Христианство и социализм

Публичные чтения в Историческом музее в г. Москве в 1906 году

св. Иоанн Восторгов

I

Речь о социализме и оценку его с христианской точки зрения мне хочется начать напоминанием одного завета апостольского, столь часто забываемого в наши дни в христианском обществе, к великому вреду всей нашей жизни. Завет этот таков: Припоминайте себе то время, когда вы были без Христа (Еф. 2:11-12).

Христианство явилось пред человечеством с особым усиленным и настойчивым ходатайством за всех несчастных; оно научило видеть в них детей Божиих, равно со всеми призываемых ко Христу и часто нравственно высших и более достойных, чем сильные мира; среди них Христианство видело Самого Христа, выросшего в бедности и неизвестности, занимавшегося трудами простого плотника, невинно осужденного потом на самую позорную казнь; им, этим несчастливцам, следуя завету Спасителя, Христианство по преимуществу усвоило название меньших братий, и милость к ним отнесло к Самому Христу (Мф. 25:40). И вот, во имя любви христианской стали воздвигаться в мире невиданные и неслыханные дотоле благотворительные и просветительные учреждения, богадельни, больницы, странноприимницы, благотворительные братства и союзы, приюты, школы; свет и теплота любви христианской стали проникать в самые дома заключения преступников, на места их наказания и ссылок, смягчая законы, изменяя взгляды на преступность, давая всем право защиты, отменяя жестокие казни и пытки; под влиянием Христианства стали, наконец, возможны примеры сотен и тысяч таких подвижников, которые во имя ближних отказались от радостей личной жизни и начали с того, что роздали все имущество бедным,— с того, что древний мир назвал бы глупостью или сумасшествием. Проповедано было и осуществлено самое великое и единственно ценное равенство всех людей,— равенство религиозно-нравственное: все люди одинаково сотворены и сделались грешны; одинаково одарены бессмертною душою, одинаково искуплены Христом и одинаково спасаются для вечной жизни Его благодатию, при всех разнообразных условиях и положениях земной жизни.

Конечно, воодушевление первых христиан с течением времени понизилось; так и деревцо и трава в первые дни появления их ростка на свет растут гораздо быстрее, чем в дальнейшее время зрелости. Но, несомненно, и доныне продолжается незримый процесс постепенного изменения и смягчения в человечестве понятий, нравов, взаимных отношений, самых законов и учреждений государственных, — и все это под влиянием Христианства. Это сила не земная, это дерево не от земного семени, и поэтому для его роста нет остановки: царствию Его не будет конца. Но рост его медленный, хотя и неуклонный; это зависит от того, что процесс перерождения человечества есть процесс духовный, нравственный, свободный, а не материальный, не механический это развитие живого тела изнутри, а не увеличение мертвого материала — железа, камня или песку — извне. Не нужно поэтому безнадежно смущаться видом человеческого невежества, безнравственности или себялюбия. Конечно, нет и теперь ни одного народа, ни одного общества, в котором бы во всей полноте и жизненности осуществилось великое начало любви христианской; конечно, и доселе среди христианских народов повторяются такие явления и поддерживаются такие отношения, которые напоминают собою жестокость и зверства древнего мира. Правда живет рядом с неправдою, добро со злом. Таков закон нравственной свободы; таковы ее последствия; такова и воля Божия. Только в царство Божие небесное не войдет ничто нечистое, только на новой земле и на новом небе, которых мы, по обетованию Божию, чаем, то есть ожидаем, будет жить вечная правда (2 Петр. 3:13). Но и на земле она все-таки беспрерывно возрастает под влиянием Христианства. Евангелие Свое Христос Спаситель сравнивает с закваскою в тесте (Мф. 13:33): путем медленным, но постоянным и неуклонным оно проходит в тело человечества, пока не поднимет его все. Христианство не окончило своей задачи в мире: его назначение и поныне состоит в том, чтобы внутренне очищать, возвышать и преобразовывать человечество до тех пор, пока на земле будет оставаться человечество. Все познается лучше всего путем сравнения. Сравнивая то, что было до Христа, с тем, что сталось после Него, смотря на этот величайший мирный переворот в человечестве, который совершило Христианство, мы можем с полною верой, надеждой и любовию отдаться Христу и Его царству. Здесь наше личное спасение, здесь же основа, единственная основа для прогресса жизни общественной и государственной. Мы знаем, что в наше время люди, по вере даже чуждые Христианству, невольно и бессознательно исповедуют его законы и проводят их в жизнь, если желают блага этой жизни: и они говорят о любви, о справедливости, о самоотвержении, о служении ближним. Так солнце светит и невидное за облаками; мало того, и зашедши на запад, оно и в сумерках, и даже ночью чрез луну продолжает нам светить отраженным светом. Но люди склонны забывать об этом благотворном свете. В наш век и на наших глазах, увлекая множество людей, повторяются древние попытки создать человеческое счастье и устройство человеческой жизни вне Бога и Христа, вне Его закона нравственного; опять на началах богоборных, чисто плотских и мирских желают объединить все человечество.

