Пропасть между христианами и идеологами

Упорядоченная душа в Новое время

Тот, кто ищет ясности, необходимо приходит ко всё большему разделению, ко всё большей сложности и раздельности понятий.

Есть у разделения и чисто личная сторона: поиски ясности приводят ко все большему разделению с другими людьми.

Как это происходит?

Мы вознамерились различать в окружающем нас смешении хоть что-нибудь, например, врагов России от друзей, патологическую речь от разумной, больное сознание от здорового.

Начав их различать, мы уже не можем остановиться, и от этого в своей обыденной и общественной жизни идем путем всё большего фактического, личного отделения от идеологов и модернистов. Это всегда болезненно, а подчас выглядит жестоким, но именно так совершается правильный переход от мысли к действию. Ведь мы снабдили свою душу пессимизмом, о котором только что говорили.

Я отказываюсь искать уверенность в земном, в силе, пользе, успехе. В отличие от гностиков всех видов, мне такая уверенность не кажется более твердой и основательной, чем уверенность в небесном. В этом я вижу свою отделенность от идеологов и модернистов. Мы с ними по-разному устроены. Между нами – пропасть (см. Человек в эпоху Отступления).

Два рода людей

В современном мире бок о бок живут два рода людей:

• Одни живут пред Богом и связаны со всем человечеством.
• Другие живут перед людьми и приходят к отщепенству от человечества.

А все это потому, что единство в Боге возможно, а единство в человеке нет.

Так мы приходим к выводу, обратному тому, что обычно сообщает модернистская пропаганда:

Христиане такие же люди, как все, и поэтому от идеологов и модернистов их отделяет пропасть.

Ведь православные модернисты призывают на самом деле не к тому, чтобы Церковь примирилась с миром. Они требуют (и уже добились) того, чтобы Церковь примирилась с ними: православными модернистами, а весь мир оставила погибать в неверии.

Нам же отнюдь не следует бояться разрыва с модернистами. А для этого надо отвергнуть все положения всех идеологий, в том числе православного модернизма. Мы ни в чем не верим идеологам. Нельзя оставить что-то от национализма и еще что-то от социализма только потому, что нам эти мысли сентиментально дороги. Нет, только полный разрыв, только память о том, что «народ» национализма – это не народ христианский, и «справедливость» социализма – это не Христова правда.

Итак, критика модернизма, сергианства и экуменизма может быть путем к Богу. Но только в том случае, если человек на этом пути очищается от всех мифов: правых, левых и компромиссных. Только тогда это будет борьба против всех мысленных и вещественных идолов, которым совершает свое служение современный человек.

Теперь попробуем несколько подробнее измерить глубину пропасти между христианином и новым человеком.

Ничего нельзя понять

Допустим, мы вооружились непроходимым пессимизмом и набрались мужества, чтобы рассмотреть пропасть между миром и Христианством. Далее мы можем раскрыть наше утверждение о том, что в Новом веке ничего нельзя понять. Мы будем помнить, что этот тезис диалектический, то есть не для всех верный.

Мы идем путем познания Нового века, нимало с ним не соглашаясь, и даже отказываемся его переделывать, потому что не хотим вступать с ним в какие-либо отношения. Такую познавательную позицию можно назвать «критикой без утверждения».

Мы сами не можем ответить на все вопросы: и вечные, и новые. Но это не значит, что мы потерпели кораблекрушение в вере или остались без разумных оснований.

См. Лейбниц в полемике против Бейля [1, P. 418] и [2].

Основное наше открытие на этом пути состоит в том, что ситуация непоправима, идеологи и модернисты неисправимы.

Такая «критика без утверждения» дает нам всё большую ясность в окружающей нас тьме. Мы обнаруживаем эту ясность в самом порядке рассуждения и порядке истории, а порядок, в свою очередь, мы находим в Божием суде над мыслями и делами людей. В этом смысле, хотя история кончилась, мы признаем и прогресс, как все более ясное знание о бедствиях: прошлых, настоящих и будущих.

