Для анализа понятий мы уже привлекали философов, так сказать, со стороны: Гоббса, Паскаля, Гегеля, Камю, Лео Штраусса, Эриха Фогелена. Теперь мы прибегнем к такому автору, как Жан-Поль Сартр. Его, конечно, никак нельзя поставить в один ряд с перечисленными лицами. Но в одном моменте он нам может подойти: для уточнения понятия модернизм.
К модернизму прекрасно подходит определение: «Плохая вера».
Понятие плохая вера я обнаружил у философа Эриха Фогелена в его лекциях 1967 года в Университете Эмори. Он же заимствовал его у Сартра.
В своем сочинении «Бытие и ничто» Сартр называет это явление mauvaise foi, то есть буквально: «плохая вера», и означает «неискренность», «намеренную и искусную ложь», «обман доверия», «подделку». Фогелен говорит о bad faith, а в русском переводе В.И. Колядко это понятие переведено как «вера самообмана».
Я предпочитаю переводить как «плохая вера», с оттенком: «бедная».
Вера самообмана
Сартр предлагает говорить о самообмане в точных понятиях и начинает с того, что определяет самообман как своего рода веру. Он уточняет, что эта вера является проблематичной. В отличие от обычной веры самообман сразу создает проблемы:
(1) Если называют веру согласием бытия со своим объектом, когда объект не дан или дан неотчетливо, тогда самообман есть вера, и существенной проблемой самообмана является проблема веры.
Проект самообмана должен быть сам самообманом
Сартр правильно отмечает змеиную, замкнутую на себе природу самообмана:
(2) Проект самообмана сам должен быть самообманом, –
пишет он.
Самообман, как и другие гностические выражения, должен совпадать с означаемым.
Например, понятие «воли к власти» должно быть самой этой волей, иначе будет непонятным.
Или «управление сознанием»: внушая, что сознанием можно управлять, ты уже им управляешь.
Еще можно вспомнить модернистский штамп про «жизнь, а не догму». Здесь понятие «жизни» должно быть самой жизнью, и не меньше того.
Волевое решение
Далее Сартр говорит о решении, то есть о волевой составляющей веры самообмана:
(3) Решение быть в самообмане не осмеливается назвать свое имя, оно думает и не думает о себе как о пребывающем в самообмане. И именно оно с возникновения самообмана решает о всей последующей позиции и, так сказать, о Weltanschauung (мировоззрении) самообмана.
В самообмане
(4) вера есть решение и… после каждой интуиции нужно решать и желать того, что есть.
Православные модернисты, как правило, смешивают волю с верой. Так судили уже предтечи модернизма, а Достоевский прямо сформулировал как волю к вере:
– Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую в тело Христово… Я верую, что новое пришествие совершится в России… Я верую… – залепетал в исступлении Шатов.
– А в Бога? В Бога?
– Я… я буду веровать в Бога.
Такая плохая вера как будто верит более горячо, чем просто вера. Отчего так? Потому что она есть воля к вере, решение верить. Но почему-то и горячности оказывается недостаточно, чтобы по-настоящему убедиться. Чего-то явно не достает, и «плохо верующий» об этом знает.
Самообман как проблема
«Воля к вере», «воля к самообману», разумеется, проблематична. Это не нормальное чувство или вера. Вера самообмана непростая, и о ней нельзя сказать просто, не обнаружив ее проблематичность.
Вера самообмана не то чтобы хочет обманываться и обманывать. В ней нет никакой положительной программы. Человек обманывает не ради выгоды, а ради разрушения себя самого. Плохая вера просто разрушительна.
Неубедительная очевидность
Что мы выяснили к настоящему моменту?
«Плохая вера» – это вера, но неправильная. В ней недостает чего-то существенного по сравнению с верой. Поэтому я говорю о «бедной вере».
Плохая вера знает и не знает одновременно, верит и не верит. Она видит очевидное, но почему-то в нем не убеждена.
Плохая вера основывается на себе самой и знает, что это основание неустойчивое. Сартр отмечает эту сторону веры самообмана и довольно точно говорит о ее «неубедительной очевидности». Вроде бы перед нами верующий, и даже горячо верующий, но он почему-то не убежден в предмете своей веры.
Далее Сартр предлагает довольно точный анализ последствий такой неубедительной очевидности.