Снова воздвигается башня до небес, снова повторяется страшная история Вавилона. На языке современности этот новый Вавилон называется социализмом. К его оценке с христианской точки зрения мы и приступим в следующем нашем чтении.

II

“Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Социализм возвещает вам новое “евангелие”: “вы — скала, на которой зиждется церковь настоящего и будущего”; вам обещают “готовое уже счастье”; путь к нему — “борьба не на живот, а на смерть” с капиталом и его владетелями — буржуа. “В борьбе обретешь ты право свое”, а по окончании ее, — “отрешишься от ветхого мира”, “освободишься от докучливых и надоевших слов всякой религиозной морали”, над тобою взойдет “солнце счастья в царстве святого труда”, в котором у всех будет все общее и каждый будет обеспечен всем необходимым в равной доле со всеми: пищей, питьем, одеждой и жилищем.

Вот какой великий переворот должен совершить в мире пролетарий! Вот что обещает ему социализм.

Все это мы приводим и берем из десятков и сотен тех маленьких книжечек и брошюрок, которыми теперь заполнен наш книжный рынок. Удивляться нужно, сколько труда, средств и усилий тратится для издания и распространения всех этих брошюрок в разноцветных, а больше в кроваво-красных обертках, и откуда для этого берутся деньги!..

Осенью и зимою памятного 1905 года я проехал чрез всю Сибирь по железной дороге от Хабаровска до Владивостока и от Владивостока чрез Харбин, Читу, Иркутск, Томск — до Москвы и Петербурга. Была забастовка; в разных местах двигались медленно по железной дороге запасные солдаты, возвращаясь с войны; ехали группы мастеровых, всякого рода рабочих. На больших станциях, при долговременных, целыми часами и днями, остановках, я увидел странное явление: откуда-то непостижимым чудом появлялись сотни упомянутых брошюрок; их прямо выбрасывала чья-то невидимая рука в вагоны; тут и Лассаль, тут и Бебель, Энгельс, Лафарг, Гед, Дестре, Шиппель, Менгер, Маркс, Браке, Пернерстофер и т.д. и т.д. — целый бесконечный ряд иностранных писателей.

