Политическая суть модернизма

Роман Вершилло
(по материалам статьи “либерализм“)

Богословский модернизм несомненно обладает политической подоплекой, поскольку в либерально-модернистской пропаганде речь идет не о желательности свободы, и не о свободе как понятии, а о неотъемлемом праве на свободу. Природа этого права не юридическая, а чисто физическая, и предполагает борьбу “за нашу и вашу свободу”, хотя бы “вы” этого и не хотели.

Классик либерализма Дж. Милль рассуждает: Тех, что все еще нуждаются в заботах других, следует защищать и от собственных действий. По этой же причине оставим в стороне отсталые народы, где сам период можно считать несовершеннолетием. Деспотизм – законный метод управлять варварами, если цель благая и действительно достигается.

Таким образом, свобода в либеральном обществе не может быть правовой, потому что тогда все бы зависело от законов и невозможен был бы ни постепенный, ни революционный переворот. Речь в либерализме и модернизме идет о свободе религиозной и анархической, которая есть в одно и то же время и религиозный идеал, и реальное право, естественная принадлежность и цель общественного развития. Именно поэтому Н.А. Бердяев и утверждает абсолютную свободу личности и одновременно утверждает, что личности как таковой нет – она лишь цель, задача и процесс. Эта свобода требует насилия над слабыми, над еще не просвещенными, во имя слияния всех с прогрессом.

Либерализм необходимо требует, чтобы существовали два рода людей: руководители человечества и – сама масса этого человечества. Либерализм и модернизм не признают подлинность общего – общей для всех Истины, о которой говорит изречение Гераклита: Кто намерен говорить с умом, те должны крепко опираться на общее для всех, как граждане полиса – на закон, и даже гораздо крепче.

Либерализм борется с царством общего – общей для всех людей истины, и утверждает царство единичного: Весь миропорядок с царством универсально-общего, безличного придет к концу и сгорит, все же конкретные существа, человеческая личность прежде всего, но также и животные, растения и все имеющее индивидуальное существование в природе наследуют вечность. И сгорят дотла все царства мира сего, все царства “общего”, истязающие индивидуально-личное (Н.А. Бердяев).

Либеральный прогресс отнюдь не совпадает с развитием человечества. Прогресс, который идеологически обосновывается либерализмом – это прогресс одной области человеческого сознания, которую Э. Фогелен именует “феноменализмом”. Преодоление Христианского взгляда на мир приводит не к более полному пониманию внешнего мира, а к переходу от умозрительного познания к познанию явлений.

Познание верой истин веры и умозрительное познание сущностей позволяло увидеть в истинном свете и мир явлений тоже. Св. Афанасий Великий учил: Дело глаза – видеть только, ушей – слышать, уст – вкушать, ноздрей – принимать в себя запах, рук – касаться; но рассудить, что должно видеть и слышать, до чего должно касаться, что вкушать и обонять, – не дело уже чувств; судят же об этом душа и ее ум. Рука может, конечно, взяться и за меч, уста могут вкусить и яд, но они не знают, что это вредно, если не произнесет о том суда ум.

В кон. XVIII – нач. XIX вв. на позитивистской стадии прогресса человечества познание явлений выделяется в особую сферу “точных” наук. То есть прогресс наблюдается только в области явлений, за счет почти полного устранения и извращения познания через веру и умозрение. Позитивизм предлагает опереться именно на свободу руки взяться за меч и устам вкусить яд, при убеждении, что ум не несет за это никакой ответственности.

Революция в области познания неизбежно принимает практический политический характер. Создается новая общность людей, объединенных друг с другом независимо от веры, взглядов и нравственных устоев. Человек объединяется с другими при том, что не может указать на общность взглядов с теми, с кем он объединяется. Он лишь поступает как все, и этого достаточно для единства. И в то же время со значительной частью человечества – христианами, исповедующими догматическое Христианство – единства нет, а есть, напротив, все увеличивающийся разрыв.