Скромность
Первое следствие: скромность. Такой «верующий» не требует от Предмета веры слишком многого:
(5) Самообман полностью обрисовывается в решении, которое принимает, чтобы не слишком требовать, чтобы считать себя удовлетворенным, когда будет плохо убедительным, чтобы укрепить своим решением согласие с недостоверными истинами.
Вспомним, как судит о вере основатель журнала «Фома» Гурболиков. У него Православие есть чистая вера самообмана, учитывающая, что она есть самообман.
Согласие с недостоверными истинами
У Сартра прозвучало еще одно правильное выражение: плохая вера есть решение согласиться с недостоверными истинами. Правильно. Мы же говорили, что нашей основной темой являются незнание и неверие.
Почему истины недостоверны? Вроде бы мы до этого говорили только о неубедительности.
Самообман знает, что верит в ложь, но не хочет в этом убедиться, не хочет проверить: истина это или ложь, – и поэтому основывается не на предмете веры, а на своем решении.
Как же нам описать такое состояние? Сартр опять же верно характеризует его как реальность особого рода, то есть «сон».
Сон
Сартр говорит, что в плохой вере
(6) речь идет не об обдуманном и свободном решении, но о спонтанном определении нашего бытия. Начинают самообман, как засыпают, пребывают в самообмане, как во сне.
Вот какая это особая реальность: это сон. Он ложен: человек почему-то спит, когда должен бодрствовать. И сон не ложен: человек действительно заснул, и этим спонтанно определил свое бытие.
Такой человек одновременно искренен и не искренен. Ведь проснуться волевым образом невозможно. Раз ты заснул, остается как-то ориентироваться во сне, помня, что это сон.
Структура сознания
Плохая вера осознает свою структуру: то есть структуру непосредственно моего сознания. Сартр и это не оставляет без анализа, привлекая Гегеля:
(7) Гегель показал бы тотчас, что непосредственность требует опосредования и что вера, становясь верой для себя, переходит в состояние неверия.
Правильно: «вера для себя» есть неверие. Совершенно точно.
Сартр развертывает свою мысль:
(8) Если я верю, что мой друг Пьер привязан ко мне, это означает, что его привязанность выступает для меня как смысл всех его действий. Вера является особым сознанием смысла действий Пьера. Но если я знаю, что я верю, вера появляется для меня как чистое субъективное определение без внешнего коррелята.
Предмет веры исчезает из поля зрения. Вместо этого человек знает о своих религиозных чувствах, и это знание кажется ему более твердым, чем собственно вера.
Психологическая вера
Здесь мы имеем дело с таким явлением, как «психологическая вера».
Вспомним, что митр. Антоний Сурожский, митр. на разные лады повторяет, что он не верует, а знает:
Я верю, потому что знаю, что Бог существует.
Что касается веры, я начал с чего-то, что представлялось убедительным опытным переживанием того, что Бог существует.
Я объективно знаю, что Бог есть.
Отец Петр (Мещеринов) говорит, что знает Святаго Духа, сам будучи маловерующим и верующим в ложь:
Я знаю Святого Духа. Он всегда пребывает во мне.
Я знаком со Св. Духом.
Мой Святой Дух, Он же – Дух Церкви.
Опереться на опыт веры кажется более надежным, чем просто верить. Но, анализ Сартра показал, что опыт веры есть тоже вера, и, значит, уйти от неуверенности не получается.
Социальная проблема
Пришло время сделать идеологические, политические выводы. К ним нас Сартр и подвел.
Плохая вера понимает, что ее могут подвергнуть проверке, потребовать от нее объяснений. Такой «верующий» живет с оглядкой на окружение. Он вынужден теоретизировать о вере, и этим защищаться от неудобных вопросов.
Так поступают и наши модернисты: они много думают о том, что такое вера, много пишут на эту тему, сами не веруя, то есть веруя плохой верой.
У истинно верующего человека такой проблемы не возникает. Он один предстоит пред Богом, и Ему дает отчет. Это только плохая вера предстоит перед обществом, потому что знает вместе с Гегелем, что «вера для себя» есть неверие.
Чтобы утвердиться в плохой вере, ее необходимо навязать другим.
Сартр пишет об этом так:
(9) Самообман осознает свою структуру и принимает меры предосторожности, решая, что метастабильная (то есть просто неустойчивая, толкни – и упадет.– В.Р.) структура является структурой бытия и что неубедительность оказывается структурой всех убеждений.