Читаешь: социализм, социал-демократия, марксизм, коллективизм, коммунизм, теории ценностей, экономические теории, капитализм, эксплуатация, коммуна, национализация, экспроприация и т.д. и т.д. — целые тучи иностранных слов и выражений. Беру и я, читаю эти книжечки. Человек и я не без образования; кое-чему учился, кое-что читал, сам думал и кое-что писал. Читаю книжечки и, признаюсь, многого не пойму, а многое понимаю лишь с трудом и напряжением: за этими рядами иностранных слов с трудом улавливаю мысль; еще хуже чувствую себя при разных цифровых выкладках хозяйства, фабричной производительности. Все это не наше, чужое; все это взято из жизни, для нас совершенно непонятной. Читаю и вижу: без конца рассуждения о рабочих, о фабриках, о заводах, и все это в Англии, Бельгии, Франции и особенно в Германии. Вспоминаю и соображаю: ведь в Германии из 60 миллионов населения до 40 миллионов принадлежит к рабочему классу, который живет фабриками; понятно, что там весь интерес вращается около их жизни. А у нас в России из 130 миллионов теперь только 2 миллиона рабочих, а 10 лет назад их было всего 800,000; все прочее население у нас — это простое, скажу больше, — “святое” наше трудовое крестьянство. О нем ничего не нахожу в книжечках. Соображаю, что в Англии крестьяне совсем не имеют ни клочка собственной земли, что в Германии население в 16 раз гуще, чем в России, что там все это население живет на небольшом сравнительно протяжении земли, с одинаковым климатом, почвою, одного племени… А в России от Камчатки до Варшавы, от Архангельска до границ Турции и Персии — какое разнообразие! Как его усчитать, как его уравнять! Сколько здесь нужно труда, знаний, пока все изучишь и все приведешь в порядок! Ясно, что все выводы из жизни далеких и чужих нам стран, все законы рабочей жизни при нашем климате, при наших условиях и особенностях жизни совершенно для России неприменимы… Читаю далее, и вижу прямое издевательство над верою, а в книжечке за 5 коп. “Христианство и социализм” Бебеля насмешки над Христом, глумление над Евангелием, над таинствами, храмами, духовенством. То же самое в многочисленных книжечках Каутского, Мооста и друг. Все опять пестрит иностранными словами, научными выражениями.

Но что это я вижу? Предо мною запасные: русские рабочие. Читают и они, а некоторые по безграмотности только слушают чтение всех этих красных книжечек. Удивляюсь я, как они могут понимать всю написанную там такими непонятными словами премудрость. Решительно я убежден, что 3/4 всех таких читателей совершенно ничего не понимают из прочитанного. Но вот вижу, что появляются то здесь, то там какие-то личности, объясняющие написанное в книжках. Удивляюсь, почему, на какие средства разбрасываются даром эти книжечки. А средства нужны не малые, ибо перевидал я этих книжек на протяжении десяти тысяч верст великое множество. Но еще более удивляюсь тому действию, которое производит чтение: обычно благодушные наши солдаты прямо неузнаваемы: лица и глаза озлобленные; они врываются в вокзалы, разбивают буфеты, отнимают у женщин, пришедших к поезду для продажи съестных припасов, их незатейливый товар; не пускают поезда, отнимают локомотивы; бьют вагоны, бьют станционные здания.

Непонятно и то, что, читая и слушая безбожные книжки, призывы покончить с верою, со Христом, с храмами, с духовенством, эти простые русские люди меня все же зовут батюшкой; во многих местах подходят под благословение, с виноватыми глазами проходят торопливо мимо; около иной церкви вдруг перекрестятся. В одном придорожном губернском городе, на отдаленном вокзале, утром иду я в церковь к ранней обедне: обширный храм, — и весь он переполнен и рабочими и солдатами, имевшими здесь остановку. Спрашиваю батюшку о настроении рабочих; оказывается, огромное большинство — “социал-демократы”, все пропитаны этими самыми дешевенькими книжками в красных обертках. Спрашиваю далее: как же они относятся к религии, к церкви, к вам, батюшки? “А вот сами видели,- отвечает священник, — в церковь ходят, говеют и все прочее”.

Пришлось мне глубоко задуматься над этим явлением. Что-то странное и противоречивое виделось мне во всем том, что я наблюдал и видел. И еще: стыдно мне стало за себя и мне подобных. Столько книжек, производящих озлобление, и ни одной с нашей стороны, производящей умиротворение. И, наконец, невольно я спрашивал себя: в чем тайна всего этого влияния непонятных или малопонятных книжек чужих авторов, говорящих о чужой и непонятной жизни?

