. 1994h, 144).
Как же выяснить, что понимает данный человек под словом “Церковь” – то, что он принес от язычества, или его взгляд является христианским?
Это видно из того, как он обращается с образом “Церковь”.
В каждом случае, говорит ли христианин о божественном или молчит, размышляет или облекает мысль в слова, он прежде всего соблюдает благочестие. Возвышенный предмет слов и размышлений требует благоговейного к себе отношения:
Лучше – недоумевающим молчать и веровать, чем не верить по причине недоумения. Недоумевающий может еще быть извинен, потому что хотя и допытывался, но потом совершенно успокоился. А кто по недоумению примышляет себе неподобающее и говорит о Боге (в данном случае и о Церкви. – Р. В.) то, что недостойно Бога, тот неизвинителен в своей дерзости, потому что в подобных недоумениях из Божественных Писаний может извлечь для себя некоторое пособие, и хорошо выразуметь написанное, представлять же в уме, как бы для примера (Афанасий Александрийский св. 1994f, 308-309).
Благоговение и христианское благочестие выражается не в том, что мы избегаем некоторых слов, потому что, как пишет св. Афанасий Великий: “в Писаниях назван Господь и рабом, и сыном рабыни, и агнцем, и овчатей, сказано о Нем, что утомлялся, жаждал, был биен и пострадал. Но такие выражения в Писании имеют… основательную причину: именно в том, что стал Он человеком и сыном человеческим, прияв на Себя образ раба, то есть плоть человеческую” (Афанасий Александрийский св. 1994e, 32).
И св. Василий Великий пишет, что Писание “не стыдится называть Господа славы и “секирою” (Мф. 3:10), и “камнем краеугольным”, и “камнем претыкания” и “камнем соблазна” (1 Петр. 2:6-8), и другими подобными наименованиями, в которых немного чести по мнению людей, не постигающих знаменования имен, но нигде не именует Его “творением” (Василий Великий св. 1911b, 487).
Только одно запрещено – мыслить о Боге несоответственно Его Божеству, потому и непозволительно говорить о Христе, что Он сотворен.
“Мы научены Писанием не давать себе свободы представлять умом что-либо кроме дозволенного” (Василий Великий св. 1911, 28). Значит, христианское благоговение состоит в том, чтобы не применять к Богу языческих понятий. Это прежде всего относится к тому, что так близко и понятно язычнику – образу тела, внешне выраженному единству.
Роман Вершилло
1998 год
