Политика как религия самоспасения

“Спаситель, днесь спасенный!”
Рихард Вагнер. “Парсифаль”

Главный вывод, который мы сделали из наблюдения над “Лжерелигией как политикой“, состоял в том, что вне Христианства и внутри него уже существует антицерковь.

Личности людей в нее входящих составляют “тайну беззакония” и на это наш анализ не претендует. Однако исследования в области старой и новой, языческой и “гностической” политической теологии подвели нас к мысли, что в лжецеркви сливаются воедино религия, которая занимает место политики, и политика, играющая роль религии.

В предыдущей статье из цикла “Религия и политика” на примере богословского модернизма мы говорили в основном об одной стороне этого процесса: о посюсторонней политической религии. Теперь же пришло время рассказать о религиозной политике, то есть о такой, которая одушевляется гностическими идеологиями.

Что такое религиозная политика

Гностическая политика – а таковой является вся современная политика — опирается в теории и практике на божественное в тварном мире, в коллективной деятельности человека как таковой, и в этом смысле может быть названа с равным основанием как политической религией, так и религиозной политикой.

Исходя из этого основного наблюдения, легко установить, почему массовые идеологии: либерализм, марксизм, фашизм, национализм, сциентизм, даже с внешней своей стороны становятся похожи на религию.

Параллели между религией и идеологиями проводились неоднократно с разным успехом или, по большей части, с неуспехом. Сравнение религии с политикой при всей очевидности сходства будет неизбежно ущербным, если утрачена память об указанном нами основном противоречии между посюсторонней политикой и неотмирной религией Христианства: политика является способом поклонения божественному в тварном мире.

Мы так же перечислим сходства между религией и гностической политикой, но будем помнить, что это вопросы, на которые идеологии дают взаимоисключающие ответы, средства, которые служат для достижения диаметрально различных целей.

Религиозная структура гностической политики может быть иерархически обрисована следующим образом:

• Центр бытия, посюсторонний “бог” (realissimum).
• Лжецерковь, коллективное самотождественное “тело” (corpus mysticum)
• Посюстороннее спасение:
  • “вторая реальность”, “новый мир”, пародия на Царствие Небесное;
  • миф возрождения, миф “нового человека”.
• Гностическое созерцание.
• Светская мистика.
• Политические ритуалы.
• Светское священство.
• Светские добродетели.

Отметим для себя структурный параллелизм, где каждому предмету сверхъестественного Откровения соответствует мирской аналог, на что мы будем обращать внимание в ходе наших рассуждений.

Посюсторонний “бог”

Новое массовое общество, которое возникает на рубеже XV – XVI вв., сплачивается за счет одушевляющего его посюстороннего религиозного чувства, когда центром переживаний становится “средоточие бытия” (человечество, нация, кровь, класс, природа и т. д.). Такое средоточие жизни и бытия требует от человека веры, надежды и любви и предлагает себя в качестве объекта для гностического созерцания.

Посюсторонний “бог”, стоящий в центре гностического режима, является предметом и продуктом специфической политики, то есть возникает через сплачивание людей в коллектив и служит тому же сплачиванию как конечной цели.

Лжецерковь

Коллектив гностиков, лжецерковь, создающая посюстороннего “бога” и организующаяся вокруг него, является замкнутым на себе космосом, новой полнотой, в которой отсутствует главное и центральное для человеческого существования – предстояние пред Богом.

В самом деле, марксистская, либеральная, фашистская политика достигает одной главной цели: невиданной прежде в истории спайки человечества для достижения мирских целей. Человечество становится буквально как один человек, и при том такой, который не взирает с верой, надеждой и любовью на Отца Небесного, а обращен сам на себя и за счет этого обращения становится все более и более монолитным.

Нашим наблюдениям вроде бы противоречит тот факт, что существовали и существуют режимы, которые стремятся установить Христианство в качестве гражданской посюсторонней религии. По словам блж. Августина:

Таково свойство земного града — чтить Бога или богов, чтобы с помощью их властвовать в победе и в земном мире.

Как может быть сверхъестественная религия установлена в качестве посюсторонней? Это выглядит парадоксом, который однако имеет своим разрешением другой, еще более нелепый “парадокс”. Он состоит в том, что само Христианство становится посюсторонней религией для тех, в чьих душах произошло обмирщение неотмирной, сверхъестественной веры во Христа. Именно так происходит превращение Христианской Церкви в политический коллектив гностиков: через соединение мистической политики и обмирщенной религии.

