Петр (Мещеринов). Игумен-обличитель

О мнениях игумена Петра (Мещеринова)

На протяжении нескольких последних лет большой интерес вызывают сочинения и отдельные высказывания игумена Петра (Мещеринова), руководителя Миссионерского молодежного центра при Свято-Даниловом монастыре. Вокруг мнений о. Петра не утихают споры, к чему он сам прилагает значительные усилия.

О. Петр (Мещеринов) настаивает всего лишь на нескольких вещах.

Во-первых, в центре церковной жизни должна стоять личность, и только личность. Из этого следует, что отдельный христианин находится в неразрешимом конфликте со всяким народом, обществом и государством.

Во-вторых, о. Петр (Мещеринов) призывает отличать суть Христианства от ее конкретного выражения в Писании и Церковном Предании. Он намерен следовать только Евангельским и чистым принципам, отвергая все внешнее и историческое, что находит в учении Церкви.

Эти два положения складываются у о. Петра в по-своему цельную систему, поскольку 1) либерализм (свобода личности от государства) и 2) модернизм (отрицание исторического Христианства) хорошо сочетаются друг с другом.

Следуя либеральной догме, игумен Петр (Мещеринов) с механической последовательностью уничтожает все, что поднимается над уровнем отдельного частного человека. Он приходит к единодушному осуждению русской национальной культуры (во всяком случае, допетровской), русского государства, нравственного и духовного состояния русского народа на протяжении всей его истории. Самые резкие обличения о. Петр (Мещеринов) выдвигает против Русской Православной Церкви.

Сколько можно судить по его сочинениям, о. Петр непрерывно испытывает радость освобождения и хочет разделить ее с нами. Освобождение это, впрочем, не полное, поскольку о. Петр признает, что христианин находится в каких-то взаимных отношениях с Церковью, государством, народом и обществом. Но он чрезвычайно упрощает себе задачу, признавая в качестве нормы лишь непрерывную борьбу и вражду со всем, что человека окружает.

Истина в другом: Церковь воинствующая состоит не только из святых, но и кающихся грешников. Но это не превращает Святую Церковь в ее противоположность – “церковь лукавнующих”. Нечто похожее можно сказать и о ненавистных о. Петру государстве и человеческом обществе. Государство, как основанное на принципе справедливости, может исчезнуть, но никогда не превратится в полную свою противоположность. И общество человеческое, пока оно основано на началах солидарности, не перестает быть самим собой. И напротив, стоит исчезнуть принципам, на месте государства появляется антигосударство (в конечном счете – государство антихриста), а в обществе начинается либеральная “война всех против всех”.

Как может о. Петр служить в Русской Церкви и жить в России при таких взглядах, когда Церковь, якобы, не совпадает с Евангельским идеалом, а Россия принципиально враждебна любой личности? Вот тут ему на помощь приходит богословский модернизм, поскольку о. Петр неизменно отличает историческую наличность – то есть саму Русскую Церковь – от высокой сути Христианства, его оснований и принципов. Он лишь физически находится в России и Русской Церкви, на самом деле он является идеальным носителем “принципов”.

* * *

Чтобы доказать отличие Евангельского идеала от церковной действительности, о. Петр выдвигает в адрес Русской Православной Церкви грубые и чрезвычайно уничижительные упреки.

“Сегодняшняя церковная жизнь чаще всего явочным порядком предлагает иную, и весьма своеобразную, катехизацию. Она основывается на четырёх “столпах”: традиционализм и национализм; ностальгический монархизм; внешняя дисциплинарность; кликушество разного рода”.[1]

“Молодой человек, пришедший в Церковь к Богу, обнаруживает, что на самом деле Христос и Его заповеди церковным людям не особо-то и нужен, а нужны им совершенно другие вещи… отчего часто происходит разочарование в Православии, и молодёжь из Церкви уходит”. [1]

“Благовествование Христа и спасения в Нем, как сути Церкви нередко подменяется проповедью внешней церковности. В основе этого лежит мысль привести человека к Богу через обряд, причем последний может восприниматься с известной долей магизма. По образному выражению одного батюшки, мы склонны проповедывать купола и колокола, а не Христа и нравственную жизнь”.[2] Здесь о. Петр решил сослаться на авторитет: “один батюшка сказал”.

“Две подмены – Христа обрядом и Церкви национализмом – являются основной причиной, по которой значительный успех у молодежи имеет протестантизм”.[2]

О. Петр приводит слова какого-то юного протестанта: “Я два года ходил по московским храмам и слушал проповеди. И в 90 % проповедей я не слышал ничего о Христе и Евангелии. А у протестантов хоть как-то об этом говорят”.