Обращает на себя внимание, что и просвещенцы и, например, Кант подвергли критике все институции – Церковь, государство, семью – кроме самого общества. Таково было начало либеральной модели “гражданского общества”, где публичная сфера существует совершенно отдельно от государства. Общество исключено из критики, потому что оно – это мы сами. Т. е. это уже не христианское общество, а массовое, в котором человек растворяется в толпе, одновременно ощущая себя защищенным от догматических суждений и беззащитным перед ними. В коллективной “личности” либерал находит убежище от догматизма.

Основной тезис Нового – и видимо, последнего – времени: религия в вечности, власть в истории, искусство и наука в человеческом обществе должны быть по праву доступны всем: понимающим и не понимающим, знающим и не знающим, верующим и неверующим, людям культурным и варварам, ученым и неученым. При таком подходе человек рассматривается не как личность, а как масса. Для отдельного человека плюрализм и адогматизм бессмысленен, но не беда! Он приобретает смысл внутри masse totale.

И это означает лишь одно: в наши дни идет борьба за истину, за веру. Либерализм ставит своей целью завоевать себе их особым способом: не через постижение и подчинение Истине, а через овладение ею насильно, не в идее, а на деле.

Либералы отстаивают абсолютную свободу, не ограниченную разумом. Они говорят о свободе религиозной, подразумевая свободу политическую, и тем самым обличают свое неверие. Ведь человек не свободен верить в Бога или не верить, исповедовать Истину или исповедовать ложь. Такой свободы не существует. Истина обладает принудительной силой настолько, что избрание лжи есть принуждение к отказу от свободы, то есть нечто совершенно иное, нежели ошибка в выборе из равных альтернатив.

О свободе в подлинном смысле слова можно говорить, только подразумевая, что Бог абсолютно свободен, а человек свободен лишь по дару Божию, через исповедание догматов правой веры и исполнение заповедей. А либеральная свобода, с точки зрения христианина, не нуждается в теоретическом обосновании: такова судьба человека, что ему предложены жизнь и добро, смерть и зло. Эта свобода уже есть и от нее просто некуда деться: ты существуешь – и этим исчерпывается вся твоя либеральная свобода.

Есть сам человек – бессмертная душа его, судимая Богом сейчас и ожидающая Божия суда за гробом. И, если забыть о том, что истина существует, сама эта единичная сущность действительно свободна совершить ошибку. Но для этого у человека нет никаких оснований и оправданий.

Обличая неверие в то, что человек ответственен перед Богом за свои мысли, Господь проповедует подлинную свободу: Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8:31-32). Что же отвечают Спасителю эти гордецы? – изъясняет св. Иоанн Златоуст. – “Семя Авраамле есмы и ни комуже работахом николиже”. Тотчас ниспала мысль их, а это произошло оттого, что они были крайне пристрастны к предметам мирским… Если уж следовало негодовать, то справедливее было бы на то, что Он сказал прежде, именно: “уразумеете истину”, – и сказать: что же? Разве теперь мы не знаем истины? Значит, закон и наше знание – ложь? Но они ни о чем этом не заботились, а беспокоятся о мирских делах, предполагая этого рода рабство.

Антитеоретизм и адогматизм – отнюдь не безобидная небрежность в умозрительных вопросах, а исповедание веры в то, что все решается не в области истины, а в сфере мирских дел. И эта приземленность либеральной политической теологии, столь невинно выглядящая в обыденной жизни массового общества, оборачивается преступлением в области истины и лжи, добра и зла.

______________________

Американский философ немецкого происхождения Эрих Фогелен говорит об извращении направления и об извращении порядка в массовых идеологиях Нового времени.

Под извращением направления он подразумевает обращение души от духовной жизни в Боге – к политической, практической жизни в мире сем.