Иначе говоря, смешению подвержена не любая политика, а только гностическая, и смешивается она не с собственно Христианством, а с его безрелигиозной подделкой. Это было заметно и на примере движения “литургического обновления”, о котором мы говорили в предшествующей статье. То же самое мы наблюдаем и в классическом для национал-социализма сочинении Альфреда Розенберга “Миф XX века”, где он сочетает “миф крови” с модернистским лжехристианством Адольфа Гарнака, Мейстера Экхарта.

Но существует ли такой самотождественный политический коллектив на самом деле, или он только пригрезился гностическим революционерам? Изучение истории гностических режимов и их идеологических оснований показывает, что такая спайка, когда все становятся как один человек, принадлежит не первой, а “второй реальности“, является утопией, то есть светской пародией на Царствие Небесное.

Такая укорененность в утопии не только не мешает возникновению коллективного сверхчеловека как символу всесилия массового человека, но и служит необходимым для этого условием.

Маленький человек, воображающий себя клеточкой в теле коллективного сверхчеловека, оказывается в одном лице главою и телом лжецеркви, одновременно “Спасителем” и “спасенным”.

Посюстороннее спасение

В мире гностических идеологий человек спасает себя сам, и в его замкнутую вселенную не проникает ничто постороннее. В его мире не случается ничего нового, а случается только закономерное. Так происходит оттого, что все события оказываются объяснимы через самотождество, которое служит символом самоспасения и лжеощущения автономной личности.

Таков соблазн гностической, то есть по-своему религиозной политики: она дает человеку ощущение безопасности, защищает его от непредвиденного, и тем самым дает ему объяснение событий. Гностическая политика защищает человека от власти Творца над ним, или, если память о Личном Боге, о Христе полностью утрачена, хранит его от ужаса абсолютной действительности.

Политическая религия – например, упомянутый “миф XX века” – не обещает своим адептам спасение в христианском смысле, а дарует исключительно равенство самому себе, позволяет арийцу стать тем, кем он есть.

Розенберг мечтает о германском нордическом возрождении:

Это мечта, достойная изучения и жизни. И это испытание, и эта жизнь уже есть отражение предчувствуемой вечности, таинственной миссии на этом свете, предначертанной нам, чтобы мы стали тем, что мы есть.

Такого рода тавтологические обещания проходят сквозь все сочинение идеолога:

Этот старо-новый миф приводит в движение и обогащает уже миллионы человеческих душ. Сегодня тысячью языками он говорит, что мы не “кончились в 1800 году”, а с возросшим сознанием и взволнованной волей впервые хотим стать самими собой как целый народ: “единый с самим собой“, чего добивался Мейстер Экхарт.

В книге Розенберга едва ли не чаще, чем в сочинениях о. Александра Шмемана, мы сталкиваемся с “самосознанием”, “самоопределением”, “самореализацией”, “саморазвитием” и “самоощущением”.

Аналогичную самоспасительную роль в марксизме-ленинизме играет революционная тактика, которая объясняет требованиями подготовки к захвату или удержания власти любые преступления, предательство, противоречие идеологов самим себе.

Демократия, не забудем и о ней как примере гностической религиозности, уже у Ж.-Ж. Руссо становится развлечением, доставляемым себе массовым человеком, а массовая культура – его самосозерцанием:

Что же будет служить предметом (новых республиканских) зрелищ? Что на них будут показывать? Ничего, если хотите. Поставьте посреди площади шест, увитый цветами, соберите вокруг него народ, и у вас будет праздник. Сделайте еще лучше: выведите зрителей в зрелище; превратите их самих в актеров; пусть каждый видит и любит себя в других, для того, чтобы все соединялись крепче.

Политическая религия самоспасения оказывается меньше, чем просто политика, поскольку обещает спасаемому не установление порядка в обществе и в душе, а всего лишь самотождество. С другой стороны, такая политика есть нечто больше, чем религия, которая так или иначе неотделима от догматизма.

Гностическая политика может всё, потому что принципы, которыми она руководствуется, служат лишь пропагандистскими мотивировками освобождения от всяких принципов или, по меньшей мере, от принципов истинных.