О. Петр поправляет своего собеседника: “Конечно, я думаю, что 90% – это явное преувеличение, но при всем преувеличении упрек этого юноши нельзя не признать обоснованным”.[2]

“У нас плохо получается говорить о Христе Спасителе, о христианской нравственности и подлинной церковности; да и примеры этого мы слабо собою являем. Мы способны предложить людям по большей части лишь византийскую оболочку Церкви и всякие схемы, а не Живого Христа. Если наша Русская поместная Церковь не освободится от имперской охранительной византийской идеологии, то будущее ее тревожно: она совсем перестанет восприниматься нашими соотечественниками в качестве полного выражения Христовой истины”.[3]

Аскетический опыт Церкви “как и многое в церковной действительности, часто преувеличен, искажен, формализирован, часто в практическом осуществлении приносит живого человека в жертву «схеме» абстрактной… это – искажение Церковного духа”.[4]

“Можно не без основания критиковать формализацию этого чина в исторической и сегодняшней Церковной действительности, искажение христианской иерархии ценностей, когда это общение понимается неверно и заслоняет Того, в Котором оно только возможно – Бога”.[4]

Проще всего было бы сказать, что все это клевета и ложь. Это так и есть. Но в выпадах игумена Петра против Церкви скрыта еще большая ложь – против Евангельской истины и любви.

“Вот мы от лица Церкви бросаем те или иные призывы – а дальше что? Господь поможет? – богохульно вопрошает о. игумен, – Все проблемы, материальные и социальные, чудесным образом разрешатся? К сожалению, чудеса совершаются в Церкви независимо от социального заказа и далеко не в массовом порядке… А в результате Церковь может выглядеть довольно безответственной, в том числе и перед чиновниками”.[5] Перед чиновниками, стало быть, стыдно…

В своей статье “Владимир Соловьев и “соблюдающий игумен” Вл. Семенко удивлялся тому, что о. Петр не спорит с конкретными своими противниками, не указывает авторов тех слов, которых критикует. Но удивляться тут нечему: о. Петр осуждает церковную действительность в принципе и во всей ее полноте. Он ощущает себя агентом, который одним своим присутствием в Церкви разрушает ее “исторические формы”. И с этим приходится согласиться.

* * *

На мрачном церковном фоне автобиографические заметки о. Петра выделяются светлым пятном. Он выше всякого, по его выражению, “антуража”: “Меня отталкивала архаика, бороды, странные облачения, кадило с дымом и прочее. Но мудрый Дух привел меня к Таинствам Церкви помимо всего этого антуража”.[4]

“Вся моя жизнь посвящена Богу. Говорю это, не хвалясь, но чтобы вы поверили свидетельству моему. Я знаю Святого Духа. Он всегда пребывает во мне”.[4] “Я знаком со Св. Духом”.[4]

Понятно, что не может быть мира, или даже временного перемирия, между верой Церкви и между знанием о. Петра. Человек, который говорит, что знает, несовместим с Церковью, которая верует в Духа Святаго, Господа Животворящего.

Однако “знание” о. Петра – какое-то необычное. О. Петр пишет: “Из Св. Писания явствует, что наш Бог есть Троица Единосущная и Нераздельная – Отец, Сын и Св. Дух”.[4] Но далее, без всякого уведомления, о. Петр пишет, что “знает” Святаго Духа, что Святой Дух в нем пребывает, Им он “ежесекундно вызывает” “Авва, Отче!”

Из его рассуждений следует, что он как раз не знает, что есть Дух Святой – Третье Лицо Пресвятой Троицы, и есть Божественная благодать, которая одинаково принадлежит всем Лицам Святой Троицы. Поэтому благодать с одинаковым правом называется и благодатью Отца, и благодатью Сына, и благодатью Святаго Духа. Если же в обычном богословском словоупотреблении она по преимуществу называется благодатью Духа Святаго, то это зависит от порядка домостроительного снисхождения этой единотройственной благодати. А порядок этот таков, что благодать Божия, равно принадлежащая всем Лицам Святой Троицы, снисходит к нам от Отца чрез Сына в Святом Духе (архиеп. Феофан Полтавский).

О. Петр догматизирует, и догматизирует произвольно: “Но это не все, что я мог бы сказать про Святого Духа. Еще вот: Он чужд экзальтации, тусовочности, примитивного «попсового» аффектированного выражения эмоций. Он – Дух мудрости, порядка, устройства (1 Кор. 14:33), совершенства, полноты, я бы сказал – подлинной культуры”.[4] Кажется, что перед нами какая-то оптическая иллюзия, фата-моргана: неужели православный человек считает нужным указывать, что Господь Бог чужд “тусовочности и попсового выражения эмоций”?

