Право на безвластие

“Либеральный тиран”, как продукт смертельного смешения

Как известно, Константин Леонтьев составил теорию “триединого процесса”. Он считал, что каждая цивилизация проходит три стадии: 1) простота; 2) расцвет, или “цветущая сложность”; и 3) вторичное упрощение, смешение. После этого цивилизация погибает.

Эта теория имеет существенный недостаток: она метафизична, а ведь понятно, что теория развития цивилизации должна быть погружена в историю и на ней основана.

С другой стороны, при всей философичности теории “триединого процесса” в ней нечетко указаны критерии. Так, сегодняшний мир Леонтьев несомненно счел бы воплощением серости и посредственности. А кому-то мир начала XXI века покажется многоцветным.

Или возьмем XV век в России. Это, по Леонтьеву, должен быть расцвет, цветущая сложность. Мы, например, готовы увидеть сложность и разнообразное богатство русского средневековья, а многим такой мир покажется однообразным застоем.

И обе точки зрения имеют основания. Сегодняшний мир имеет в себе что-то серое, но и что-то многообразное. И в XV веке был и расцвет, был и застой.

Учение Леонтьева не предлагает четкого воззрения на историю, и такая неясность проистекает от его эстетизма. Но будь он моралистом, он бы увидел, что все-таки существует область, где смешение равнозначно серости, а многообразие – упрощению. Это область добра и зла.

Итак, опасна не “серость” современного буржуазного человека, и не его “разноцветность”. Смертельная угроза подстерегает нас тогда, когда в одном и том же есть и серость, и многоцветность.

Вместе с Леонтьевым мы прежде всего думаем об обществе, о государстве.

Там, где добро и зло отделены и борются друг с другом, мы имеем нормальное человеческое общество. Оно является принципиально многоцветным. Причем многоцветным не в смысле смешения красок, а в смысле достижения сложного цвета. Как известно, краска и цвет – вещи разные.

В этом смысле нормальное общество должно быть одновременно монархическим и свободным. Одна краска никогда не станет другой, но смешанные вместе, они дают единый цвет.

Там, где добро и зло не разделены, общество приходит к смертельному упрощению. Это эпоха падения, состояние неустойчивой неподвижности. Апокалипсис рисует именно такой мир: анархический и в то же время тоталитарный.

Вот мы видим два противоположных миропорядка:

один: монархический и свободный;

другой: анархический и тоталитарный.

И там, и там мы имеем сочетание несочетаемого (поэтому никакое государство не вечно), но в первом случае возникает единый цвет, цвет жизни. А во втором – смешение многих красок в серости.

Надо сказать, что оба общества являются устойчивыми, но также по-разному. Для монархии является смертельным установление автономности личности в центре событий. Все остальные напасти монархия способна перебороть.

Другое государство – назовем его прямо государством Антихриста – является устойчивым абсолютно, и ему не страшны болезни ни анархии, ни тоталитаризма. Государство “смертельного смешения” имеет прививку от этих болезней.

Власть в таком государстве находится в руках худшего или худших, но это не просто тирания или олигархия. Эти худшие имеют нравственную власть над лучшими. То есть в самом основании государства лежит развращение лучших худшими.

Это государство изображается в Откровении под именем “великой блудницы” и Вавилона (гл. 17-18). А глава этого государства именуется зверем.

Вполне последовательно видеть в этом государстве именно то, которое было некогда проникнуто Христианским духом и находилось в теснейшей связи с Церковью. Поэтому Лев Тихомиров считал, что жена любодеица есть не кто иной, как Россия, изменившая Богу. Ни одна нация не сливала так своего гражданско-политического бытия с церковным, как Россия. Только древний Израиль представляет с нею в этом аналогию… Если это печальное предположение верно – то и суд над великой любодеицей, и ее уничтожение 12 царями, вассалами Антихриста, все это должно исторически быть относимо к судьбам России.

С тех пор, как написал эти слова Тихомиров, Россия успела утратить свое историческое бытие, сохранив свою форму в скорлупе СССР. И когда эта скорлупа была разбита Горбачевым и Ельциным, то из нее выползло удивительнейшее государство: путинская Россия.

Этот макет апокалиптического мира позволит нам различить некоторые очертания будущего.

Сегодня Российская Федерация – либеральная тирания. Либеральная не в том смысле, что власть в руках либералов.

Либеральная тирания – строй, при котором с другим человеком позволено делать все что угодно. Это сближает РФ с либеральной демократией, но, в отличие от нее, либеральная тирания в принципе не позволяет человеку защищаться от насилия со стороны другого.