В своей деятельности по самоспасению коллективный “Спаситель” (народ, класс, масса) руководствуется посюсторонними откровениями, и в частности, гностическими мечтами о природе человека, о “новом человеке”, о возможности беспрепятственного прогресса к миру и преуспеянию во всем мире и т. д.

Данная политика – решение реальных проблем не в реальном мире, а в мире мечты – проводится с железной последовательностью, и любые отступления от утопизма караются всей мощью современного государства.

Политики-гностики, такие, как Ленин, Гитлер или Мартин Лютер Кинг, предлагают действовать в мире реальном так, как будто он является вымышленным. В вымышленном же мире героически-механистически разрешаются любые проблемы, мучающие мир реальный, как это видно на примере ленинского “Государства и революции” или гитлеровского “Майн кампф”.

То же наблюдение относится и к либеральным государственным деятелям типа Горбачева или Обамы, а также к нашим церковным революционерам, которые мыслят преобразовывать – подумать только! – саму Церковь Христову, хотя они даже не знают, где она находится и как ее можно было бы найти (см. замечательный в своем роде отчет протоиерея Павла Великанова о том, при помощи каких манипуляций было проведено обсуждение документа о Евхаристии).

Демоническая закрытость

“Самодеятельность”, и она же “самореализация” и т. п., не только символизирует посюстороннее “спасение”, но и указывает на демоническую замкнутость идеолога.

За всесилие и покой в вымышленной реальности приходится платить, и платить очень дорого. Гностические политические системы отрицают в теории и преграждают практически своим последователям путь к Богу. Главным государственным преступлением становится открытость души перед Богом, устремление души к Богу.

Благодатная открытость души пред Богом необходимо проявляется в том, что Божественное Откровение предстает как система последовательных догматических истин, выражающих многоразличную премудрость Божию. Так же и миропорядок, совершенным образом созданный и устрояемый Богом, начинает познаваться человеком в ясных и раздельных понятиях.

Эти пути познания должны быть принудительно закрыты, поскольку препятствуют гностикам созерцать их самотождество и идти путем самоспасения. Созерцание Богооткровенных истин запрещается гностическими политическими системами как “схоластика”, а исследование истин миропорядка — как “метафизика”.

Душа гностика оказывается закрытой для Божественного порядка. Для посюстороннего “спасителя” становится недоступна и в эстетическом смысле отвратительна вся ранее доступная область различения истины от лжи, добра от зла.

Богословские и метафизические истины бледнеют и стыдливо уходят на второй план по сравнению с сияющим мифом Нового времени о прогрессе как неизбежном и постоянном возрождении человека.

При этом нас, наверно, не должно удивлять, что демоническая закрытость души под именем “свободы” объявляется главной гностической добродетелью:

Свобода души сама по себе является ценностью, церковные ценности означают только нечто, относящееся к лежащим вне их моментам, будь это Бог, душа или “творение”. Благородство отдельной ориентированной на себя души является, следовательно, самой высшей ценностью; ей одной человек должен служить. Мы, сегодняшние, назовем это самым глубоким корнем идеи чести, которая одновременно является идеей в себе, то есть без какого-либо отношения к другой ценности. Идею свободы нельзя представить в отрыве от чести, а идею чести – в отрыве от свободы. Душа творит добро сама без какого-либо отношения к Богу, учит Экхарт, отделяя ее от всего, насколько это вообще можно выразить словами. При этом мастер Экхарт выступает не как восторженный мечтатель, а как творец новой религии, нашей религии, освобожденной от чуждой сущности, которая пришла к нам через Сирию, Египет и Рим (Альфред Розенберг).

Миф возрождения

Переселение из области Христианства в мир мечты воспринимается через религиозную символику “нового человека“, “нового мира”, “новой эры”.

Взамен благодатного рождения в жизнь вечную идеологии выдвигают актуальную политическую задачу «сотворения новой человеческой природы». Миф о посюстороннем безблагодатном преображении является еще одной антихристианской пародией, на этот раз на благодатное возрождение в крещенской купели.

Миф «возрождения» конкурирует с Христианским спасением и по существу своему несовместим с ним. Как писал один из вождей неоязыческой и пронацистской «Немецкой веры» Эрнст Бергманн:

Народ, который хочет обновиться, не может сделать это с помощью идеи спасения, а должен, скорее, осознать это обновление как растущее из психологического центра его собственной народной религии.

