Духовный «карантин»

В связи с чрезвычайной эпидемиологической ситуацией, вызванной опасностью массового распространения нового вируса,  на местном уровне власти (сначала – в столице, а следом и в регионах) вышли распоряжения о введении домашнего «режима самоизоляции для всей жителей», беспрецедентно ограничивающего свободу передвижения и, в частности, лишающего граждан возможности посещения богослужений Русской Православной Церкви. Мотивируя свою паству на соблюдение данного распоряжения властей, Патриарх Кирилл прибег к следующему риторическому приему в своей проповеди.

Карантин?

Архипастырь Русской Церкви построил свою аргументацию на аналогии между формальным совпадением данной ситуации (невозможностью бывать на богослужениях) с эпизодом из жития преп. Марии Египетской (память которой как раз совершалась Церковью в эти дни).

«Сегодня Отечество наше проходит через трудные испытания. Вы знаете, есть очень большая угроза пандемии страшного вируса… Церковь призывает сегодня, до жертв в наших семьях, принять на себя обязательство строго исполнять все предписания, которые исходят от санитарных властей в России. Пример Марии Египетской свидетельствует о том, что и без посещения храма можно спастись. Ведь не какой-то искусственный пример я вам привел, а пример святой, чью память мы совершаем на этой неделе. Святой, что ушла из всех храмов и монастырей и удалилась в пустыню. Нет сегодня ни в Москве, ни в Петербурге, ни в других наших городах пустынь. Но есть место, которое может стать пустыней, — это наш собственный дом. Давайте сделаем наши дома пустыней, давайте будем там возносить горячую молитву. Давайте возложим на себя подвиг не выходить из наших домов, как взяла на себя подвиг Мария Египетская — не выходить из пустыни» (Патриаршая проповедь в Неделю 4-ю Великого поста после Литургии в Храме Христа Спасителя). 

Данный силлогизм можно рассматривать не только как политически мотивированное решение пастыря, оказавшегося в крайне сложном положении, но и как характерную спекуляцию, свойственную современному богословию в целом. Потому что, на самом деле, между случаем преп. Марии Египетской и «самоизоляцией» в условиях эпидемии или нет ничего общего, или общим здесь является совсем не тот аспект, на котором был сделан акцент.

Суть здесь в том, что эпидемиологическая «самоизоляция» это не более чем эвфемизм, то есть благозвучное название для какого-то более неприглядного по факту явления. Введенный властями режим «самоизоляция» по определению не является инициативой нашей «самости» (личности), то есть, это не добровольная акция.

«В связи с угрозой распространения в городе Москве новой коронавирусной инфекции (2019-nCoV), в соответствии с подпунктом «б» пункта 6 статьи 41 Федерального закона от 21 декабря 1994 г. № 68-ФЗ «О  защите населения и территорий от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера»: 1. Ввести на территории города Москвы режим повышенной готовности. 2. Запретить до 10 апреля 2020 г. проведение на территории города Москвы спортивных, зрелищных, публичных и иных массовых мероприятий. 3. Временно приостановить: 3.1. Проведение в городе Москве досуговых, развлекательных, зрелищных, культурных, физкультурных, спортивных, выставочных, просветительских, рекламных и иных подобных мероприятий с очным присутствием граждан, а также оказание соответствующих услуг, в том числе в парках культуры и отдыха, торгово-развлекательных центрах, на аттракционах и в иных местах массового посещения граждан» (Указ мэра Москвы от 29 марта 2020 г. № 34-УМ).

«Ввести», «запретить», «приостановить» и т.д. Соответственно, за нарушение этого глаголемого «подвига» предусмотрены внушительные административные штрафы и уже есть случаи их наложения. Поэтому ни о какой добровольности отказа от чего-то здесь говорить не приходится. Тогда как пустынножительство преподобных являлось, действительно, их самоизоляцией от «мира», то есть результатом свободного выбора человека. Добровольно-принудительное же «пустынножительство» может быть, в лучшем случае, только естественной (а не христианской) добродетелью, а именно, говорить о законопослушности гражданина. Соответственно, смешение естественной (гражданско-правовой) и сверхъестественной (христианской как благодатной) добродетели – это и есть одна из характерных особенностей богословского модернизма.