Согласно анализу Э. Фогелена, извращение направления сопровождается извращением идеи порядка, когда беспорядочное смешение страстей принимается как нормальное устройство человеческой души. Происходит своего рода увековечение беспорядка в душе, когда сама переменчивость и погруженность человека в мирские дела признается за норму. Эта “норма” становится фундаментом массового общества, поскольку изобретаются способы извлекать общественную пользу из этого пораженного грехом состояния.

Извращение направления необходимо влечет за собой обожествление мира сего. А извращение порядка приводит к массовому ослеплению, когда стремление к счастью заставляет человека забыть о том, что он не Творец, и не Бог, а тварное ограниченное существо, подчиняющееся Богу, добровольно или невольно. “Массовый человек” начинает страстно стремиться к мироулучшительной деятельности, поскольку видит в этом свой “божественный” и “творческий” долг. В Новое время Христианское презрение к миру отвергается, и если продолжает существовать, то лишь в виде анархической ненависти к миропорядку, который должен быть разрушен или коренным образом переустроен.

Н.А. Бердяев предлагает богословское обоснование этого абсурда: Бог действует не в мировом порядке, якобы оправдывающем страдания личности, а в борьбе личности, в борьбе свободы против этого миропорядка. Бердяев справедливо усматривает врага в порядке, поскольку порядок сразу отсекает такого рода тезисы как глупость, даже не затрудняя себя опровержением или толкованием. Они заведомо за пределами порядка.

В кредо либерализма содержится и извращение направления (его цель – метафизическое единство бытия), и извращение порядка (политические анархические разрушительные действия). То, что либералы достигают метафизических целей практическим путем – это парадокс, паралогия. Земные идеалы мыслятся либерализмом как достижимые, и притом достижимые политическими средствами. Это означает, что в либерализме невозможно отделить мысль от действия, теорию от практики, идеал от реальной политической программы.

Извращение порядка особенно ярко наблюдается в модернизме в принципиальном одобрении ереси, как якобы “полезной”. Дж. Милль настаивает на необходимости распространения лжеучений, поскольку ясный облик и живое впечатление истины обязательно должны быть оттенены ложью. Но при этом подходе не удается сохранить достоинство догматической истины: если признать, что ересь полезна, то догма непременно окажется общественно вредной.

Милль делает выпады против истины как таковой: Самая справедливая истина, если ее не оспаривать свободно и смело, неизбежно превращается в догму. Для него истина находится как бы между мнениями, а не в них самих: Правда лежит посреди враждующих доктрин; и нонконформистское мнение дополняет ту часть, которая есть у господствующего. Еретические взгляды обычно и есть эти подавляемые и пренебрегаемые истины.

В религии и науке, якобы, должно происходить “свободное” соревнование истины и лжи. В политике же для нормальной политической жизни нужны и партия реформ, и партия консерваторов. На деле это означает, что политика есть игра, в которой одни либералы выступают как либералы, а другие либералы идут записываться в “консервативную” партию.

Как отмечает Э. Фогелен, комплекс либеральных воззрений являет собой специфическую смесь разрушения и консерватизма. Э. Фогелен так раскрывает мотивы либералов: Они понимают прогресс как качественное и количественное увеличение наличного добра – “больше и лучше”, если вспомнить наш современный лозунг. Это позиция консервативная, и она может стать даже реакционной, если исходный стандарт не соответствует изменившейся исторической ситуации (Фогелен имеет в виду примерно тот случай, когда П.Н. Милюков был революционером при Царе, а при большевиках моментально превратился в консерватора). Во втором случае, когда ударение делается на состоянии совершенства, без ясности относительно тех средств, которыми это совершенство может быть достигнуто, результатом будет утопизм. Но, конечно, тоталитарные утопии не являются в корне противоположными либеральной смеси анархии и консерватизма.

В либерализме достигнут предел антитеоретизма. Модернистское предпочтение опыта – догме здесь превращается в полную свободу от догмы и человек подчиняется “свободе” момента. Разумеется, это освобождение не только от Христианской государственности, но и от самого Христианства.