“Новый человек” возникает только после смерти (самоубийства) “старого” человека, созданного по Богу в Таинствах (Еф. 4:24). В нем ничего не остается от твари, от раба Божия. “Новый человек” абсолютно свободен, то есть владычествует над самим собой.

Гностическое созерцание

Самоспасение выступает не просто как практическая деятельность, но также и как гнозис, то есть способ познания через смешение, а не различение понятий.

Политическая религиозность — это вовсе не беспочвенность и отсутствие воззрений, а даже напротив: нечто более твердое и основательное в мирском смысле, нежели вера в Богооткровенные истины Христианства.

Перед нами не приземленное рассуждение о преходящих вещах, а именно созерцание, и, как кажется гностику, созерцание весьма возвышенное, доходящее до границ вселенной, которая, впрочем, так и остается наполненной лишь вещами тленными. Имманентизация касается даже эсхатологии, так что общество и его история наполняется смыслом, который Христианство отвергало.

Гностическое созерцание закрывает все окна, ведущие за пределы этого мира. Все места заняты и вместо каждого из предметов Божественного Откровения, каждого догмата и каждой заповеди прочно встроен его мирской аналог.

Здесь мы находим и веру человека в самого себя, веру в свою абсолютную свободу, и гностическое созерцание самого себя и всего творения, и псевдомистическое возрождение и служение самому себе. И самое главное – мы обнаруживаем гностический центр: надличностное самосознание и самонаблюдение, которое совершается через принадлежность к гностическому коллективу. Это коллективное самосознание – главный предмет гордости и превосходства гнозиса над Христианством.

В этом гностическом созерцании есть своя ощутимая сила и, в частности, большим соблазном для многих является то, что такие позитивистские режимы как марксизм и нацизм указывали на реальные проблемы, хотя и решали их через созерцание особого рода.

Гностик погружен в созерцание бед этого мира и тайну человеческого существования. На постороннего зрителя, если он страдает доверчивостью, это производит впечатление честности и глубины. Но при этом некоторые фрагменты реальности ускользают от внимания гностика, в том числе самые важные.

Механика этого соблазна и обмана заложена в самой природе того, что мы называем “гностицизмом” на протяжении нашего цикла статей.

Гностицизм борется с миром, но борется как через отрицание, так в не меньшей мере через приятие мира. Это в чем-то похоже на извращенное учение Церкви о добре и зле.

Если мы возьмем к примеру марксизм, то он верно указывает на бедственное положение современного человека, но ставит неверный диагноз: “отчуждение человека от средств производства” и предписывает неверное лечение: “пролетарскую революцию”.

Либерализм, как “империя добра”, борется за свободу, равенство и братство всех людей, но либерал не видит, что люди уже свободны в высшем смысле слова и что свобода либеральная вообще недостижима. Результатом такой борьбы за свободу будет чистое разрушение.

Гностические движения указывают на действительные проблемы, но неверно их понимают, поскольку относят к своему миру идей, то есть “второй реальности”. Гностики предлагают решать реальные проблемы в выдуманном мире, но сами действуют в мире реальном, что и приводит к неслыханным катастрофам, войнам и репрессиям.

Такие средства решения проблем могут быть со всеми основаниями названы магическими, и к их числу мы отнесем как государственное и общественное насилие, так и моральное осуждение, массовые акции протеста и поддержки, борьбу за мир, за свободу и т. п.

Светская мистика

Для внимательного наблюдателя не ускользнет мистический смысл, которым гностики наделяют свою политическую деятельность. Это сделать тем более легко, что идеологи чаще всего откровенно говорят о мистицизме, видя в нем трансполитическое или сверхполитическое средство для победы в борьбе за власть.

Обратимся к признанию основателя революционно-консервативно-католической организации “Аксьон Франсез” Шарля Морраса (1868-1952), который с гордостью заявлял, что он пришел к политике, как к религии. То же самое оказывается верным и в обратном смысле: атеист Моррас считал своей целью не только возрождение Франции, но и поддержку католицизма, а следовательно пришел к религии, как к политике.

Французский гностик-идеолог нач. XX в. Шарль Пеги оперировал понятиями “республиканская мистика” и “светская святость”:

Вы недооцениваете то, что существовала республиканская мистика, а забыть ее и недооценить — не означает, что ее не было вовсе. Люди умирали за свободу точно так же, как умирали за веру. Современные выборы вам кажутся смехотворной формальностью, насквозь фальшивой, со всех сторон подтасованной. И вы имеете право так говорить. Но были люди и несть им числа, герои, мученики, я бы даже сказал святые, — а когда я говорю святые, я знаю, о чем говорю, — были люди и несть им числа, они жили героически, свято, страдали и умирали, целый народ жил ради того, чтобы последний из дураков имел сегодня право выполнить такую подтасованную формальность.