Таким образом, всё большее понимание доступно, а вот взаимное понимание в одних случаях сомнительно и требует проверки, а в других и вовсе невозможно.

Ясность мысли делает невозможным взаимопонимание с модернистами. У нас с модернистами разный объем знания, так как мы хотим видеть всю картину, а они сознательно отказываются видеть существенные области в Божием мире.

Вступая в споры с модернистами, надо знать о предмете спора больше, чем они. Но мы выступаем и против духовной болезни многознания. Знание не спасает, если это знание попирается через грех и равнодушие.

Многознание уму не научает, а не то научило бы Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем.

Гераклит

Вот и выходит, что мы избрали пессимизм как метод познания как раз потому, что пессимист ничего не прибавляет к предмету наблюдений. Он не добавляет человеческие мнения к слову и делу Божию, предоставляя действовать Одному Богу. Тогда мы уходим от всех точек зрения, истолкований, и идем к самой истине.

См. переписку братьев князей Ширинских-Шихматовых.

Мне не нужны мнения, свои и чужие, мне не нужно обманывать и обманываться. Мне нужны правильные понятия, и я намерен научиться правильно их соединять. И поэтому я начинаю с того, что ничего нельзя понять, что я не понимаю своих понятий, а использую их только как слова, и к тому же не умею правильно соединять.

Итак, человек видит истины, видит свое недостоинство. Тогда он обращает внимание на истины, и они властно завладевают его душой. В человеке начинается внутренний диалог, который потом получает свое подобие в диалоге с другими людьми.

И вот тут мы приходим к очередному пессимистическому выводу, что никому нельзя ничего сказать.

Ничего нельзя сказать

Мы говорили, что модернисты видят тот же мир, что и христиане, но намеренно закрывают от себя и от других его существенные области. В таком случае, мы не можем обсудить с ними то, чего они не видят.

Вот к чему приводит наше желание видеть картину мира целиком. В этом смысле мы, православные, действительно претендуем на «всезнание», на совершенную правоту. То есть, в общем, мы действительно виноваты перед новыми людьми в том, что говорим с ними о том, о чем они слыхом не слыхивали. К тому же, как мы говорили, без государства мир стал непонятен, и единственное, в чем мы можем упрекнуть идеологов и модернистов, так это в уничтожении государства. Дальнейший расцвет глупости происходит уже автоматически.

Одним из грустных выводов является то, что мы никого не можем убедить.

• Ответом на неверие может быть только вера, но для неверия вера не аргумент.
• Ответом на глупость может быть только рассуждение, но оно, конечно, глупому недоступно.
• Над отказывающемся подчиняться никакой авторитет не властен.

Поэтому наши опровержения всегда будут слабее нападения на веру, которое мы бы хотели отразить. К сожалению, сегодня у нас нет опровержений модернизма, на которых можно было бы успокоиться. Но нас не устроит и скепсис, презрительное молчание.

Поэтому мы предлагаем не опровержение (оно социально не эффективно), а «критику без утверждения».

Могущественные приемы мысли и речи, служившие некогда для разумного диалога, никуда не исчезли, но теперь они служат для диалога в частной среде и для внутреннего рассуждения. Даже сообщать только факты – это уже духовная позиция, которую сегодня никто не занимает в общественной и Церковной среде.

Главное же здесь то, что мы не можем уйти от самих себя. Всякая душа оперирует правильными и неправильными понятиями, обсуждает их в своем внутреннем обличении, через чтение Писания и Отцов, через беседы с теми, кто любит истину.

Из познания своей немоты и глухоты вытекают некоторые практические выводы.

Нужно прямое (не метафорическое), простое (о самом главном), серьезное, скучное (скучное для не интересующихся) высказывание. Поэтому нам остается своего рода журналистика:

• сложная: потому что разделяет понятия,
• неудобная: нонконформная,
• неинтересная: не очаровывает, не развлекает человека зрелищем его мнимого величия и ценности.