После этого мы не поверим следующим словам о. Петра: “Когда я сравниваю свой опыт получения Святого Духа с тем, что содержит в качестве Св. Предания Православная Церковь, я вижу полное совпадение. Мой опыт жизни со Святым Духом подтверждает то, что об этом говорит Церковь на протяжении 2000 лет своего существования”.[4] И не поверим с полным на то основанием: он не знает, что такое благодать. Он еретически учит: “Принимается Дух даром и просто. Но вот, по принятии, удержать в себе Духа, сделать Его неотъемлемым своим достоянием – это уже не просто и не легко”.

Не только “не просто и не легко”, а, по учению Церкви, вовсе невозможно. Св. Григорий Палама учит вместе со св. Максимом Исповедником: “Благодать обожения совершенно неудержима, не имея в природном никакой способности для своего принятия; иначе она не благодать вовсе, а проявление энергии природной способности, и если обоживание совершается действием природной способности, пригодной для его восприятия, в происходящем не будет ничего неожиданного; тогда обоживание явно будет делом природы, но не божественным даром, и испытавший его сможет и по природе становиться Богом и в прямом смысле называться таковым, потому что природная способность всего сущего как раз и состоит в непрестанном восхождении природы к действительности, энергии”.[6]

Тот, кто “сделал благодать своим неотъемлемым достоянием”, стал бы Богом по природе. И мы должны были бы молиться святому человеку в прямом смысле как Богу, а не просить святого о небесном заступничестве пред Богом.

Согласно учению Церви, обожение – “все же состояние, хотя и не природное; и оно неудержимо не только как сверхприродное, но и как состояние; ибо как состоянию удержать опять же состояние? Сущность же Божия неудержима не как состояние, но потому что возвышается за пределами даже сверхприродных состояний. И начало обожения по-своему и соразмерно приобщено всем; а Божия сущность превознесена даже над всем приобщаемым”.[7]

Дерзко противореча Христианскому вероучению, о. Петр продолжает учить “о совместном усилии человека и Бога, о пути спасения, об опыте стяжания Святого Духа как неотъемлемого своего достояния, или, иными словами говоря, об очищении души от страстей”.[4] Да знает ли он о Божественном Всемогуществе? Если знает, то о каком “усилии” Бога ведет речь? И как смеет после этого говорить, что его “опыт совершенно совпал с опытом Церкви”?

О. Петр догматизирует, исходя от себя самого: “Не буду вдаваться в богословские изыскания, а засвидетельствую то, что знаю о Нем сам”.[4] И это не просто отрицание или искажение Христианской догматики, это именно “моя догматика”, поскольку дальше о. Петр выдвигает чисто догматические положения.

Истинное учение Церкви для него “так или иначе, индивидуально, для всех в разной мере”.[4] Он говорит о “самостоятельном погружении в глубины богословия”,[8] когда “формы Св. Предания… должны быть индивидуально осмыслены и приложены к себе самим христианином”.[2]

О. Петр не излагает ни Христианского, ни даже своего собственного вероучения, а произвольно импровизирует каждый раз по-разному. Он непрестанно себе противоречит, поскольку опирается только на себя, а сам не опирается ни на что.

Отсюда неизбежны такие пассажи: “Крещение Святым Духом человек получает в Таинствах Крещения и Миропомазания”.[4] Бесполезно спрашивать: почему о. Петр называет Миропомазание – Крещением. Хочет – и называет.

О. Петр обращает упреки только вовне: “Очень мало людей самостоятельно могут погрузиться в глубины богословия и уяснить для себя подлинный смысл, который вкладывает Церковь Христова в Таинство брака и в повседневную жизнь христианской семьи. Большинство получают образец и идеал христианского существования в наличной церковной действительности”.[8]

Наличная церковная действительность непременно включает в себя Священное Писание и основные учительные книги Церкви. Плохо ли, что большинство получает из них образец и идеал Христианства? Так ли уж трудно постижим подлинный смысл, который содержится в Писании или, например, в Катехизисе?