Однако софизм (то есть ложность) этой аналогии далеко не исчерпывается этим обстоятельством. Понятно, что проповедник хотел как лучше, а именно, изыскать и в этом крайне неблагоприятном социальном положении, в котором оказались пасомые, возможность для душеполезных занятий, вдохновить их на домашнюю молитву и т.д. И, тем не менее, то, что в итоге получилось, трудно расценить иначе, кроме как софизм. Потому что объекты отказа (то, от чего отказывается человек) в случае преп. Марии и в случае нашей «самоизоляции» вообще противоположны. Ведь она отказалась вовсе не от хождения в храм, но от «мира» во всей его совокупности, то есть от греховной цивилизации, на «отлучение» от которой, в первую очередь, и направлен введенный властями режим. По благодати пустыня для преподобной Марии стала тем местом очищения от греха, которым для нас сегодня является и в принципе может являться только храм Божий, святые Таинства. Тогда как нас теперь с помощью ее подвижничества мотивируют воздержаться от посещения богослужений… то есть, от прямо противоположного, по сути. Ведь очевидно, что домашний карантин в реальности ни для кого не станет средством душеспасения, никого не приблизит к Богу, не сделает праведней…

Если уж сравнивать наше положение с житием преп. Марии Египетской, то общим в них оказывается совсем иное. А именно то, что не пускает человека в храм (в данном случае — нас всех) в истории преподобной (как и в любой другой), то есть тяжкие нераскаянные грехи… И нам, и Марии в пору ее греховной жизни препятствует войти в храм некая «сила», то есть воля Божия, без которой ничего не совершается в мире. Только в ее случае эта сила действовала непосредственно, а в нашем – она действует опосредованно объективными факторами. Вот о чем следовало бы сказать в первую очередь: «Покаемся, братья, грехи наши смертные достигли небес – и праведный суд Божий не допускает нас до святыни, беззакония наши отлучают нас от Христа!» И вместо этого – красивая (лестная уху грешника) речь о том, как уподобиться преподобной, то есть, в конечном счете, Богу, Которому она по благодати стала подобна в высшей степени. «Неслучайно, что память Марии Египетской совпала со введением карантина, связанного с распространением коронавируса. Ничего у Бога не бывает случайным. Все произошло именно в эти дни — для того чтобы мы, взирая на подвиг Марии Египетской, научились тому, как можно спасаться вне церкви, в полном одиночестве. <…> Поэтому я призываю вас, мои дорогие, в ближайшие дни, пока не будет особого Патриаршего благословения, воздержаться от посещения храмов, а если кто-то вам что-то скажет, напомните пример Марии Египетской» (Патриаршая проповедь в Неделю 4-ю Великого поста после Литургии в Храме Христа Спасителя). В то время как объективный смысл этого совпадения (и тот акцент, который в подобной ситуации делает любой святоотеческий текст) это указание на бездну греха, препятствующего человеку быть со Христом, стяжать спасительную Божию благодать.

Смертные грехи – вот единственное, что есть у нас общего с преп. Марией Египетской в ее мирской жизни. Они не позволили ей войти в храм Божий, и сознание этого побудило ее взмолиться к Пресвятой Богородице о заступничестве, после чего она тотчас была допущена к врачеству церковных Таинств.  Следовательно, и мы теперь оказались в подобной ситуации. И как в случае преподобной, только сознание этого вернет нам милость Божию, то есть сознание того, что мы оказались в положении фактического отлучения от Церкви Промыслом, и хочется надеяться, что только в качестве епитимьи, то есть временно, для вразумления и исправления. Иначе трудно объяснить духовные причины невозможности для православного христианина присутствовать на Пасхальном богослужении. И, как пустыня стала для Марии местом покаяния, так и наш вынужденный духовный «карантин» должен быть внутренне мотивирован сознанием глубины нашего падения и ничем больше.

Вот и получается, что трактовка текущих событий в проповеди Патриарха расходится с объективной реальностью, включая сюда и святоотеческую традицию. И это типичный пример богословского модернизма в самой его сути: смешение церковного и мирского, компромисс со грехом и использование инструментов спекулятивного мышления в этих целях (в частности, называние вещей их антонимами: малодушия – великодушием, наказания – поощрением, возмездия – наградой, греха – добродетелью).

Характерно, что Патриарх несколько изменил даже манеру (или стиль) своей проповеди с традиционной возвышенной, сакральной – на более светскую, местами чуть ли не разговорную… Перефразируя известную фразу, «поэт [богослов] может пытаться принудить себя солгать, но его поэзия [богословие] солгать не может» (Аверинцев С. Судьба и весть Осипа Мандельштама / Мандельштам О. Сочинения в 2 т. М., «Художественная литература», 1990. Т.1. С.59). 

Александр Буздалов