Такая журналистика привлекает не к автору, не к коллективу, а к Истине, которая открыта для всех, но интересна не всем, а только любящим Истину.

Ничего нельзя сделать

Теперь самое очевидная из всех невозможностей: в современном мире ничего не удается сделать.

Сегодня порядок в душах не транслируется вовне, здравый ум не оказывает влияния на общественную дискуссию, христианин не упорядочивает общество вокруг себя. Мы понимаем это, и поэтому наше пессимистическое знание не переходит у нас в активизм.

Мы говорили, что ядром идеологий является своеобразный практицизм, когда на теоретические вопросы дают практические ответы. Значит, говоря о том, что ничего нельзя сделать, мы поражаем идеологию в самое сердце, то есть лишаем ее объяснительной силы.

Вместо практических ответов антимодернисты предлагают некоторый странный образ жизни, потому что жить мы не отказываемся. В Новое время нужны новые приемы, с помощью которых мы смогли бы отвергнуть всех идеологии. И приемы эти – тоже странные.

Отказаться от всех символов и всех мифов – значит согласиться жить без ориентиров. Жить в состоянии безвыходном – это призвание христианина, потому что он не язычник.

Но странное дело! В Новом веке все люди живут без ориентиров. Разница только в том, что одни видят это, а другие отказываются видеть. Одни обманывают себя, а другие нет.

Лучше всего странная ситуация христианина видна в политике:

1. Мы отвергаем либеральный штамп, что «политика грязное дело».
2. Мы не пацифисты и не сторонники недеяния.
3. И все же мы говорим, что вся современная политика – это политика идеологическая, политика силы, и
4. настаиваем на том, что достойный человек в такой политике никогда участвовать не станет.

Лучшим людям, людям долга и чести противна выборная процедура: от нее не отвращаются лишь своекорыстные, эгоистические натуры, желающие достигнуть личных своих целей.

К.П. Победоносцев

Поэтому в практической сфере мы можем дать лишь два совета:

1. Христианин должен противостоять развлечению, прежде всего в религии и политике.
2. Он должен всеми силами удерживаться от участия в реформе Церкви и в политической революции.

В современном мире христианину нет места. Он не может устроиться в этом мире и овладевает удивительным искусством сделаться негодным для мира.

Идеологи хотели бы запереть всех христиан в вымышленной второй реальности, специально созданной ими с помощью отступников от Христианства: модернистов. Современные властители тел и умов хотели бы навязать нам выбор: бунт или компромисс, а в Церкви: раскол или сергианство.

Но наше восстание, как мы говорили, особого рода. Нам и в самом деле некуда бежать от победивших идеологий. Но мы никуда и не бежим, а упрямо остаемся на своем месте, незавидном во всех отношениях.

Как же это получается, что христианин стоит на своем месте, но никакого места в этом мире у него нет?

Будучи православными, мы критикуем православный модернизм, а не какой-либо посторонний: вот как мы достигаем такого странного положения. А делаем мы это, потому что это нас касается. Поступая таким странным образом, мы занимаемся своим делом, а не чужим, к нам не относящимся. И следовательно, мы мыслим, говорим и поступаем так же, как всегда поступали христиане.

Мы не одиноки в нашем одиночестве. Мы поступаем как обычно, по-старому, и нам есть с чем сравнить новизну Нового времени. Поэтому мы и стараемся делать свое дело лучше всех и знать предмет лучше тех, с кем мы спорим. Ведь, в конце концов, халтура – абсолютная немудрость.

Следующая глава Странные сочетания

Роман Вершилло

Примечания

[1] Leibniz G. W. The art of controversies. Singapore: Springer, 2006. 568 p.
[2] Leibniz G. W. Reponse pour M. Bayle a M. le Clerc // The art of controversies. Singapore: Springer, 2006. P. 421-422.