С другой стороны, мы готовы принять заявление о. Петра в качестве самокритики. Про него самого, действительно, не скажешь, что он уяснил “подлинный смысл, который вкладывает Церковь Христова в Таинство брака”. Он осуждает Церковное сознание, которое “продолжает считать, что невенчанный брак не есть брак, а просто сожитие; ну, в лучшем случае, “недо-брак”. Проблемы этого рода нужно обсудить”.[8]

Впрочем, с его точки зрения, никакого подлинного смысла Таинства не знает и сама Церковь. Он пишет все в той же статье о “практической неразработанности православного учения о браке”, и это при том, что он вообще отрицает семью, как нечто имеющее практическую цель.[8]

Мы не хотели бы произносить грубых слов, но, честное слово, о. Петр напомнил нам тех, кто, желая быть законоучителями, не разумеют ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают (1 Тим. 1:7).

Вдумаемся в сказанное им: “Семья должна жить в свободе, поскольку она живой организм, решающий не только церковные задачи, но и свои собственные. Семья не инструмент, как писал протопресвитер Александр Шмеман: “Семья не имеет “цели”, она не “прагматична”. Она источник, она – та жизнь, из которой вырастают цели”.[8] Так имеет ли семья свои цели, или она, согласно о. Шмеману, не прагматична? Если не прагматична, то не нужна ей никакая свобода, и никакие задачи – ни церковные, ни свои, ни какие-либо еще – она решать не может. Согласно о. А. Шмеману, цели могут быть только у личности, но не у семьи. Это неверно, но, по крайней мере, понятно. А что утверждает о. Петр? Понимает ли он сам им написанное?

О. Петр выдвигает следующее положение, которое мы должны принять на веру: “Православная Церковь – это не иконы, «старцы», батюшки на Мерседесах, и проч., или что-то иное, внешнее”.[4]

Беда не в том, что это ненужная резкость. Беда в том, что это наглая ложь. Иконы, старцы и батюшки – “внешнее” только по отношению к самозамкнутому “Я” солипсиста. После чего нелишне спросить: верит ли о. Петр в существование окружающего мира, или для него это морок, обманчивые видения?

* * *

На место Христианской Истины ставится “моя личная догматика”, что влечет за собой целый ряд последствий. Человек освобождается от обязанности следовать истине, которая была бы принудительна для него. Он свободен и от ответственности за свои слова. Поэтому наш автор противоречит не только истине, но и самому себе. В результате, с ним невозможно (и ненужно) спорить.

Вот он учит: “Православие предлагает людям громоздкую строгую внешнюю дисциплину православной жизни. Должно же быть иначе. Наша задача подготовить человека к Таинству так, чтобы оно было семенем, брошенным на подготовленную и удобренную почву. У нас же Таинства крещения и венчания являются большей частью семенем, брошенным на замусоренную и заросшую землю, и мы оправдываем себя и говорим человеку: мол, молись, постись и очищай землю и тогда семя Таинства взойдет”.[8]

В статье “О Святом Духе” наш противоречивый автор написал именно те слова, которые теперь порицает: “Таинства можно уподобить семени, залогу, заданию, – а человек сам должен потрудиться над взращиванием семени, выкупом залога, исполнением задания. Об этом, о долгом «прорастании» Духа в нас, говорит Господь в притчах о Царствии Божием (Мф. гл. 13)”.

О. Петр кощунственно призывает “не превращать причастие ребёнка в еженедельную магическую операцию, при том, что часто в семьях нет той среды, в которой принятое Таинство может принести действительный плод”.[8]

Но сам же он это и предлагал! И даже написал по этому поводу громадную статью “О необходимости для истинного христианина постоянного, непрестанного причащения Святых Христовых Таин”.[9] Там он никак не оговаривал, что постоянно и непрестанно приступать к Причастию могут только те, кто живет в Христианских семьях, где Таинство может принести плод. В той своей статье он утверждал, что нельзя смущаться собственным недостоинством, что даже священник не может выступать судьей о том, кто достоин причащаться, а кто нет. Там он утверждал, что в Древней Церкви “существовала строгая логическая цепочка: человек крестился (вступал в Церковь) для того, чтобы причащаться, исполняя завет Христа”. Все это к младенцам не относится?

После сопоставления сказанного о неустанном Причащении и о Причащении младенцев мы недоумеваем: то ли о. Петр считает детей не истинными христианами, то ли вообще не людьми?

О. Петр, якобы, против обличительной проповеди: “Наша проповедь должна носить положительный характер и быть, прежде всего, Христоцентричной”.[2] Но ведь его собственные сочинения до отказа переполнены бесконечными филиппиками в адрес России, Российской империи, русского народа, русской культуры.