Вот как! Это прямо из журнала «Фома»! Неустойчивость, недостоверность, непроверяемость, неубедительность любой веры – это и есть Православие модернистов, то есть уже ложная структура сознания.
Предмет веры
Что же происходит с предметом плохой веры? Он оказывается доступен для любой фальсификации, подмены.
«Человек верит в Бога, Бог верит в человека». Пожалуйста, пример вам из митр. Антония Сурожского.
Или: «Богослужение – это когда Бог служит человеку». Это о. Алексий Уминский.
Вот почему такую веру можно называть бедной: она лишена Предмета веры. Человек остается наедине с людьми, в коллективных переживаниях, в которых перепутались знание и вера, вера и неверие, знание и глубокое незнание того, как устроен мир.
Ложь
Мы говорим столь подробно о вере самообмана, чтобы показать, что плохая вера есть не просто ложь. По выражению Фогелена, по сравнению с этим лжец – образец честности.
О нет, тут все объективно, тут ложь выступает как форма бытия человека, а неверие как разновидность веры:
(10) Природа сознания такова, что в нем опосредованное и непосредственное являются одним и тем же бытием, –
говорит Сартр.
Почему модернисты и идеологи говорят безверные, ужасные и вызывающие вещи? Потому что не могут не говорить. Они должны говорить, верят и не верят в то, что говорят.
Чтобы ложь была успешной, лжец должен сам верить в нее и не верить. Но он почувствует себя в безопасности в Церкви только тогда, когда вокруг него никто тоже не будет веровать по-настоящему.
Лжец и верующий
Верующий раздражает модерниста. Верующие – дураки, но дураки опасные, потому что могут лишить тебя твоей веры в то, что ты верующий. Как же православные могут лишить модернистов этой веры? Проверив веру модернистов на истинность ее предмета.
Модернисты снисходят к верующим, хотели бы помочь им, лишив веры и заменив ее верой самообмана. Для этого и нужна модернистская пропаганда.
Саморазрушение сознания
Сартр приходит к верному наблюдению:
(11) Следовательно, первоначальный проект самообмана есть только использование этого саморазрушения факта сознания.
У модернистов определенным образом разрушено сознание. Они сами его разрушили. Никто кроме них не виноват, что их сознание патологическое, способное ужиться с такими саморазрушающимися фактами сознания как вера, подвергая их осознанию.
“Все верующие – это неверующие”
Вот к чему мы, наконец, приходим вслед за Сартром:
(12) Идеал добросовестности (верить тому, чему веришь) есть, как и идеал искренности (быть тем, чем являешься), идеал бытия-в-себе.
Но модернисты, как мы выяснили, не верят тому, чему верят, и не являются тем, чем являются. Значит, для модернистов
(13) всякая вера не является достаточно верой, никогда не верят тому, чему верят.
Вот и окончательный вывод: модернисты пребывают в Церкви, и это служит им доказательством, что у верующих сознание может быть только такое, как у них самих:
(14) Если всякая вера из искренности оказывается невозможной верой, то, значит, есть место всякой невозможной вере. Моя неспособность верить, например, что я мужествен, больше не отталкивает меня, поскольку действительно всякая вера никогда не может быть достаточно верой.
(15) Неубедительность оказывается структурой всех убеждений, –
заключает Сартр.
Любые мнения – всего лишь мнения. Все верующие – это неверующие. И если бы так было на самом деле, то в такой Церкви модернист мог бы, наконец, успокоиться и перестать ее реформировать.
Чего же не хватает для полного торжества модернизма, то есть полного утверждения модернистов в вере самообмана? Не хватает того, что не у всех верующих разрушено сознание. Некоторые христиане еще веруют в Истину, и этим разрушают веру модернистов.
21 Responses
Христос Воскресе!
“анализ Сартра показал, что опыт веры есть тоже вера”
Возникают вопросы:
1. Может ли у неправославного или инославного вообще быть опыт веры?
2. Дайте, пожалуйста, определение, что такое “опыт веры” в Вашем понимании и как это понимал Сартр.
3. Простите, но если опыт веры – это тоже вера, то это был не опыт, а самообман.
В третьем пункте Вы сами ответили на свои вопросы. Конечно, опыт веры есть самообман. Человек ощутил что-то, и теперь опирается на это как на знание. Вера в Предмет веры исчезла и заменилась опорой на свое знание. Был ли опыт веры истинным, теперь уже не имеет значения. Ведь верить надо всегда сейчас, сейчас и здесь стоять пред Богом на земле святой.