При обожествлении посюсторонней реальности либерализм приходит к мысли о совпадении человека с Богом, Промысла Божия с ходом истории, Откровения с развитием человеческой культуры, и человеческой деятельности с Божественным действием (синергия). Согласно Н.А. Бердяеву, личность тогда только есть личность человеческая, когда она есть личность богочеловеческая. Свобода и независимость человеческой личности от объектного мира и есть ее богочеловечность… Человеческая личность есть существо теоандрическое. Теологи будут возражать с испугом, что только Иисус Христос был Богочеловеком, человек же есть тварное существо и не может быть богочеловеком… Пусть человек не есть богочеловек в том смысле, в котором Христос — Богочеловек, Единственный. Но в человеке есть божественный элемент, в нем есть как бы две природы, в нем есть пересечение двух миров, он несет в себе образ, который есть и образ человеческий и образ Божий и есть образ человеческий в меру того, как осуществляется образ Божий.

Человек у Н.А. Бердяева рассматривается не только как творец мира, но и как спаситель самого себя: Творчество по религиозно-космическому своему смыслу равносильно искуплению. Он же исповедует обожествленный субъективизм: Излияние Духа, меняющего мир, есть активность духа и в самом человеке.

После разрушения основ Христианского государства на место Христианского догматического вероучения все более ставится опытное, практическое богословие. Богословие, начиная с Шлейермахера, становится для модернистов полем для практической деятельности, а не веры и умозрения. В этом смысле богословие превращается одновременно в результат адогматического познания, и в путь этого познания, где знание не отличается от веры и заповеди, и все вместе – от действия. Это в прямом смысле слова “богословие революции”.

Неслучайно Н.А. Бердяев совмещает “апофатическое” (то есть адогматическое) богословие с “апофатической” социологией. Он пишет: Общество свободных, общество личностей не есть ни монархия, ни теократия, ни аристократия, ни демократия, ни общество авторитарное, ни общество либеральное, ни общество буржуазное, ни общество социалистическое, ни фашизм, ни коммунизм, даже ни анархизм, поскольку в анархизме есть объективация. Это есть чистая апофатика, как чистая апофатика есть познание Бога, свободное от понятий, от всякой рационализации (выд. нами.- ред.). И это прежде всего означает такое изменение структуры сознания, при котором исчезает объективация, нет противоположения субъекта и объекта, нет господина и раба, есть бесконечность, исполненная универсальным содержанием субъективность, есть царство чистой экзистенциальности… В действительности изменение структуры сознания, прекращение объективации, создание общества свободных, которое мыслимо лишь для апофатической социологии, должно происходить еще по сю сторону.

Конечно, зависимость человека от беспорядка совсем иная по своему содержанию, нежели зависимость от порядка. Лжеощущение автономной личности приводит к тотальному неприятию реальных условий. Беспорядок наличной действительности и беспорядок либерального идеала совмещаются в утопизме, делают его вполне возможным и желательным выходом (см. К.Н. Леонтьев. О всемирной любви. Речь Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике).

Эта утопия представляет себя как частная личная утопия, ни для кого, и даже для самого утописта, не обязательная. В этом либералы видят кардинальное отличие своего учения от тоталитарных утопий.

Только здравое Христианское консервативное сознание ощущает либеральную позицию как тоталитарную, поскольку христиане ощущают принудительность идеи, с которой необходимо согласиться или с нею бороться. Для самих либералов это полнейшая свобода, которая не требует ни борьбы, ни согласия с каким-либо учением и мнением.

На самом деле в либеральном утопизме мы сталкиваемся с еще большим презрением к религиозной и идеальной сфере человеческой жизни, нежели в самом страшном тоталитаризме.