О. Петр разоблачает себя как лицемера, когда указывает России в качестве образца Запад, его государства, общественную жизнь и культуру. Ведь если народ, государство и общество всегда враждебны личности, то и на Западе тоже. Но нет: для нашего автора Запад – колыбель христианской цивилизации, а в России – что! – всего лишь храмовое искусство:

“Следует проводить дифференциацию между храмовым искусством и культурой как таковой. Русское церковное искусство достигло мировых высот в храмоздательстве, иконописи, богослужебном пении. Но вне храмовой сферы жизни серьезно говорить о культуре можно лишь с периода правления Петра I. Типичное, умиляющее многих положение вещей – прекрасный каменный храм и утопающее в грязи село – свидетельствует не только о том, что русские люди все самое лучшее отдавали храму, но и о том, что церковная красота не переплавлялась в должной мере в бытовую культуру. Литература, живопись, музыка, наука и все то, что ассоциируется у людей собственно с культурой, имеет на Руси западное происхождение”.[10]

Во-первых, почему храмовая живопись, скульптура, архитектура, музыка выводятся о. Петром так резко за пределы культуры русского народа? Чем он может это обосновать? Всем известно, что в Древней Руси богослужение занимало огромное место в жизни человека. Мы не говорим уже об архитектуре, которая была видна всем слоям общества: София Киевская, София Новгородская, храм Покрова на Нерли неужели не оказывали никакого влияния на культуру русского народа?

Надо быть очень нелюбопытным человеком, чтобы не знать, что Восточное Христианство всегда отличалось от Западного именно личным домашним благочестием. Повседневный быт православного византийца, болгарина, русского, серба был наполнен христианскими изображениями, текстами, символами. На Запад предметы домашнего благочестия проникли в массе своей только после разграбления Константинополя крестоносцами.

Но мы отвлеклись. О культуре, разве, речь идет? Кстати, эта судьба постигла и В. Семенко, который, опровергая о. Петра, доказывал, что Русь была не хуже Запада ни по уровню образованности, ни по культуре, ни по развитию народоправства.[11]

О. Петр не удовлетворился бы никаким уровнем развития русской культуры, поскольку считает, что Христианство принципиально несовместимо с любым народным бытом, любым государственным и общественным устройством. Западная либеральная демократия привлекательна для единомышленников о. Петра только в одном отношении: она позволяет находиться в оппозиции без опасения быть репрессированным со стороны государства или быть извергнутым из общества.

И если при этом нам ставится в пример именно Запад, это лишь намеренная непоследовательность, вызванная ощущением, что в борьбе с Россией Запад, якобы, оказывается союзником Христианства.

* * *

Для резких и одновременно туманных обвинений в адрес Церкви у о. Петра следующее оправдание: “надо отличать принципы от исторической действительности”, “различать сущность от формы”. И не просто отличать, а бороться со всем внешним во имя личной нравственной христианской жизни.

Он настаивает: “Нельзя путать Церковь, как она есть, с церковной наличной и исторической действительностью. В этой действительности ужасно много «налипшего» на Церковь, много наносного, отмершего, огромное количество подмен, извращений основных Церковных смыслов, да и просто негодных и бабьих басен (1 Тим. 4:7), обусловленных социальными и культурными особенностями исторического существования Церкви… Мы будем говорить о Церкви Христовой, как она есть, и какой она должна быть – а не о церковной действительности, являющейся плодом непонимания и извращения сути дела”.[4]

О. Петр полагает, что способен отличить в Церкви “суть” от “не сути”: “Мы говорим все же о сути, об истинном учении Церкви – что так или иначе, индивидуально, для всех в разной мере, но – необходим подвиг жизни (что, собственно, и есть аскетика) для того, чтобы отложив ветхого человека, облещись в нового (Еф. 4:22)”.[4]

“Мы говорим об осмыслении пастырской и миссионерской сути Церкви, положении ее в истории и об осознании того, что цель Церкви – не империя, а Царство Божие, которое “внутрь нас есть” (Лк. 17:21)”.[3]

“Мы говорим о сути дела, а не об извращении смысла, хотя бы последний был весьма распространен”.[4]

О. Петр выдвигает и чисто философские положения, когда усматривает различие и конфликт между формой и содержанием Христианского Предания.

“Когда мы говорим о Священном Предании, необходимо, по мысли В.Н. Лосского, различать само Предание и его формы. Священное предание есть живая жизнь Святого Духа в Церкви; формы же Предания складываются исторически, выявляя эту жизнь Духа в тех или иных церковных явлениях. Принятие Священного Предания, в этом контексте, означает войти в опыт Церкви, «подключиться» к нему. Это возможно, как я уже говорил, только при условии свободной и ответственной личной нравственной христианской жизни. Формы же Св. Предания указывают рамки, направления, способы, опыт этой внутренней деятельности; но сами по себе эти формы не являются «автоматически» духовными. Они должны быть индивидуально осмыслены и приложены к себе самим христианином.