Из слов Пеги следует, что демократия должна верить сама в себя и в свои ценности, даже если они являются ложными. Мысль сама по себе несложная и даже очевидная для гностика, но она очевидным образом относится к совсем другой области, чем традиционное государственное строительство и управление.

В гностических режимах созерцание и почитание посюстороннего “центра бытия” проникнуто очевидной и общественно санкционированной фальшью. Такой же фальшью, заметим на полях, проникнуто и отношение модернистов к Писанию и Преданию.

“Искусственный оптимизм” Пеги и его концепция республиканской мистики очень пригодились Бенито Муссолини с его религиозным пониманием социализма, а затем – фашизма.

Равным образом, если не сильнее, повлияла на Муссолини, а вслед за ним на Гитлера и западные демократии, концепция политического “мифа”, одним из первых разработанная синдикалистом Жоржем Сорелем. В своих “Размышлениях о насилии” (1908 г.) Сорель говорит о пользе мифа для социальной мобилизации:

Построения будущего, не определенного во времени, могут производить большой эффект и почти не иметь недостатков: это бывает с мифами, в которых выражаются наиболее мощные склонности народа, партии или класса — склонности, предстающие уму с настойчивостью инстинктов во всех обстоятельствах жизни и придающие впечатление полной обоснованности надеждам на ближайшее действие, которые обеспечивают преобразование воли.

Сорель — один из тех мыслителей, которые говорят открыто о том, что все остальные политики только подразумевают. С такой же наивностью сербский режиссер Эмир Кустурица защищал в 2008 г. сербское Косово, именуя его “косовским мифом”:

Где же те, кто высмеивает косовский миф, предпочитая ему голливудский?.. Народы мира имеют свою мифологию, а сербы принадлежат к косовской.

Спустя четыре года Кустурица возвращается к той же мысли:

Косовский миф это то, что придает вес и существо не только народу в Косово и Метохии, но и во всей Сербии.

Легко было бы указать Сорелю, что ложь может мобилизовать, но это не имеет значения до тех пор, пока это ложь. Столь же просто было бы поправить Кустурицу, что Косово не миф и поэтому история Сербии не может конкурировать со “второй реальностью” Голливуда, не может ни победить либеральный миф, ни проиграть ему.

В неопровержимости мифа скрывается как его сила, так и слабость, поскольку миф совершенно не касается ни истин веры, ни истин разума. Как по-прежнему откровенно объясняет Сорель:

Миф невозможно опровергнуть, так как он по сути тождествен убеждениям данной группы, является выражением этих убеждений на языке движения, а значит, неразложим на части, которые можно было бы использовать в плане исторических описаний.

Ритуал

Политические мифы художественно выражаются в пропаганде, массовой культуре, которые непрерывно порождают светские ритуалы в собственном смысле.

Светские мистические ритуалы скорее мало информативны, они не слишком, а иногда вовсе не насыщены идеологией. Это относится даже к таким режимам как национал-социализм или марксизм-ленинизм, которые, как известно, государственно поддерживали чисто развлекательную продукцию.

Несмотря на это ритуалы, как и вообще массовая культура, играют огромную роль в структуре посюсторонней религии. Недостаточно установить посюсторонний “центр бытия”, как предмет новой религии. Нужно, чтобы человек не вспоминал о Боге, о подлинной сути бытия, и это забвение обеспечивает развлекающий массы светский ритуал.

Историк Владимир Булдаков описывает массовые действа Февральской революции 1917 г. в России:

После Февраля на улицы городов выплеснулась волна самых разнообразных манифестаций. Это обычно для любой революции, хотя в России по тогдашним погодным условиям (необычно суровая зима) ситуация приобрела “масленичный” характер. Февральская революция в ту пору менее всего напоминала “кровавый карнавал”. На Невский выходили женщины, требуя уравнения в правах во имя демократии, подростки с лозунгами “Детский социализм!” (лишнее подтверждение тому, что с идеалом социализма связывалось государственно-опекунское начало), решившие “перевоспитаться” уголовники, наконец, многочисленные “инородцы” в экзотических одеяниях – это более всего умиляло “чистую” столичную публику. В Москве 3 марта был “сплошной карнавал, красный променад, праздник веселья неистощимого и восторга”. Все это было в алых тонах: нет человека, который не нацепил бы себе красного банта. 12 марта известный дрессировщик В. Дуров не только “возил по улицам куклы Распутина и Протопопова”, но и “водил слона”, причем на слоне была “алая попона с золотой вышитой надписью: “В борьбе обретешь ты право свое”! (По-видимому, это была не шутка, а форма агитации).