И ответ я вам скажу с полной искренностью: тайна эта в том, что в социализме много своей собственной правды, жизненной правды, много такого, что непосредственно понятно бедному, простому рабочему и крестьянину, что наболело у него на сердце. Правда, что на свете много недостатков и несовершенства; правда, что трудолюбивый рабочий часто голодает, а работодатель-капиталист живет и роскошествует; правда, что крестьянин-пахарь бьется на своей землице и часто не накормить ни себя, ни семьи, а землевладелец живет только арендою своей земли и, не зная труда и изнурительной нужды, предается покою, а иногда лени, а то и безумному разврату и прожиганию жизни. Все это жестокая правда. И то правда, что трудящиеся и малоимущие классы народа несут налоги на государственные нужды не в должной равномерности с богачами, что они не обеспечены на случай старости и болезни, что они необразованны, что сама религия, по их невежеству, представляется им только со стороны обряда, а не со стороны своей духовной, возвышенной, преобразующей. И, конечно, все это надо бы переделать, переустроить, надо бы дать торжество правде, надо бы дать всем трудящимся и обремененным, всем униженным и оскорбленным выход к достойному существованию, человеческому, а не звериному. Бедность-то, конечно, не порок, но нищета уже часто близка к пороку, — к озлоблению, к животному чувству насилия, ненависти, к забвению о всех нуждах и запросах души. И вот почему, когда заговорят обо всем этом простому человеку, он, как я видел среди запасных солдат и рабочих, сразу загорится нехорошим огнем; не понимая книжек, которые ему подсовывают, он чувствует это единственное и ему понятное: что он беден, голоден, что он обижен…

С полною откровенностью и искренностью мы отмечаем пред вами эту правду социализма. Но только здесь она и вся. Больше в нем правды никакой нет. Все дальнейшие рассуждения социализма о том, как получились несовершенства жизни, отчего они зависят, и особенно о том, какими средствами их исправить и переделать, — все это одна сплошная неправда. Это все равно, как если бы два доктора стояли около одного и того же больного; страдания больного они видят, видят, в чем именно они состоят, но в вопросе о том, какая причина породила болезнь, и особенно о том, чем ее лечить, — они расходятся до полной противоположности. Болит, например, голова у больного. Оба врача признали болезнь; но один говорить, что голова болит от нервного расстройства, и дает ему соответственное лекарство, а другой уверяет, что причина болезни — угар, и сколько ни лечи больного, пока не выведешь его на свежий воздух из угарного помещения, ничего доброго для его здоровья не будет. Эти врачи: социализм и Христианство.

Спросите: неужели так они расходятся между собою? Неужели нельзя быть верующим христианином и вместе с тем социал-демократом? Неужели правда, что единение пролетариев всех стран, их борьба против зла и угнетения, стремление к справедливости и равенству, стремление дать рабочим достаточный, умеренный, а не чрезмерный труд, справедливый и достаточный заработок, — неужели все это противно Христианству? Разве оно стоит на стороне угнетателей, на стороне тех, которые купаются в золоте, утопают в неге и разврате и пьют беззаконие, как воду?

Вот здесь-то и великое искушение для русского православного человека. Есть истины, и есть так называемые полуистины: это когда по наружности и по первому впечатлению мысль представляется и правдивою и нравственною, а по существу — она вредная или губительная. Так яд можно завернуть в подслащенную и позолоченную пилюлю. Ведь Каин звал брата своего Авеля в поле погулять: невинное занятие, окончившееся братоубийством. Ведь Адам и Ева захотели знать добро и зло, когда коснулись древа запрещенного, а вышла из того пагуба всего человечества. Ведь ребенок на руках у матери тянется к свече на столе или к кипящему самовару; свечу он хочет взять в рот, а самовар обнять ручками. Желание невинное, но едва ли мать ему его разрешит.

