Христианский суд и неосуждение
Христианин обязан судить о сущности лиц и вещей по словам людей, достойных доверия, то есть Святых отцов, но прежде и превыше всего – «по Писанием» (см. Никео-Цареградский Символ веры).
Уже из такого положения следует, что христианину запрещено судить по словам только о словах. Судить по словам только о них самих было бы пустословием, разговорами ни о чем, когда люди «не понимают, что говорят и что утверждают» (1 Тим. 1:7). Когда мы судим по словам, то и выясняем, кто достоин доверия, а кто нет.
Диалектика неосуждения как раз и обосновывает пустословие, и делает это основательно, не оставляя места для разумной речи.
Недостаточность слова
Как известно, православных модернистов соблазняет то, что мы судим о сущности человека по его словам. «Как такое может быть?» – недоумевают они. «Слово не может говорить о сущности, ведь слово не сущность, а всего лишь слово».
У модернистов господствует стойкое сомнение в силе слова. Слова, якобы, слабы и недостаточны, не значат ничего определенного, как признается профессор Осипов:
Несмотря на продолжающееся весьма интенсивное развитие мышления человека, язык современного человека, как и прежде, не может адекватно выразить не только чувства, ощущения и переживания, но очень часто у него не хватает однозначных, точных понятий и для выражения идей и мыслей. Многозначность понятий и терминов – одно из значительных препятствий на пути межчеловеческого общения и взаимопонимания. Это препятствие во всей силе ощущается и в сфере научно-богословской, особенно в наш экуменический век.
За этими словами стоит, как мы видим, радикальное недоверие к слову. Многозначность слова, которая и делает его могучим орудием для выяснения истины, вызывает растерянность у человека, остающегося в одиночестве внутри своего разделенного патологического сознания. Если следовать этой мысли проф. Осипова, то любое толкование сомнительно, а определение и доказательство невозможно.
И действительно, как утверждает прот. Александр Шмеман, Евангелием «можно доказать, что угодно».1 Заметим, что это утверждение верно только в параллельной вселенной.
Полемика против доказательств и определений
В православной модернистской письменности мы находим последовательную полемику против доказательств (силлогизмов). Против доказательств возражали уже любомудры и славянофилы в XIX веке, для которых «силлогизм» был ругательным словом. Модернисты как будто все время боятся, что христиане им что-либо докажут, и предпочитают свободно плавать в среде своих мнений.
Православный модернизм полемизирует и против определений. Антиформализм у наших модернистов простирается весьма далеко и отвергает любую формулу, как отвлеченную от жизни.
Всемогущее слово всемогущего человека
Мнимая недостаточность слова представляется тем более ужасной, что модернисты ожидают от слова гораздо больше, чем оно может дать. Как и для древних гностиков, для модернистов слово должно быть могущественным, способным менять природу вещей. У них свое представление о пустословии: они согласны говорить при том условии, что их слова будут магически менять реальность.
Итак, православные модернисты отказываются от разумной речи и ее понимания по двум противоположным мотивам. От речи ожидают слишком многого: чтобы слова непременно становились делами. Но в реальности сталкиваются с обратным: слова не дают произносимое в руки говорящему. Слова можно понять, но нужно уметь их истолковать. Да и действуют слова не на всех, а только на имеющих уши слышать.
В результате, слово осуждено как всего лишь пустая звуковая или графическая оболочка. Модернисты совершенно искренне не могут постичь жизнь языка, которая в том и состоит, что слова говорят нам о сущности вещей, но сами остаются словами и не становятся вещами и делами. Это значение языка, как органона, морально оправдано, и именно это трудно принять тем, кто страстно желает овладеть миром и самим собой.
Идеологическое сознание взаимодействует с реальностью
На примере модернистской теории языка мы видим, как идеологическое сознание взаимодействует с реальностью.
На первом этапе наши гностики (идеологи и модернисты) слишком высоко думают о человеческой речи.
Затем, при неизбежном столкновении с действительностью, они впадают в разочарование. Они ожидали от слова большего, чем оно может дать.
До сих пор перед нами путаное, но еще не патологическое сознание. Но затем наступает следующий этап – обращение к авторитетной части сознания. Надо, оказывается, говорить властным словом, найти способ говорить, меняя сознание и действительность. Для этого нужно найти учителя-гностика, чье слово сверхчеловечески сильное и нечеловечески понятное, или стать таким самому.
И наконец, гностик получает подтверждение правильности всего этого патологического перехода от одного мнения к другому: идеолог наглядно демонстрирует адептам всемогущество своего слова. Как он это делает? Он показывает свое всемогущество совершенно прозаическим, но эффективным способом: говоря слушателям то, что они хотят слышать (2 Тим. 4:3).