То есть был у иноверца или даже атеиста опыт веры – не имеет значения, и исследовать это не нужно.
Есть точный оборот в ВЗ о верующем (о патриархах и пророках): “Ходил пред Богом”.
Да!
Христос Воскресе!
Развернувшаяся ниже дискуссия, конечно, не для моего слабого ума. Но всё же… Для меня опыт веры существует и имеет колоссальное значение. После добровольного и сознательного (насколько это возможно) крещения я получила от Господа физическое и духовное подтверждение своего нового бытия. Причём, это не было ожидаемо мной и тем более для меня ценно. Теперь, в минуты сомнений и малодушия этот опыт веры всегда укрепляет меня. Он есть и всегда со мной. Предполагаю, что и другие православные христиане имеют опыт веры. А вера в некий опыт веры – это самообман.
Это Анатолий Пушкарёв, в Дзене – “Восточный”. Роман, подписался.
«Поэтому я говорю о «бедной вере». Где-то, точно не помню, в Писании, в Новом Завете, есть обращение как-бы не Самого Спасителя: «Маловеры».
И еще: я бы не говорил непосредственно за Достоевского: «Достоевский прямо сформулировал как волю к вере». Как человек с филологическим образованием, вы, Роман, конечно же не путаете публицистику Ф..М. (например, «Дневник писателя») с художественным произведением, персонаж которого произносит эти слова.
Его другой персонаж вообще рубит иконы топором. Ф.М., на мой взгляд, просто спокойно- уверенный верующий. Его любимая книга – Евангелие.
Думаю, тут дело в мере искренности: атеист, рубящий иконы – предельно искренний, просто верующий – предельно искренний, модернист – не искренний, он даже не знает, что это такое, озирается по сторонам, вертит головой туда-сюда, смотрит на верующих: «Что-то там есть, научусь, а потом буду учить других» (Осипов, Ткачёв и т.п.).. Этакий шпион-лазутчик в чужом (да что там – во вражеском для него) стане.
Самообман – это сон. Сильно.
Всё-таки большой ум массового человека мешает вере. Иметь и то, и другое, когда рефлексия и самосознание полностью поглощается простой верой, наверное, – это удел святых.
«Я объективно знаю, что Бог есть». Смешное высказывание. Для ещё более «твёрдой» убедительности надо было сказать: «Я объективно знаю, что Бог объективно есть». «Я познакомился со Св. Духом на богословской конференции», хе-хе…
Приветствую!
Все-таки Шатов – это сам Достоевский. Даже почитатели Достоевского признают, что он использует своих героев как рупор для своих идей.
Достоевский в одном письме незадолго до смерти признавался в том, что не избавился от религиозных сомнений. Он действительно всю жизнь колебался между верой и неверием, исследуя и то и другое, иногда довольно остроумно.
Пожалуй, останусь при своём мнении. Ф.М.: “Если бы мне доказали, что истина вне Христа, я бы остался со Христом, нежели с истиной”.
Вот именно…
То есть, согласившись с “доказательствами” – с антихристом.
Страшные, антихристианские и кощунственные слова.
Вот если бы он сказал: я никогда не приму этих лжедоказательств и всегда останусь со Христом- Истиной, это была бы Христианская вера.
Если бы он сказал: истина во Христе и нет иной истины – это была бы Христианская вера.
Христа от Истина не можно отделят, потому что Истина это Сам Он как сказал : “Аз есмь Путь и Истина и Жизнь”
Можете разъяснить моё недоумение?
Моя вера – это признание того факта, что, если Бога нет, то нет никаких оснований ни для существования материального мира, ни, тем более, мира информационного, разумного. По сути весть мир и есть информация, Слово. Материя – это суть дискретные частицы энергии, организованные Словом в гармоничном порядке, вершиной которого является человек, получивший дар слова от Слова.
Но при этом мир для меня вполне рационален, законы Бога в нём неизменны. Единственное, что я могу назвать мистикой, это сознание промысла Божия, когда я рационально осознаю, что идти путём добра и блаженства я могу лишь признав волю Божью, как свою, в чём мне помогает Причастие тела и крови Христовых. Эту борьбу своеволия с добром только и могу я назвать мистическим переживанием.