Разрешено совершать любое насилие, но закон запрещает сопротивляться любому насилию. В этой системе всякий, кто нападает, силен, и наоборот: слаб всякий, кто подвергается насилию. И истории падших олигархов, типа Гусинского и Ходорковского, очень хорошо это иллюстрируют.

Средоточием системы является “либеральный тиран”. Пользуясь замечательным сравнением М. М. Крюкова, его можно назвать овцой в волчьей шкуре. Так, Саддам Хуссейн был тираном настоящим, но его страна была по видимости либеральной демократией: выборы, равноправие женщин. Путин же – “тиран либеральный”, и поэтому режиму, по сути своей либертарианскому, он старается придать видимость деспотизма.

Но, с другой стороны, Путин – истинный тиран, поскольку он силой завоевал свое “право на безвластие” и силой его удерживает за собой.

В тирании все держится на личности тирана. Уберите тирана – и строй рухнет. А в “либеральной тирании” тиран является продуктом медийного моря: зверь был, и нет его, и явится.

Здесь не важно: есть тиран или его нет. Был, и нет его, и выйдет из бездны, и пойдет в погибель. Но это-то и поразит умы: и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был, и нет его, и явится (Откр. 17:8). Это означает, кстати, что падение Путина может быть еще более губительно, чем его приход.

Вот это удивительное государство, в котором мы живем, и основано на смешении добра и зла, о котором мы говорили в начале статьи. Именно поэтому мы лучше поймем мысль Тихомирова, который указывал на чудовищный разрыв между действительностью и именем “Святой Руси”. Он писал: Весь мир теперь только носит имя христианского, но нигде противоположность между именем жизни “Святой Руси”, “Православия” и полной мертвенности веры не поражает нас до такой степени, как в современной России. Тихомиров относит к России слова Откровения: Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв (Откр. 3:1).

Смешение добра и зла несет в себе разрушительную силу, которая и высвобождается до сего дня.

Попробуем вернуться к событиям 1999 года в России, так что нам будет легко увидеть основные черты этого нового Вавилона.

Мы видели, что Россия в начале 1999 года находилась на грани распада, который должен был оформиться через победу региональных и провинциальных сил над ельцинской Москвой, а затем через избрание президента, которое другие регионы могли бы не признать. Таким образом произошло бы формальное и фактическое разделение России по областям и регионам. Этот импульс к распаду олицетворяли Ю. Лужков и Е. Примаков и их движение “Отечество – Вся Россия” (ОВР).

Существование России в ее нынешнем виде не имеет никакого идейного, материального или хотя бы исторического смысла, и движение бюрократов и хозяйственников было желанием уйти от бессмысленности хоть к какому-то смыслу: устроиться отдельно в своей вотчине. Ведь только этот смысл был им доступен.

Российская реальность требует распада, чтобы наша Родина могла избежать большего наказания от Бога. Сохранение лжегосударства с именем “Святой Руси” безусловно страшнее любого распада и уничтожения, так же как большевистская централизация и консервация была хуже раздора среди вождей Белого движения.

Чтобы противодействовать этому естественному желанию, группе кремлевских деятелей нужно было сохранить Россию вопреки всему. Это, безусловно, поступок сверхчеловеческий, мистический.

Здесь наиболее важно было принять решение – не идти на поводу у действительности, а создать новую действительность. И это решение сразу определило роль телевидения. То, что происходило в 1999, это уже не пропаганда, а революция. В обычном мире реальность главенствует, а ее отображение следует за ней, более или менее фантастическим искаженным образом. Например, таков Западный мир, где массовая информация есть почти чистая иллюзия, но такая иллюзия, которая отчетливо отделена от действительности, разлагающейся своим чередом.

В России действительность ужасна, и, значит, ужасна ее власть. Поэтому невозможно покрыть весь кошмар иллюзиями. Тогда был найден синтез иллюзии и реальности, при котором они переменили свои места.

В 1999 году в России иллюзия получила значение действительности, а действительность заняла место пассивного отображения, иллюстрации к самой сути дела.

Прежде всего был выдуман российский патриотизм, а чтобы показать его, использована реальная ненависть населения к кавказским народностям.

Путин удачно иллюстрирует иллюзию Личности в главе государства, тем более удачно, что он и в самом деле личность.

Выдумана и новая Россия, а в качестве иллюстрации проводится в самом деле героическая война в Чечне. Чем ощутимее иллюстрация, тем более жизненной становится телевизионная иллюзия.

Итак, это уже не обман и не пропаганда, это сама жизнь, получившая значение пропаганды. Новая бинарная система является в России устойчивой, потому что реальной в ней является именно иллюзия, а к действительности люди относятся как к иллюзии.