Наша основная ошибка заключается в том, что для нас исторические формы Предания становятся важнее самого Предания. Когда это происходит, тогда Предание лишается жизни, превращается в упомянутую выше «схему», в набор правил, постановлений, запретов, раз и навсегда определенных способов аскетического поведения и т.д.”[2]

В этих по виду неброских словах скрывается настоящая революция. Вдумаемся: о. Петр указывает на фундаментальное противоречие между вечным Христианским учением и его преходящими формами, от которых мы должны избавляться каждый индивидуально, своим личным усилием. При этом о. Петр не различает верные формы Предания (то есть основанные на Писании) – от случайных, то есть не основанных, и – от неверных, то есть Писанию противоречащих. Все, что отошло в прошлое, уже по одному этому признается чуждым сути Христианства.

О. Петр не верит, что Святоотеческое Предание верно излагает Христианское учение, а поэтому утверждает историческую условность этого Предания. Для него это преходящая ценность.

Если рассуждать чисто метафизически, то форма не совпадает с содержанием. Но о. Петр с пафосом провозглашает: это форма, видимость! Не сущность, не реальность! “Форма в Церкви – лишь «обряжение» жизни Духа; нет Духа – бесполезны формы”.[12]

Он стремится поселить в души читателей шизофреническое сомнение, когда предупреждает об опасности принять Предание за его формы. Полноте! Да существует ли такая проблема вообще, и здесь ли она коренится? Кто путает стол и слово “стол”? Как это возможно, если мы не в сумасшедшем доме?

О. Петр призывает к тому, чтобы при чтении Святых Отцов мы каждый раз имели в виду, что перед нами видимость, оболочка, а не суть Христианства. Такое двоемыслие, родом прямо из “Алисы в Зазеркалье”, столь же противоестественно, как каждый раз напоминать самому себе: “Стол только называется “столом”, а на самом деле…”

О. Петр критикует “жизнь по Св. отцам”: “Это именно строевой казарменный подход: все должны жить и мыслить только так и никак иначе”.[12] Надо жить благочестиво и мыслить правильно, а в казарме или нет – это не существенно. А для либерала напротив – важно мыслить по-своему, а верно или не верно, не так уж важно.

Корпус писаний Св. Отцов о. Петр именует “необъятным и, бывает, противоречивым”.[12] Он учит: “Св. отцы писали каждый про себя, про свой путь к Богу, про свой опыт стяжания Святого Духа в своей жизненной ситуации. А нам нужно, внимательно изучая их творения, познавать – не формы внешние их жизни, а те принципы, которые облеклись в названные формы, те внутренние расположения, нравственные усилия их душ, которые позволили Духу Святому «прийти и вселитися в них»”.[12]

Смелое утверждение! На Вселенских соборах отцы писали “каждый про себя”? Св. Иоанн Златоуст в своих проповедях говорил про себя, про свой путь к Богу? Но святые никогда не проповедовали “мою догматику”, в отличие от о. Петра. Они никогда не оглупляли слушателей намеренной противоречивостью и бессмыслицей.

Но о. Петр продолжает выкапывать пропасть между собой и Отцами: “Мы не понесем их подвигов, мы порой даже не понимаем, что они пишут – хотя думаем, что понимаем (обычно внешне, формально). Нужно разделять их высочайший опыт – потребовавший суровейшего подвижничества – и нашу меру, наши силы, наши возможности, наше устроение, – и восприняв святоотеческие принципы, искать именно свой уровень, свою меру христианской жизни”.[12]

Неужели тот же св. Иоанн Златоуст говорил непонятно? Непонятно для кого? И, с другой стороны, о. Петр пишет просто глупость: если мы не понимаем Святых Отцов, то как можем воспринять их принципы?

О. Петр обличает: “Христианство «расцвечивается» самыми разнообразными вещами, такими, как: видения, знамения, откровения; поездки в поисках прозорливых старцев и стариц; почитание разнообразных источников и прочих «святынек»; высчитывание признаков скорого конца света; создание огромного количества преданий о тех или иных почитаемых святых, и т.д.”.[2]

Как же он сам узнал о святых, если не из рассказов о чудесах, видениях и откровениях?