И социализм представляется именно такою полуистиной. Русские люди охотно к нему прислушиваются и не догадываются, что социализм под собою не имеет никакой истинно человеческой и нравственной основы, а с Христианством он в прямой и открытой вражде. Следовать ему и слушать его — это продавать душу диаволу за обещания сытости и хлеба. Руководители социализма его безбожия и не скрывают; они открыто говорят и пишут о том, что социализм не признает никакой религии и совершенно отрицает Христианство. А мы хорошо знаем, что из такого источника никоим образом не может быть дано человеку истинного счастья. Но кто же читает и понимает все эти их книжки, написанные туманным языком, со множеством иностранных слов и описывающие жизнь то германских, то английских рабочих? Всем ясно одно: социализм обещает хлеб, одежду, жилище; социализм обещает сытую жизнь. Это заворожить может бедняка и голодного, затуманить страдальца, и он идет вперед, все забывши, ни на что не обращая внимания. Но остановись, несчастный! Разве уже ничего, кроме сытости, нет, ничего не осталось и ни в чем человек больше не нуждается?

Так может рассуждать единичный озлобленный голодный человек, забывший под влиянием мук голода все на свете. И мы не осуждаем его: он болен, он несчастен, он неспособен к здравому и спокойному рассуждению. Но не может так рассуждать целый народ, если он не обезумел и не вырождается. Вот почему социализм пред массами народа умалчивает о религии, о Христианстве, или о своей озлобленной вражде к ним говорит языком мало понятным народу. Мало того,— руководители социализма и его защитники не прочь иногда даже сослаться на Христианство, чтобы привлечь к себе и верующих, чтобы, по слову Евангелия, если возможно, “прельстить избранных”…

Особенно считают нужным временно умолчать о богоборности своего учения вожди социализма именно в России, где народ еще предан вере, где между церковью и народом не образовалось пропасти, где пастыри и пасомые во всю тысячелетнюю историю государства вместе молились, терпели, бедствовали, голодали, страдали, вместе подчинялись помещичьему праву; где и доныне в огромном числе русских сел и деревень пастыри и пасомые работают на одной и той же земле и по обстановке жизни мало различаются друг от друга. Жизнь русского народа вся ушла в религию; в ней даже политические и государственные настроения и направления до самого последнего времени окрашивались чаще всего в религиозную окраску и выражались не в виде политических партий, как это мы видим среди народов Европы, а в виде религиозных сект. Поэтому и социализму, в целях удобнейшего распространения, некоторые его усердные распространители желают придать в России религиозный характер. Даже в трудах русских ученых экономистов, в той или другой мере разделяющих воззрения социализма, последний всегда оценивается и с нравственной точки зрения и чужд той грубой, сухой и прямолинейной жестокости, которую мы встречаем у заграничных научных истолкователей и проповедников его (Иванюков, Исаев, Коссовский, Чупров, Северцев, Зибер, Ярицкий и друг., не говоря уже о гр. Л.Н. Толстом). Мне положительно известно, что и здесь, в Москве, есть лица, которые исповедуют социализм среди рабочих именно, как религиозную секту. Это не новость. На юге России такие попытки не раз бывали в среде некоторых сект штундизма и молоканства.

Вот почему мы должны рассмотреть социализм с христианской точки зрения и, главным образом, на ней остановиться, в значительно меньшей степени касаясь собственно того, возможно ли вообще и удобоприменимо ли общение имуществ, передел земли, капиталов, фабрик, машин, товаров, железных дорог и проч. Экономическая, политическая и государственная точка зрения на социализм все-таки имеет второстепенное значение, сравнительно с главной и основной — религиозно-нравственной и философской. Раз с этой последней точки зрения социализм несостоятелен, то, очевидно, и с других сторон, в практическом отношении, его ценность не может быть высокою.

III

С полным убеждением и опираясь на множество совершенно достоверных и неопровержимых доказательств, мы должны заявить, что социализм вообще не признает никакой религии, следовательно, совершенно отрицает и Христианство. К последнему уж потому он относится враждебно, что первыми и главными вождями социализма были и доселе состоят евреи: Лассаль, Маркс, Бебель, Энгельс, Каутский и др.

