Полу-модернизм

Роман Вершилло

Представитель модернистского «богословия иконы» Евгений Трубецкой (1863-1920) был мыслителем непоследовательным и, судя по отзывам современников, попросту не очень умным человеком. В отличие от своего старшего брата С.Н. Трубецкого, Е. Трубецкой пытался примирить учение Владимира Соловьева с православным богословием, с одной стороны. и здравым смыслом – с другой.

В результате, его учение выглядит с внешней стороны более «прилично», нежели модернизм в его чистом и законченном виде. Этим Е. Трубецкой проторил дорогу последующим модернистам: о. С. Булгакову, о. Киприану (Керну), оо. Шмеману и Мейендорфу, которые пытались облечь безбожное учение модернизма в Церковные и Святоотеческие одежды.

Все эти попытки, надо сказать, были полностью неудачны как с интеллектуальной стороны, так и с точки зрения православной веры.

Особенно заметна неадекватность Е.Н. Трубецкого в его монументальном изложении учения В.С. Соловьева (Миросозерцание Вл. Соловьева. Т. 1, 2. М., 1913), а также в учении о свободе. Последнее хорошо видно из статьи о. Георгия Митрофанова «Путь свободы» в журнале «Вода живая».

В основании модернизма находится миф Нового времени об абсолютной свободе человека. Понятно, что этот миф может существовать только в рамках религии самоспасения, каковой модернизм и является.

Е.Н. Трубецкой и его новейший истолкователь пытаются совместить абсолютную свободу человека с верой во Всемогущего Бога Творца и Промыслителя. Укажем сразу, что в учении Соловьева, продолжателями которого являются все модернисты, старые и новые, никакой свободной человеческой или Божественной личности нет и в помине (См. статью С.М. Половинкина).

Уже из названия данного о.Г. Митрофановым видно, что он не понимает сути вопроса: ведь речь идет о свободе как таковой, а не только о свободных или несвободных поступках человека. Однако о. Митрофанов бодро излагает положения модернистского катехизиса:

Человеческая свобода делает возможным отпадение человека и всего мироздания от Бога, причем тварная жизнь в этом случае становится достоянием сверхчеловеческих по своей природе сил зла.

Однако та же человеческая свобода прообразует подлинное назначение человека быть добровольным участником созидающей мироздание, синергийной по отношению к нему деятельности Божественного Творца. Именно человеческая свобода позволяет человечеству в лице Пресвятой Богородицы добровольно принять в Свое лоно спасающего мир от сил зла Богочеловека.

Замечательно! Но как совместить это с учением Церкви, которая нигде не учит, что Христос воплотился во всем человечестве? Как совместить всемогущество Божие с человеком, якобы созидающим мироздание? Как совместить это с тем, что тварная жизнь и бытие как раз непричастны злу?

Разумеется, никак. Наши авторы чисто механически соединяют эту мифологию, родом от Джордано Бруно и Агриппы Неттесгеймского, с некоторым православными положениями и выражениями. Вот вам и весь секрет примирения модернизма с Православием.

И не только с Православием, но и с несторианством, поскольку о. Митрофанов без всякого смущения воспроизводит слова Трубецкого о том, что во Христе человеческая воля была искушаема от диавола в пустыне.

Но как же все-таки дело обстоит со свободой? Если человек абсолютно свободен, то он – бог, и притом бог враждебный и ревнивый к Истинному Всемогущему Богу?

Очень «просто», как и все у Е.Н. Трубецкого: На самом деле мои действия, как и все вообще события во времени, совершаются вовсе не потому, что их предвидит Бог: наоборот, Бог их видит потому, что они совершаются. Или даже еще «проще»: Всеединое сознание видит мои действия как свободные, т. е. как зависящие от меня.

То есть сначала Трубецкой говорит, что Бог является пассивным зрителем того, что совершает человек. Потом, вспомнив про всемогущество Божие, он добавляет, что в общем-то наши действия внутри «всеединства» никак не являются свободными, но «всеединое сознание» всего лишь видит мои действия как свободные.

Этот оборот о. Митрофанов комментирует так: Смешение понятий «предвидения» и «предопределения»… коренятся в свойственной рационалистическому богословию тенденции воспринимать абсолютное сознание по аналогии с отвлеченно понимаемым человеческим сознанием.

Мы понимаем, что бред приходится истолковывать посредством такого же бреда, но не наоборот ли обстоит дело у Трубецкого? Не он ли сам первый истолковывает Божественную свободу как вариант человеческой – только вынесенной за пределы времени и индивидуального рассудка?

И действительно, «последнее великое слово» о Божественной свободе у Трубецкого звучит так:

Уподобляя божественное предвидение нашему человеческому предвидению, мы мыслим его как некий временный акт, предшествующий нашим действиям во времени. Такое понимание божественного предвидения совершенно ложно. Это предвидение пребывает вне времени и, следовательно, не есть предшествующее временным рядам событие во времени, а сверхвременный акт, объемлющий их в себе.

Вот именно: предвидение есть сверхвременной акт! Если бы Е. Трубецкой понимал, что он говорит!

И тут вступает в дело новый толкователь – о. Митрофанов, который объясняет слова Трубецкого: таким образом мы устраняем причинную зависимость между Творцом и творением.

Мы только этого признания и ждали: нельзя же в самом деле примирить атеистическое учение об абсолютной свободе человека – с Христианской верой в Бога как Причину всего сущего.

Божественная свобода находится не вне времени, а сверх времени, иначе бы Божий Промысел не относился к вещам временным и единичным. Ведь Божество Всё всецело повсюду находится, и не часть в части, разделяемая телесным образом, но все во всем и все выше всего,- как учит св. Иоанн Дамаскин. И это значит, что предвидение Божие не только во времени, но абсолютно предшествует всем нашим поступкам.

Жалкая акробатика Трубецкого на потеху интеллигентной толпы унизительна для Имени Божия, которое он тут и там поминает. И эти его фокусы ничего не способны объяснить, потому что невозможно вывести Бога за пределы времени и оставить человека свободно действовать в рамках земного мира.