Политическая речь. История вопроса: Психиатрия

Начало

Психиатрия

Наряду с речью примитивных народностей, речь душевнобольных является еще одной аналогией, которую мы намерены использовать в исследовании политической речи. Мы не смешиваем душевные болезни, которые изучает психиатрия, с болезнями духа, которые порождают политическую речь. Перед нами лишь внешние аналогии, которые помогают нам яснее рассмотреть свойства, приемы и жанры политической речи. Такая аналогия дает возможность отчасти проникнуть в вопрос о связи патологической речи с патологическим сознанием.

Прежде всего в речи душевнобольных мы встречаем неприятие абстракции: больные не могут передать общий смысл услышанного, прочитанного и увиденного. Им доступно лишь повторение. Грубо нарушается конструктивная способность как в логическом мышлении, так и в манипуляциях (Хэд, Генри. Афазия и сходные расстройства речи. Основные выводы).

Как показывают эксперименты, в речевом мышлении душевнобольных не происходит обобщение. Вместо нахождения сходства между предметами больной пытается ввести их в общую ситуацию. Поиски общего названия для группы предметов не приводят к результату, и испытуемый снова соскальзывает на описание различий.

Разрушается структура умозаключения: отказ от решения задачи, отказ принять условие задачи как исходное для рассуждения. Все рассуждения производятся вне условий задачи. Вместо умозаключения больной обращается к личному опыту.

Александр Лурия

Говоря о речи душевнобольных, мы снова встречаемся с А. Р. Лурией (“О патологии грамматических операций” 1946; “Травматическая афазия” М., 1947; “Восстановление функций мозга после военной травмы” М. 1948 и др.).

Как и тогда, когда он работал с представителями устной культуры, Лурия находит точные приемы для исследования механизма речи у больных афазией.

Прежде всего он обнаруживает, что душевнобольные не относятся сознательно к речи: у них отсутствует обращение к природе языка как такового, помимо вещественного (обыденного) значения. В разговоре о языке они соскальзывают со слова на смысл, с формальной стороны речи на ее вещественное содержание.

Заметим, что аналогичное бессознательное отношение к языку свойственно всему гнозису. Достаточно вспомнить критику недостаточности слов и понятий у митр. Антония (Храповицкого) или А. И. Осипова, когда автор явно не понимает, что его речь – это тоже речь.

Операции типа подсчета слов в фразе или букв в слове кажутся афазикам «слишком «теоретическими», оторванными от непосредственной практики, а следовательно, непонятными, и больной, вместо того, чтобы сделать предметом своего сознания фразу, понимает ее как инструкцию непосредственно исполнить то, что в ней говорится… Фраза понимается больным лишь как инструкция к непосредственному осмысленному действию; речь существует в данном случае лишь в непосредственной связи с практической деятельностью больного, но отнюдь не как процесс, который может сам быть предметом сознания» (А. Р. Лурия). Данная аналогия позволяет увидеть, что и в политической речи отсутствие критики тесно связано с практической направленностью речи. Такая речь становится автоматической.

Пример подсчета слов: ««Я – ехал гулять – сидел – в саду… это шесть. Вернулся домой и отдохнул, – это седьмое». Соскальзывание со слова на смысл, с формальной стороны речи на ее вещественное содержание проявляется здесь особенно ясно».

Опыты с грамматическими определениями ясно демонстрируют бессознательное отношение больных к речи: «Слово совершенно выходит здесь из системы грамматических понятий и начинает восприниматься только как носитель непосредственного значения. Именно поэтому все слова, смысловая сторона которых носит характер действенности, относятся к глаголам, слова с предметным характером – к существительным; существительные же, лишенные предметного характера, наши больные всегда отказываются классифицировать, относя их к сомнительным».

«Как правило, изменение формы (особенно падежа у существительных), сразу же меняло и отнесение слова к грамматической категории… Вопрос, с помощью которого больной пытается в силу прежних школьных навыков установить грамматическую категорию, начинает направляться не на подлежащее анализу слово, а на связанные с этим словом предметные отношения… «Бумага – существительное. – Почему? – Существительное «кто – что». – А солнышко? – Прилагательное. Мое солнышко. – А плач? – Глагол».

То же демонстрируют и опыты с анализом отношений слов в фразе: «Вместо отнесения вопроса к форме слова больной обычно относит его к смысловым связям, которые стоят за словом; вместо анализа грамматических отношений он дает анализ значений».

Под рубрику бессознательного, некритического и в то же время прагматического отношения к языку подпадают все проблемы у больных с самоанализом и распад произвольных операций над речью. Лурия верно утверждает, что «произвольно оперировать словом – значит прежде всего иметь отношение к слову, делать слово предметом своего сознания; иметь же отношение к слову – значит обладать известным уровнем обобщения, позволяющим поставить речевые явления в известные отношения между собой, сделать их частями единой системы».

На основании экспериментов, в которых предлагалось исправить неправильное согласование («Пароход идет по водой») и объяснить, в чем ошибка, Лурия делает вывод о том, что форма синтаксической конструкции со сдвигом в способе передачи не может стать предметом сознания больного и его произвольной деятельности.

Подобным образом и патологичность политической речи выражается в невозможности ее произвольно пересказать, отнестись к ней сознательно. Такая речь допускает лишь автоматическое воспроизведение. Еще одно свойство политической речи – это невозможность отнестись к речи как к единой системе.

Продолжение следует

Роман Вершилло