Признаемся, весьма заманчиво было бы отвлечься от конкретных форм и слов и усваивать прямо принципы. Но возможно ли это? Понимает ли о. Петр, какую титаническую и, прямо скажем, невыполнимую задачу он выдвигает? Ведь это все равно, что требовать объяснений через непосредственную передачу мыслей на расстоянии. Мы вообще все усваиваем только через посредство слов, форм и понятий. Само Священное Писание изложено словами, и явно неслучайно, поскольку Всемогущий Бог мог бы и непосредственно перелить принципы в человеческие души. Нет же, Апостолы проповедовали словами, не от человеческой мудрости изученными, но изученными от Духа Святаго (1 Кор. 2:13).

Воспринять принципы, отвлечься от внешних форм – задача не человеческая, а сверхчеловеческая. Но если понимать эти цели верно, то они с неизменным успехом достигаются в Церкви, только не в отрыве от конкретных слов, не вне форм, а через них, благодаря им. Любому грамотному человеку известно, что слово и форма не скрывают, а раскрывают содержание. Иначе сама грамотность была бы не путем к истине, а обманом и ложью.

Так как же понять принципы Святых Отцов? Поняв ими написанное.

* * *

О. Петр был бы не прав, даже если бы призывал делать поправку на то, что Отцы писали в другую эпоху, на другом языке. Ведь тогда исчезают все те “чисто духовные” авторитеты, на которых он ссылается. И Вл. Соловьев, и о. Шмеман, и Вл. Лосский, да и сам о. Петр, тоже находятся внутри истории. И относительно них мы совершаем ту же самую работу, что и при изучении Святых Отцов. Правда, понять мысль Святых сложно по причине глубины их учения. Но самого о. Петра иногда вовсе невозможно понять из-за бессмысленности того, что он утверждает. А работа и тут и там та же.

Собственные убеждения о. Петра исторически обусловлены и сильно окрашены современными либеральными и анархическими настроениями. А если так, то почему мы должны верить его построениям, а не каким-либо другим?

Вот он ссылается на Владимира Соловьева. Он “достоин почитания. Его убеждения были не кабинетными размышлениями ученого, но жизненными принципами, которых он неуклонно придерживался, являясь для окружающих его людей примером открытого исповедания веры и нравственности, ревности о церковном единстве, христианского милосердия, бессребреничества и любви к людям. С нашей стороны память о нем лучше всего выразилась бы во внимательном прислушивании к исполненным боли и тревоги за свое отечество словам человека”.[3]

Но о. Петр не может внимательно прислушаться к сказанному. Он оказывается не способен уловить не то что “принципы”, а самый простой смысл слов столь ценимого им Вл. Соловьева.

Вопрос простой и много раз объясненный: как Вл. Соловьев относился к русской национальной идее. Процитируем один абзац из статьи о. Петра “Владимир Соловьев и национальный вопрос”:

“Ложный патриотизм исходит из того, что наш “народ, как он есть, не только лучше всех других народов, но даже есть единственный хороший, единственный христианский народ”. Эта популярная во времена В. Соловьева и пропагандируемая ныне точка зрения основывается на том, что русская нация, народность сама по себе есть самодостаточное благо в силу, во-первых, некоей избранности и метафизической особенности ее, а во-вторых, славного исторического прошлого в области государственного строительства. На практике этот взгляд приводит к языческому культу народа и преклонению перед государством как таковым. Подлинный же патриотизм исходит из совершенно других понятий. “Народность, – пишет В. Соловьев, – не есть высшая идея, которой мы должны служить, а есть живая сила природная и историческая, которая сама должна служить высшей идее и этим служением осмысливать и оправдывать свое существование”. “Когда же от нас требуют прежде всего, чтобы мы верили в свой народ, служили своему народу, то такое требование может иметь очень фальшивый смысл, совершено противный истинному патриотизму. Для того чтобы народ был достойным предметом веры и служения, он сам должен верить и служить чему-нибудь высшему и безусловному: иначе верить в народ, служить народу, значило бы верить в толпу людей, служить толпе людей, а это противно не только религии, но и простому чувству человеческого достоинства. Достойным предметом нашей веры и служения может быть только то, что причастно бесконечному совершенству. Не унижая и не обманывая себя, мы можем верить и служить только Божеству… “Истинное благо России состоит в том, чтобы ко всем общественным и международным отношениям применять начала истинной религии, решать по-христиански все существенные вопросы социальной и политической жизни”.[3]

Обратите внимание: философ и его почитатель ведут речь о несколько разных вещах. О. Петр говорит о патриотизме, как любви к народу, и осуждает преклонение перед государством. Соловьев везде пишет о “национальной идее”, как о вере в народ, о религиозном служении народу, и нигде против государства не выступает.