______________________

Революционное мировоззрение стремится не понять мир, а изменить его, по выражению К. Маркса. Более того, призывать к революциям и совершать их можно только отказавшись от понимания мира. Н.А. Бердяев пишет: В моем философском существовании у меня не было желания лишь познать мир, но желание познания всегда сопровождалось желанием изменить мир. Либерализм принципиально отказывается от постижения действительности и радикально изменяет действительность этим своим непониманием, поскольку только так человек может отречься от власти над собой и над природой, которая вручена была ему Богом.

В этом отношении либеральная утопия – это мечта о хаосе, которого нет в мире, потому что мир есть творение Божие. Либерализм отвергает власть метафизики как мнимую, выдуманную, и признает в эволюционистском духе безоговорочную власть беспорядочных и непостижимых сил. Один из столпов либерализма XX в. Хайек именно таким образом обосновывал отказ от планирования и регулирования экономики.

Если законодательно разрешить рассуждать без отсылки к основаниям, то это значит признать “право на глупость”. С этим правом мы сталкиваемся также, когда слова “искренность” или “честность” применяются к заблуждению.

Либерализм исходит из того, что искренность заблуждения должна вызывать уважение. Заметно, что этого не признает Господь Иисус Христос, говорящий: из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления – это оскверняет человека (Мф. 15:19-20). “Право на глупость”, “искреннее заблуждение” – это декларация. Декларация о том, что вот этих и этих лиц мы будем судить не по истинности или ложности их убеждений, а по совершенно иной шкале: искренности или неискренности.

В книге “Гитлер и немцы” Э. Фогелен приводит в пример постановление суда над группенфюрером Францем Бауэром, который 11 марта 1945 г. отдал приказ казнить группу иностранных рабочих. В 1954 г. Дуйсбургский суд приговорил Бауэра к 6 годам тюрьмы, усмотрев смягчающие обстоятельства в том, что на протяжении 20 лет он находился под влиянием идей национал-социализма, согласно которым жизнь остарбайтера признавалась имеющей значительно меньшую ценность, нежели жизнь немца. Э. Фогелен замечает: Следовательно, если вы достаточно сильно верите в национал-социалистический идиотизм, то за массовое убийство вы отделаетесь всего несколькими годами заключения, не более.

Еще один пример из той же книги. В определении по делу участников программы эвтаназии, гамбургский суд признал, что убийство детей действительно имело место. Все обвиняемые врачи, за исключением двоих, заявили суду, что во время убийств они верили в то, что поступают законно. В результате суд снял с обвиняемых все обвинения в убийстве на том основании, что, убивая, врачи не сознавали, что поступают незаконно (см. Langbein. Im Namen des deutschen Volkes).

Таким образом,- замечает Э. Фогелен,- если кто-либо не сознает нелегальности убийства – то есть является дегенератом – его следует оправдать, или даже, скорее, вообще нельзя судить.

На суде в г. Ульм суд пришел к выводу, что подлинными совершителями массовых убийств были Гитлер, Гиммлер и Гейдрих, а обвиняемые, которые, исполняя приказ, реально совершили эти убийства, могут быть осуждены лишь за соучастие. Это решение стало прецедентом, и с тех пор членов “эйнзац-групп” признавали виновным только за соучастие. Э. Фогелен обращает внимание, что Гитлера и др. за эти убийства обвинить тем более не удалось бы, поскольку они физически их не совершали. Убийца не виновен в убийстве, а тот, кто ему приказывал, убийства не совершал. Иными словами, все невинны.

Массовые убийства совершались и до нацистов, но здесь впервые преступники могли сослаться на приказы своих начальников, которые, однако, были незаконны даже по меркам нацистского законодательства. И, например, тот же ульмский суд признал, что Гитлер и его подручные были убийцами даже по тем уголовным законам, которые действовали в Третьем рейхе.

Иными словами, ситуация современного – и не только нацистского – общества такова, что люди исполняют преступные приказы и совершают преступления, поскольку нравственное состояние общества настолько низко, что люди не способны отличить нелегальность от легальности, преступность от невинности.