Такой двучлен будет держаться вообще без всякой опоры только за счет взаимной связи. Более того, внутри такой системы возникает даже сила тяготения. То, что ранее расползалось как грязь, теперь собирается вместе. Начинают работать иные механизмы: смертельная рана заживает, и новый общественный монстр становится только сильнее.

И во времена Ельцина коренное население России вымирало, но тогда это служило аргументом против власти, расшатывало ее. А ныне, в начале XXI века, чем больше русских людей уничтожит власть, тем большей консолидации она добьется.

В 1999 г. общественное сознание было так переориентировано, что стало обращаться за спасением к своему убийце.

Такое поведение на самом деле самоубийственно, а в рамках “нового общественного сознания” вполне обоснованно. Во-первых, обращаясь к одному только убийце, человек обретает спокойствие: ему не надо искать многих неизвестных помощников и защитников. А во-вторых, он обращается непосредственно к источнику своих бед, и это интеллектуально “оправдывает” такое поведение.

Отсюда возникает обратная связь: чем больше вред, тем больше привязанность к вредоносному государству.

Такому государству и такому обществу не страшны перемены, не страшны катастрофы. Ему не страшна анархия и разруха, его не способна погубить жестокая тирания. Оно не боится перемен, потому что само непрерывно движется к концу времен.

Это и есть, возможно, изъятие удерживающего от среды (2 Фес. 2:7). Само сопротивление государства в принципе сломлено, и уже государство стало кораблем, который неудержимо опускается в сердце громадного водоворота.

И здесь очевидно, что такое государство является одновременно и лжецерковью. Ведь именно Церковь была прообразована Ноевым ковчегом и изображалась впоследствии как корабль.

Церковь неизменно стремится к встрече со Христом.

А государство никогда никуда не стремилось. Оно только держало и держалось. Церковь уживалась с любыми неподвижными системами. Когда же возникли “движущиеся” государственные системы: либерализм и коммунизм, то государство немедленно стало бороться с Церковью как таковой.

Но что мы видели: либерализм все же защищает личность (по крайней мере, в идее), а коммунизм и вовсе превратился в обыкновенную империю.

Новое же государство разрушает и личность, и самое себя. Оно утратило и внутренние границы (семья и личность), и внешние, влившись в Новый мировой порядок.

___________________________________

И еще несколько дополнительных соображений.

Принцип “либеральной тирании” действует не только в области политической и административной. Даже ярче он проявляется в области масс-медиа. Здесь самым удивительным образом единство интереса проявляется в многообразии продуктов, и обратно: серое единообразие медийного продукта является отражением разнородности интересов владельцев СМИ.

Медийная и рекламная агрессия является однонаправленной, здесь нет даже намека на обратную связь. Появись в этой ситуации еще один “говорящий”, рухнула бы вся пирамида СМИ. И это означает, что владельцы платят не просто за возможность говорить, но и за то, чтобы не дать слушателю возразить.

В сфере речи власть обнаруживает себя более обнаженной, чем в политике. “Я говорю” – это высказывание о власти прежде всего. Поэтому возражение возможно примерно такое: “вы ошибаетесь в этом и этом”, “вы говорите неправду”. Но разве это возражение?

Разумеется, телезрители пишут письма и звонят руководству канала. Но они не могут ответить единственно адекватным образом: закрыть канал. Так и в сталинских тюрьмах и лагерях дозволялось писать Сталину и Вышинскому о всяких беззакониях.

А на самом деле во власти возражающего должно быть не только опровержение тех или иных ошибок. Нет. Если говорят ересь и глупость, я должен иметь право просто заткнуть рот глупцу. Вот это подлинный диалог: на произнесение отвечают затыканием.

Вот несколько примеров, где опровержение невозможно.

Протестанты-сионисты еще в XVII-м веке требовали одновременно двух вещей: отдать евреем Палестину для воссоздания государства, и – открыть доступ евреям в Англию.

Сегодня в одних и тех же либертарианских кругах борются за разрешение евтаназии, и – за запрещение смертной казни, за разрешение марихуаны – и запрет табака.

То же у о. Кураева. Он одновременно выступает в защиту “Гарри Поттера”, но – с критикой “Мастера и Маргариты” Булгакова.

Написав один раз такую глупость, человек не умолкает, а продолжает писать с еще большим успехом. Потому что в глупости скрыто заявление о власти: “Я вправе писать глупости”.

Выражением той же схемы является возрождение Православия, но – через разрыв с исторической традицией.

Чем хуже государство с моральной точки зрения, тем больше лже-православие к нему тяготеет.

Роман Вершилло

2004 г.