Соловьев был космополитом, и, следовательно, порицал национальную ограниченность русского народа. Русское национальное самосознание было для Соловьева неприемлемо, именно как особый – отдельный от Рима – путь. Именно поэтому философ утверждает, что русский народ не верит и не служит чему-нибудь высшему и безусловному. Причину этого он видел в том, что русский народ принадлежит к национальной Православной, а не католической (якобы вселенской) церкви.

А вот против царя и Российского государства Соловьев выступал по другим мотивам. Он считал, что русский царь должен признать власть папы Римского, и данное событие занимало большое место в его фантазиях. Против России он, в этом смысле, не выступал, а напротив, хотел ее преподнести римскому папе в качестве ценного подарка. Риму недостает Русского царства, а России – власти папы: вот краткое резюме всем известных идей Вл. Соловьева.

Если о. Петр не придерживается этих “жизненных принципов”, то не следовало бы и беспокоить любимого философа. Если же Соловьев (в отличие от Русской Церкви) исповедует чистое от исторических наслоений Христианство, то почему ему не следовать, почему надо перетолковывать мысли столь “глубоко православного человека”?

* * *

Игумен Петр (Мещеринов) – подлинный церковный реформатор, и именно потому что он настаивает на совершенно частном характере обновления Церкви.

Под нескладным ворохом упреков, обличений, саморекламы и самопротиворечий, а самое главное – за негромкими словами о “свободной и ответственной личной нравственной христианской жизни”, об “индивидуальном осмыслении и приложении к себе” – скрывается радикальное переустройство человека и Церкви.

Возникает новый человек, чьи убеждения более не могут быть проверены ни Писанием, ни Преданием. Диалог с ним невозможен, поскольку любой спор превращается в спор об убеждениях о. Петра, а точнее – лично о нем самом.

Для религиозных воззрений нового реформатора характерно сомнение в существовании реального мира явлений. О. Петр полагает, что вырвался из мира истории в мир виртуальной свободы. Неопределенность и необязательность вносится им внутрь собственного “Я”, которое отныне окружают повсюду лишь мнимости и личины, формы без содержания и содержание без формы… Это буквально киберпанк под видом Православия.

Да, Церковь состоит из личностей. Но в данном случае мы наблюдаем новое явление: “Церковь из одного человека”. А это уже весьма далеко от истины, а очень близко к солипсизму, который в Церкви еще не проповедовался.

О. Петр проводит чисто разрушительную работу. Несмотря на все призывы следовать Евангельским принципам, он беспощадно расчищает поле для “свободы” частного отдельного человека.

Мы не готовы отождествить эту расчистку с Христианской деятельностью.

Роман Вершилло

июль 2007 г.

Примечания

[1] Игумен Петр (Мещеринов). О современных проблемах катехизации // http://www.cdrm.ru/project/rch-2007/02.htm

[2] Игумен Петр (Мещеринов). О повседневном миссионерстве // http://www.cdrm.ru/kerigma/katehiz/petr/oPovsednevMissioner.htm

[3] Игумен Петр (Мещеринов). Владимир Соловьев и национальный вопрос // Церковный вестник. №13-14 (314-315) июль 2005 http://www.tserkov.info/numbers/diskus/?ID=1513

[4] игумен Петр (Мещеринов). Декларация о Святом Духе // http://www.cdrm.ru/kerigma/rek-lit/teolog/petr/DeklaracoDuhe.htm

[5] Игумен Петр (Мещеринов). Быть понятным //Церковный вестник. № 24(325) декабрь 2005 http://www.tserkov.info/numbers/churchsociety/?ID=1658

[6] св. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих//пер. В. Вениаминова. М.:”Канон”, 1996. Триада 3. Ответ 1. Гл. 26. С. 290

[7] св. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих//пер. В. Вениаминова. М.:”Канон”, 1996. Триада 3. Ответ 1. Гл. 29. С. 293

[8] Выступление игумена Петра (Мещеринова) на Круглом столе “Семья в современной Церкви” // http://www.cdrm.ru/project/26-04-07/ig-petr.htm

[9] игумен Петр (Мещеринов). О необходимости для истинного христианина постоянного, непрестанного причащения Святых Христовых Таин // http://www.kiev-orthodox.org/site/worship/1331/

[10] игумен Петр (Мещеринов). Размышления о преподавании ОПК // Церковный Вестник №1-2 (350-351) январь 2007 http://tserkov.info/numbers/formation/?ID=2036

[11] В. Семенко. Православная культура и “пятая колонна” в Церкви

[12] Игумен Петр (Мещеринов). О неофитстве // 1CH.ru