Булдаков продолжает:

Однако, наиболее поразительным и показательным массовым действом стали похороны жертв революции на Марсовом поле, состоявшиеся позднее – 23 марта. Сопровождавшая их едва ли не миллионная демонстрация прошла на редкость организованно. Погода была плохой, порывы ветра рвали красные, изредка черные (анархистские) плакаты из рук демонстрантов, но люди часами ждали очереди на манифестирование своей готовности поддержать революцию. Преобладали лозунги “Безумству храбрых поем мы славу”, “Поклянемся быть достойными тех, кто пал за свободу”. Разумеется, все это было на фоне здравиц в честь демократической республики. “Ходынкой” на сей раз и не пахло: хоронили своих, а не толпой устремлялись соприкоснуться с самодержавной властью…

Особого внимания заслуживает технология погребения, разработанная особой “похоронной комиссией”. Первоначальный замысел захоронения на Дворцовой площади, как знак предостережения грядущим правителям, был отвергнут. Возобладала не идея возмездия в форме вечного предупреждения, а искупительной народной жертвы во имя будущего. Но изумлял сам по себе обряд захоронения. В четыре могилы с помощью особых приспособлений были опущены останки 184 человек. Кое-кто из них остался неопознанным, но непререкаемо “удостоившимся”. Стандартные красные гробы укладывались в геометрически четком порядке, нумеровались, засыпались песком, все это тщательно утрамбовывалось. Погибшие как бы впечатывались неотпетыми в неосвященную землю.

В поисках других примеров светских ритуалов мы обратимся к национал-социализму, для которого момент мистического возрождения немецкой нации наступил во время Пивного путча 9 ноября 1923 г.

В неудавшейся попытке нацистов захватить власть при перестрелке с полицией в Мюнхене погибли 16 боевиков. Это и стало в национал-социалистической мифологии началом “новой эры”, освященной человеческими жертвами. Говоря словами поэта-нациста Герберта Беме, Земля умерла вместе с вами, с вашей славой началась наша жизнь.

Вокруг этого довольно жалкого события был построен развернутый ритуал, в центре которого был, конечно, сам Гитлер, в одиночестве медитирующий над гробами штурмовиков.

Светское священство

Для совершения светских “священнодействий” естественно требуются специально призванные светские духовные лица. Роль такого светского священника может играть фюрер, свора идеологов или же, как в республиканских торжествах Руссо, сама толпа.

Это тем более выглядит логично, что в гностическом сознании мир устроен совсем не так, как на самом деле.

Мир — это бесконечная окружность, замкнутая сама в себе, где бесконечность является лишь символом того, что есть только один мир и из этого мира некуда бежать. В центре этой космической арены стоит человек, который совершает свое ироническое священнодействие, “освящая” пространство и время. Сам космос, гностическая “полнота” в лице человека и в единстве с ним приносит себя в жертву самому себе, как частице Божества. Для такого мировосприятия мысль о пародийных по сути своей светских священнодействиях не является чем-то удивительным.

Никто лучше не выразил это религиозно-политическое ощущение, чем о. Александр Шмеман, определенно сомкнувший реформированное православное богослужение с массовыми гностическими ритуалами.

В гностическом учении о. Шмемана, человек – священник не по благодати, а по природе, и естественная царственность человека находит свое исполнение в священстве, а его естественное священство делает его царем творения.

В этом же учении человек объявляется священнодействователем одного всеобъемлющего космического Таинства, материей которого является «весь мир». Протоиерей Александр Шмеман пишет буквально следующее:

По происхождению и по призванию место человека в мире и в природе есть как бы место священника, он стоит в центре мира и своим знанием Бога Творца и Бога Любви объединяет весь мир в себе. Он принимает мир от Бога и посвящает и отдает в жертве хвалы мир Богу, и, наполняя мир этой хвалой и благодарностью, он преображает жизнь мира, делая всю ее общением с Богом. Можно сказать, что весь мир был создан как материя или вещество одного всеобъемлющего космического Таинства, совершить которое призван человек.