Все вместе это означает, что моральному порядку в обществе пришел конец. Человек занимает место в обществе, которое он не имеет права занимать, и он отдает преступные приказы или воспитывает других в преступном духе. То же самое наблюдалось и в большевистской революции, и в ельцинской перестройке, когда у руля стали люди не обладающие представлением о добре и зле. И тогда Б. Ельцин, Е. Гайдар или Черномырдин могут поступать как угодно, поскольку действуют по законам экономической или политической необходимости.

Так глупец становится преступником, и он настолько неразумен, что даже не сознает этого. И неразумен не только он, а все общество согласно с тем, что “за глупость не судят” и что искреннее заблуждение простительно. Более того, за непризнание “права на глупость” антимодернисты подвергаются упрекам в немилосердии, отсутствии любви к ближнему.

В модернизме человек признается в том, что он не знает истин веры и не верит в них, и именно на этом основывает свое право издавать религиозные постановления. Либерализм наделяет властью глупцов, впервые в истории человечества осознающих свою глупость как путь к власти над миром.

Вооруженные массовыми идеологиями – либерализмом, национал-социализмом, коммунизмом – глупцы получили возможность “творить” – творить такое зло, которое бесконечно превышает их моральный кругозор. Даже будучи лично честными и скромными людьми, они смогли убить миллионы людей, поработить и обездолить душу и тело сотен миллионов. Самое ужасное при этом – обыденность зла, его тривиальность, поскольку его творили люди, которые бы ужаснулись от предложения убить соседа или украсть кошелек в трамвае. Карманная кража – это то зло, которое они были способны осознать. Освенцим, ГУЛАГ или расстрел Белого Дома в 1993 г. ими был просто не увиден как явление, рассыпавшись на цепь технических действий, свободных от идейной и моральной оценки.

Да, власть атомного оружия – власть демоническая, но либеральная власть над правдой, модернистское преодоление теоретизма и схоластики – тоже.

Почему так произошло? Потому что зло идеологий невозможно постичь “по ходу дела”, его можно постичь лишь идеально и предварительно, без всякого опытной проверки. Это такое зло, которое всегда таилось в человеческой истории, потому что сначала диавол согрешил (1 Ин. 3:8), но оно пробудилось тогда, когда появилось учение об опытном, нетеоретическом пути познания, о том, что в царстве единичного можно действовать свободно от теоретических и моральных оснований.

Оказалось, что невозможно пожить внутри этого зла, не отвергая его, и выяснить изнутри ситуации, что хорошо, а что плохо. До эпохи Нового времени человек просто не мог совершить такую огромную ошибку, поскольку находился существенной частью своей души в области веры, в среде идей. Теперь же атеизм, и две его производные: сциентизм и модернизм, подорвали эту способность знать зло идеально, не совершая его и не погружаясь в него.

Уничтожение теоретической жизни нигде не приобрело столь вызывающий характер как в модернистском богословии и либерализме. Во все века Церковь осуждала ереси теоретически, предварительно, не проводя экспериментов с тем, какие плоды ересь может принести. А плоды у ереси могут быть самыми разными: так, например, гностическое восстание внутри и против Христианства привело к невиданному расцвету искусства и науки в последние 500 лет.

Надо было сначала подорвать умение рассуждать теоретически. И модернизм это делает под страхом отлучения от Бога – поскольку “схоластика – враг души”! А либерализм совершает то же самое, пугая догматической религиозной нетерпимостью, инквизицией и т.п. Это было достигнуто, и катастрофа продолжается, потому что ни одна из массовых идеологий не осуждена идейно и принципиально. Даже нацизм, побежденный физически, был осужден не за свое учение, а за результаты его применения.

Рассуждение – в том числе юридическое – продолжается лишь в пределах явлений, и неизбежно оказывается, что часть проявлений нацизма, коммунизма или либерализма весьма плохи, а часть весьма хороши: порядок – в национал-социалистическом государстве, всеобщее бесплатное образование и медицинское обслуживание – в реальном социализме, свобода личности – в либерализме.