В тоже время в речах церковнослужителей я часто слышу, что наша вера основана на личном мистическом опыте. Но без рационального сознания божественной Истины, лично я все мистические переживания отнёс бы на счёт самовнушения.
Может вам что-нибудь скажут слова одного старца: когда у него спросили: – На сколько процентов от Бога, и насколько от человека зависят та или иная ситуация, тот или иной поступок, решение, событие и т.п. Он ответил: – На 100% от Бога и на 100% от человека.
Спасибо за ответ. Но мой вопрос не про поведение и борьбу с грехом, а про “ядро” веры.
Проблема современных европейских людей в том, что они рождены в мире где вера в то, что Бога нет, является доминирующей и насаждается средствами образования и культуры.
Как мне кажется, проблема современных модернистов в том, что в Символе веры они искренно верят во всё кроме первого тезиса.
Им в христианстве очень нравятся и этика, и эстетика, но не нравится физика. Заметьте, что на обсуждение этой темы наложено негласное табу, потому что те, кто должны давать ответы. сами не верят в то, что они есть.
Всё это превращает православие в одну из оккультных школ по самоспасению, но с имиджем традиционализма и с поддержкой государства.
Для меня православное христианство – это целостное мировоззрение, имеющее в себе ответы на все вопросы.
Если кто-то думает, что в христианстве есть какие-то сомнительные места, которые нужно скрывать или замалчивать, это говорит лишь об ограниченности и маловерии этого человека, а не об ограниченности христианского взгляда на мир.
Если учесть, что все модернисты – эволюционисты, то и в первый член Символа они тоже не веруют.
А думаю надо ли и можно ли молится Богу для модернистов (по меньшей мери тех которьıх искреннье в своих заблуждениях, а нет лицемеров) чтобьı Он даровал им подлинной вере и покаяние потому что и это возможно по Его велицей милости и всесильной благодати?
На это нужно большое дерзновение. Иначе можно самому потерпеть кораблекрушение в вере.
Прости, Господи!
Я слишком погружён в этот мир и хочу, чтобы Ты спас этот мир.
Но Ты пришёл не спасать мир, а отдельных людей только.
Ты обязательно спасёшь тех, кого надо спасти.
Но тогда всякая деятельность, направленная на мир, не имеет смысла, в том числе и проповедь антимодернизма.
Вразуми, Господи!
Разве антимодернизм воюет с миром? Он направлен против преступного миролюбия в душе Христианина.
Благословите, батюшка. Меня смущает мысль о том, что социальный мир вокруг нас изменяется, люди открывают для себя что-то новое, происходит научно-технический прогресс.
Зачем всё это?
От кого это, от Бога, от случайности, от бесов?
Нужно ли как-то пытаться это понять, взаимодействовать с этим? Или надо воспринимать как случайные ненужные декорации, лишь вводящие в соблазн?
Если же всё это имеет какой-то смысл, то значит и Церковь должна как-то реагировать на происходящее вокруг и разговаривать не только с теми, кто изучает к какому святому какую свечку поставить ради решения своих житейских проблем, но и с теми, кто хочет изучать мир, как божественное творение, кто хочет выстраивать свою философию и социологию, опираясь на божественное Откровение, кто хочет творить художественное искусство во славу Господа, понимая, что говорить придётся с людьми, говорящими не на средневековом языке, а с использованием современной “научной” терминологии, которая во многом патологическая, но другой речи они не знают.
Церковь живая. А живое не может быть закостеневшим.
Конечно Церковь не может подстраиваться под мир.
Но должна ли она его замечать и пытаться воздействовать на него?
Если да, то должна ли она меняться по форме (содержание неизменно), учитывая, что сейчас она существует в ином мире, чем 2000 или 1000 лет назад.
1. Прогресс, упомянутый Вами есть прямое выражение Апостасии, Отступления. Революция, иными словами.
2. Люди как раз знают нормальную речь так как они люди. А капитуляция разумного человека перед патологической речью есть заискивание перед революцией и моральная низость.
3. “Живая Церковь” была у обновленцев. Церковь Божия неизменна и неподвижна. В ней заранее есть ответ на любой серьёзный вопрос: о революции, о Помазаннике, о войне. А несерьезные вопросы Церковь должна игнорировать полностью.
4. Богооткровенная Истина не может ни трансформироваться, ни вступать в реакцию, ни воздействовать, ни смешиваться. Ни “учитывать” чтобы то ни было. Ей либо покаряются, либо отвергают.