Итак, человек, как светский космический священник, совершает самоспасительное “космическое таинство”. Из этой головокружительной концепции следует тот приземленно-возвышенный вывод, что любая деятельность человека, в том числе политическая, является в прямом смысле слова богослужением:

Во Христе сама природа человека восстанавливает свое царственное священство, и, таким образом, каждое человеческое призвание, каждая человеческая жизнь могут быть истинно “священническими”.

Собственно к этому и сводилась политическая революция Нового времени, поскольку, по словам исследовательницы герметизма Франсес Йейтс:

Человек изменился, и он уже не только благочестиво созерцает чудеса Божия творения, не только поклоняется Богу высшему творения, но он становится человеком-деятелем, человеком стремящимся использовать силы Божественного и естественного порядка.

_____________________________

“Самодеятельность”, “самореализация”, “самосознание” служат мощным стимулом к безудержному и бесформенному творчеству или разрушению в мире сем.

Эта деятельность, впрочем, относится скорее к светским добродетелям, которые были указаны нами как последний пункт в иерархии ценностей гностической политики. Учитывая важность и актуальность вопроса о светских добродетелях в их противоречии с христианскими заповедями, мы рассмотрим его в отдельной статье.

Роман Вершилло

Статья в формате rtf

Предыдущие статьи цикла

Церковная реформа и революционная утопия

Гностическая эпидемия в России и Церкви

Гностические болезни: путь к исцелению

О политической философии и политической теологии

Политическая теология украинского нацизма

Лжерелигия как политика

Великие идеи века

Богословский модернизм в идеологии Нового времени

Источники

Августин блж. О Граде Божием // Творения. Часть 5. К., 1907

Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М.: РОССПЭН, 1997

Вагнер Рихард. Парсифаль. Драма-мистерия в 3 актах. М.: П. Юргенсон, 1914

Великанов Павел о. Есть ли успех у богословской дискуссии в интернете? // Православие и мир. https://www.pravmir.ru/protoierey-pavel-velikanov-est-li-uspeh-u-bogoslovskoy-diskussii-v-internete/ 10.05.2015

Кустурица Эмир. Где же эти крысы ? Выступление на митинге протеста перед Домом Народной скупщины в Белграде, 21 февраля 2008 года // Српска.ру. http://www.srpska.ru/article.php?nid=7510 23.02.2008

Кустурица на открытии фестиваля в Лепосавиче // Международное радио Сербии. 30.10.2012

Нольте Эрнст. Фашизм в его эпохе. Аксьон Франсэз. Итальянский фашизм. Национал-социализм. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001

Пеги Шарль. Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны Д’Арк. СПб.: Наука, 2001

Розенберг Альфред. Миф XX века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени. Таллинн: Shildex, 1998

Сорель Жорж Размышления о насилии. М.: Фаланстер, 2013

Тьерсо Жюльен. Празднества и песни Французской революции. Петроград: Парус, 1917

Шмеман Александр о. Водою и Духом: О Таинстве Крещения. М.: Паломник, 2001

Шмеман Александр о. Проповеди и беседы. М.: Паломникъ, 2003

Gentile Emilio. The struggle for modernity. Nationalism, futurism, and fascism. Westport, Conn: Praeger Publishers; Praeger, 2003

Griffin Roger, Feldman Matthew. A fascist century. Basingstoke, England, N. Y.: Palgrave Macmillan, 2008

Maier Hans, ed. Totalitarianism and political religions. L.; N. Y.: Routledge, 2004

Poewe Karla O. New religions and the Nazis. N. Y.: Routledge, 2006

Poewe Karla O., Hexham Irving. Scientific neo-paganism and the extreme right then and today: From Ludendorff‘s Gotterkenntnis to Sigrid Hunke’s Europas Eigene religion // Journal of Contemporary Religion. 1999. № 14 (3)

Voegelin Eric. World-Empire and the unity of mankind // Published Essays, 1953–1965. The collected works. V. 11. Columbia, Missouri: University of Missouri Press, 2000

Yates Frances Amelia. Giordano Bruno and the Hermetic Tradition. L.: Routledge and Kegan Paul, 1964