Но это не имеет никакого отношения к умозрительному и нравственному суждению об этих идеологиях, поскольку, например, массовый убийца может отличаться прекрасным здоровьем или иметь отличное образование. Взятое само по себе – это весьма хорошо, но об этом ли идет речь?

Утратив теоретическое знание, человек Нового времени прибег к опытному практическому политическому “мысле-действию”. Ведь то, что ты сам творишь, должно тебе хорошо понятно, во всяком случае понятнее теории, над которой ты не властен. А с другой стороны, опытный путь позволяет знать и узнавать новое незнающему и неспособному знать. Результатом этого стали не только устрашающие научные открытия, но и чудовищные преступления, совершенные не знающими истины людьми.

Когда мы слышим: “Гитлер. Но зато при нем построили автобаны”; “Сталин. Но зато при нем был порядок”, “Ельцин. Но при нем Церковь получила возможность свободно существовать” – то мы слышим голос бессознательного, аморального и безумного мира.

Нам могут возразить, что преступные деяния нацизма невозможно сравнивать с реальным либерализмом, поскольку либерализм мыслит бессознательно, и это, конечно, роднит его с нацизмом, но в отличие от нацизма не поступает безответственно.

Во-первых, деятельность “чикагских мальчиков” по всему миру – или Е. Гайдара, А. Чубайса и А. Коха в России нач. 90-х гг. не может быть охарактеризована как “ответственная” без насилия над смыслом этого слова (см. например, Наоми Кляйн. Доктрина шока).

Во-вторых, здесь и проходит граница между здравым Христианским сознанием и либеральным модернистским. Христианство требует осудить зло и ложь предварительно и идеально. И если осознать происходящее в современном мире с его массовыми течениями, то становится понятно, что зло можно осудить только так. Все остальное будет оправданием зла, потому что суть массовых движений состоит именно в наделении массового человека грандиозной творческой силой при соразмерной безответственности за происходящее. И различие лишь в том, что большевики ссылались на законы классовой борьбы, Е. Гайдар – на законы рынка, а гитлеровские палачи – на волю фюрера.

Если мы не осудим идеальную ложь массовых течений, то значит мы не осудили и нацизм, и он так же чист перед лицом истины, как либеральная слеза.

Преступления нацизма осуждены, но не нацизм как идеология, потому что при нынешнем состоянии умов это невозможно было бы сделать. Господствующая идеология либерализма властвует безотносительно к истине, при признании плюрализма мнений. А допустив к обращению в обществе сотни заблуждений, невозможно обнаружить основания для того, чтобы запретить сто первое заблуждение. Либерализм не властвует в терминах истины или лжи, и поэтому, разумеется, не обладает в этой сфере никаким авторитетом.

Один из известных тезисов о том, что нельзя судить за убеждения, – это апология безответственности любых мыслей, в том числе безбожных и бесчеловечных. И здесь либеральное общество налагает запрет лишь на трансляцию некоторых безумных мыслей, воображая человеконенавистника замкнутой монадой, которая способна существовать безотносительно к нравственному порядку в мире. Это один из либеральных мифов, который совершенно произвольно различает безответственность мысли от безответственных действий, поскольку воспринимает мир не как нравственный порядок, а как беспорядочную игру сил.

История либерализма – это история ухода от ответственности за свои идеи и неразрывно связанные с ними поступки. Но ответственности перед кем или перед чем? И здесь мы возвращаемся к модернизму, который наравне с либерализмом отстаивает свое право иметь любые мысли о Боге.

Кого модернизм и либерализм этим оскорбляют или ущемляют? Господа Бога? Церковь? Ни в коем случае, но перед нами является по-своему грандиозная картина отречения человека от Бога и от призвания быть человеком – ходить пред лицем Божиим во свете живых (Пс. 55:14).