Мы видим, как патологическое сознание все время идет где-то по внешней границе реальности, то соприкасаясь с ней, то даже совершая вылазки в реальность. Так гностики выясняют для себя, что человеческая речь не подходит для гностического познания ни через слияние и аналогию,2 ни через активистское соучастие в творении. Идеологи, и, в частности, наши православные модернисты, обходятся без человеческой речи и сообщаются на патологической речи, понятной только посвященным.
Патологическая речь
Диалектика неосуждения тоже одушевляется протестом против бессилия и одновременно против всесилия слов, то есть против той истины, что в разговоре можно все обсудить, все доказать.
Диалектическая природа неосуждения здесь видна как на ладони. Себе и своим учителям модернисты прощают самое настоящее осуждение, ложное и огульное. «В Церкви деньги всегда играли большую роль» (из лекции студента ПСТГУ). Но этого мало. Необходим запрет на разумную речь. Разумная и патологическая речь не могут сосуществовать. «И Я вам не скажу, какою властью это делаю», – говорит Христос тем, кто из выгоды мыслит то так, то иначе (Мф. 21:27).
Освободившись от соседства речи разумной, патологическая речь предоставляет отличные возможности для всех видов мнимого (идеологического) знания.
Патологическая речь указывает не на предмет
Здесь мы встречаемся со словами, намеренно указывающими не на предмет, а в сторону от него:
- в неопределенном направлении (апофатика),
- сразу в нескольких противоположных направлениях (антиномистическая мистика),
- только на само слово, которое оказывается пустой оболочкой для любых мыслей.
В патологической речи слова передают ложную мысль, то есть мысль ни о чем или обо всем сразу, и о двух противоречащих вещах, что уже сразу превышает возможности понимания. Речь становится безответственной, непроверяемой, не судимой, и в этом смысле исполняет модернистскую заповедь о «неосуждении». Любопытным образом здесь совпадает метод и результат: «неосуждение», запрещающее говорить разумно, само и есть искомая «неосуждающая» патологическая речь.
Вооруженные теорией патологической речи (самооправданием того, что говорят на патологическом языке, а не на разумном) наши диалектики теперь могут бесстыдно распространяться обо всем, что им кажется, свободно высказывать или скрывать свои мнения. Поэтому им кажется таким простым делом не осудить образ Божий в человеке: для этого достаточно определить и соблюдать правила произношения.
Ошибка в «неосуждающей» речи исключена не потому, что она всегда говорит истину, а потому что всегда высказывает только мнения. Замалчиваемая при этом сущность, разумеется, никуда не исчезает, но фальсифицируется в больном сознании «знающих» и их «понимающих».
Человек, говорящий на патологическом языке
Через использование патологической речи рождается новый человек. Говорящий становится неподсуден, непостижим. Он видимым образом лишен разума и фундаментально нечестен.
Человек, последовательно судящий по словам только о словах, и по делам – исключительно о делах, произвел бы на нас впечатление душевнобольного. Но идеологи заранее готовы пойти на компромисс с реальностью. Требуя всеобщего запрета на «осуждение», сами они прекрасным образом судят, судят непрестанно, и постоянно неверно.
Недоверие к слову (мы, якобы, не можем судить по словам человека о том, каков он по сущности) имеет и обратную сторону: полное доверие к самоидентификации человека. Теперь даже исповедание, что Бог не существует, недостаточно, чтобы доказать православным, что перед нами атеист. Если тот, кто исповедует свой атеизм, идентифицирует себя и идентифицируется многими другими как православный, то от нас требуется полное доверие к его словам. Они же не могут быть проверены.
Верно и обратное, когда уважение к Православию требуется от неверующих:
А опора русского народа – Русская Православная Церковь. Ты не обязан верить, не обязан ходить в церковь, но уважать Веру Твоих Отцов ты обязан, теперь уже просто из чувства самосохранения.3
Все это нечестно и, в то же время, нечувствительно для нового человека.
Следующая глава Самое странное представление о делах
- «Евангелием часто пользовались как сборником оправдательных ссылок на тексты. Им доказывали правоту своих мыслей, своих оценок. И, надо прямо сказать, при таком подходе им действительно можно доказать все, что угодно». ↩︎
- «То, что находится внизу, соответствует тому, что пребывает вверху; и то, что пребывает вверху, соответствует тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи» (Изумрудная скрижаль). ↩︎
- Из телеграмм-канала С.Б. Москалькова // https://t.me/c/1469799099/28001 ↩︎
