Естественная и противоестественная патологичность речи

Речь разумная и речь патологическая противоположны друг другу, и все-таки в той и другой речи возникают аналогичные проблемы.

Да, разум у всех людей общий, и за счет это здравая мысль объективна, принадлежит к первой реальности. Но человек может не только сказать правду, но и солгать, он может не только быть прав, но и ошибиться в мысли и слове.

Разумное слово свободно связано с первой реальностью, именно свободно, потому что в противном случае всякая речь была бы речью истинной или, напротив, ложь беспрепятственно изливалась бы в разум и в мир.

Слово свободно связано с означаемым, и за счет этого язык человека принципиально несовершенен – естественно патологичен – потому что несовершенен сам человек. Человек не сам себя создал, не основал себя на себе самом, и с признания несамостоятельности человека следует вести любое рассуждение о мысли и слове.

Естественная патологичность языка выражается в известных, как их принято называть, «антиномиях» языка, выделенных еще у В. Гумбольдта его последователями.

Язык всегда остается средством, а не целью, орудием, а не деятелем.  И в то же время слово может становиться объектом литературного творчества, при известных условиях приобретать ценность само по себе. Язык в его существе может становиться предметом и научного изучения. Больше того, внимание говорящего к природе языка — это необходимое условие всякой разумной речи.

Язык – несовершенное, человеческое орудие, и все же он позволяет человеку действовать совершенным образом, использовать разумную речь для непогрешительного и прямого исповедания Истины.

Язык естественно патологичен еще и в том отношении, что не является инструментом непосредственного общения. Есть границы личности, и речь не вытекает непосредственно из мысли, а действие — из слова. Человек говорит сам, а не служит орудием для языка.

Человек свободен по отношению к речи, он отделён от того, что говорит. И в то же время человек несет ответственность пред Богом за сказанное. Его могут призвать к ответу и слушатели, несогласные или не понимающие сказанное.

Речь всё открывает и всё скрывает:

• скрывает, потому что внешнее слово не то же, что внутреннее;
• открывает, потому что сообщает разумному слушателю общий для всех смысл.

Тема нашего сочинения, тема политической речи, должна быть важна для каждого: знающего и незнающего, христианина и нехристианина, — и в то же время касается совсем не каждого, а только боящегося Бога.

Разрыв между человеком и его речью, мыслью и словом, падшим человеком и человеком, каким его создал Бог, производит такие антиномии:

• с помощью языка можно научить, и в то же время никого ничему нельзя научить, если сам человек не хочет слышать, если он не хочет вспомнить то, что он и так знает;
• слово человеческое разрушается, а мысль остается;
• язык можно формализовать, и его нельзя формализовать;
• языку присущи одновременность и линейность, синхрония (нынешнее состояние языка) и диахрония (язык в его истории);
• открытость к собеседнику — закрытость (открытость только к Истине);
• речевая формула и — устойчивый смысл в догматике, в герменевтике;
• акт отрицания есть нечто положительное;
• язык способен ясно выражать неясное, и неясно ясное;
• текст можно пересказать, и его нельзя пересказать, а надо читать и постигать как целое.

Перечисленные противоречия отсылают нас к условиям человеческого существования: человек — тварное существо, и его язык является несовершенным орудием. С другой стороны, указанные противоречия показывают, насколько полно речь охватывает человеческое существование.

От этих антиномий нельзя и не нужно уходить, их нельзя примирить. Они должны разрешаться в труде понимания и в работе над словом.

Политическая речь особым образом преодолевает рассмотренные выше антиномии. Здесь можно научить всех: знающих и незнающих, желающих учиться и не желающих, любящих истину и ненавидящих ее.

Общей и врожденной истины больше нет. Ее надо синтезировать и вложить в сознание слушателя, но тогда это уже не истина, а мнение или комплекс мнений.

Слово становится непосредственным орудием, и сознанием можно управлять с помощью гностического образования, пропаганды и рекламы.

Преодоленные в патологической речи, антиномии выглядят так:

• слово остается, а мысль человека (мнение) эфемерно;
• «формула» (точный термин, определение) не нужна, но нужен штамп, лозунг:
  • догматическая формула не нужна, потому что она не сообщает саму веруемую вещь, а нужна политическая речь, которая ее якобы сообщает;
• политическая речь — речь новая, и в то же время она не сообщает ничего нового, является тавтологичной;
• закрытость (для истины) — открытость в социум:
  • речь служит для компромисса;
• стремление создать новый живой и яркий язык рождает язык эмоционально стертый, «серый»;
• линейность речи служит символом овладения временем, а одновременность – символом псевдомистической полноты;
• политическая речь открывает то, что должно оставаться скрытым, и скрывает то, что является очевидным;
• наглядность сочетается с неопределенностью;
• политическая речь пересказывает фрагменты текстов, не создавая при этом никакого рассказа;
• только обобщает и — ничего не обобщает в истинном смысле;
• иносказание (эвфемизм) сочетается с огрублением речи:
  • грубая прямота служит для ухода от разговора по существу;
• политическая речь максимально прямо и доступно сообщает максимально непонятное содержание:
  • неясно обозначает ясное,
  • расплывчато обозначает конкретное,
  • мнимо обозначает истинное.

Из того, как носители политической речи разрешают противоречия языка, видно, что они ставят перед собой антропологически революционную задачу: исцелить язык от его естественной патологичности, усовершенствовать речь, сделать ее более полезной для человеческих целей, чем она может быть.

Политическая речь всей своей практикой и теорией отрицает отдельность личности. Идеологии, массовая культура и массовая религия считают, что стену, отделяющую личность от мира и от других личностей, можно прорубить волевым образом, через иррациональную демоническую волю к власти.

Здесь язык сообщает человеку мысли непосредственно. Здесь мысли, слова и дела стремятся к тому, чтобы стать единым целым, каковое совпадение и характеризует вторую реальность в ее отличии от первой.

С этой стороны политическая речь есть один из утопических проектов. И, как всякая утопия, политическая речь приходит к результатам, прямо противоположным заданным целям, когда, например, всеобщее взаимопонимание проводит к новому вавилонскому смешению языков.

Разговор о естественной и противоестественной патологичности языка нужен был нам для того, чтобы показать, что разумная речь и речь политическая воинствуют на одном поле. И гностики, и христиане говорят на одном языке, и это, разумеется, сильно затрудняет исследование политической речи, где всюду грозит опасность принять подделку за подлинную вещь и наоборот.

Здравомыслящий человек может систематически использовать штампы политической речи, чтобы «быть понятым», и в этом случае, с точки зрения слушателя, ничем не отличается от гностика-пропагандиста.

Массовый же человек может быть критиком самого себя, своей политической речи, он может бороться с ней, и в этом случае его усилия приобретают достоинство подлинно человеческой деятельности.

Роман Вершилло