Чтобы подтвердить сказанное, можно было бы приводить без конца выдержки из разных социалистических брошюр, истолковывая каждое отдельное выражение, потому что, как и выше мною замечено, названные брошюры так запутанно и неясно излагают мысли о том или другом предмете, что не всегда сразу за скорлупою вскроешь их настоящее зерно. Я остановлюсь только на главных социалистических писателях. Пред нами Лассаль и его в своем роде знаменитая речь: “Программа работников”; пред нами изложение взглядов Лассаля в биографии его, написанной Бернштейном [Сочинения Лассаля, т. 1-й, изд. Глаголева.].

Уже тогда, 50 лет тому назад, когда социал-демократия делала только первые зачаточные успехи в среде германских рабочих, она в устах Лассаля явно обнаружила себя безбожной. Лассаль, например, издевается над мыслию о бессмертии, и на этом основании отрицает право собственника делать завещание; он смеется над Евангелием Христа; учение социализма он называет новым евангелием; он отрицает Церковь Христову и именем новой церкви называет рабочий пролетариат. Намекая на известные слова Иисуса Христа о создании Церкви на скале веры, о ее неодоленности вратами ада, он обращается к рабочим с такими словами: Вы — скала, на которой созиждется церковь настоящего. Самую нравственность, о которой в упоминаемой речи Лассаль говорит так горячо, он понимает, как условное согласие большинства людей в данное время считать то или другое деяние нравственным или безнравственным. Таким образом, нравственное и безнравственное, добро и зло условны. Это надо хорошо запомнить: это многое объяснит. Мы не верим в возможность переделать человечество путем религиозных или светских моральных проповедей, — говорить П. Лафарг. “Их Бог”, “ваш Христос” — постоянно слышится в устах его, а равно и других вождей социализма, когда приходится говорить с христианами или о христианах; ясно, что Бог и Христос — для них нечто совершенно чуждое. Католические господа работодатели забывают, что всемогущий Господь тоже почувствовал необходимость в отдыхе после 6 дней работы, — так кощунственно отзывается Лафарг о Боге в своей книжечке: “За и против коммунизма”. Социал-демократ Ферри прямо говорить: Новейшие научные истории (?) необходимо приводят к отрицанию Бога. Подумаешь, право, какой счастливец Ферри: воплотил и поглотил всю науку, все “новейшие научные истории”, и с легкостью решает вопрос о Боге, вопрос единственный и мировой… Выходит, что верующие ученые: Пастер, Дюбуа-Реймонд, Гельмгольц и другие — это уже не ученые! Только один Ферри учен, вместе со своими последователями социалистами, хотя о социалистах нужно заметить, что именно в науке-то они и не сильны.

Правда, в знаменитой социалистической программе на Эрфуртском конгрессе 1891 г. Ферри заявляет, что “религия — частное дело”. Но это только тон пренебрежения после приведенных выше его слов. Больше того: это только так называемый “тактический прием” социалистической партии в Германии, рассчитанный на привлечение крестьян в ряды партии. И все-таки на том же съезде запрещено общественную собственность употреблять на церковные нужды, а на другом съезде выражено желание, чтобы в виду боевого положения, занимаемого социал-демократией по отношению к церкви, члены ее не занимали почетных церковных должностей. Но даже и такое проявление терпимости Вандервельд горячо осуждает и требует полного поражения старых религиозных верований и замены их целостным и систематическим учением социализма. К этому выводу Вандервельд приходит потому, что понимает, как глубоко влияет религия на жизнь людей. Вопреки легкомысленному уверению многих учителей социализма, как, например, даже его главы — г. Бебеля, Вандервельд признает глубокое воздействие религии на социальную жизнь. Это явление он объявляет вредным: Во имя откровения,- говорит он,- религия заставляет принимать общественную мораль, правила которой решительно противоречат земным интересам бедняков.

Но чтобы яснее и систематичнее ознакомиться с воззрениями социализма в религиозной области, мы подробнее остановимся на брошюрке Бебеля, этого вождя нынешней социал-демократии в Германии. Брошюрка эта, ценою 5 копеек, очевидно, рассчитанная на самое широкое распространение, носит название “Христианство и социализм”. Проследим ее страница за страницею.

Религия,- по мнению Бебеля,- есть не иное что, как предрассудок (С. 9); Христианство не выше, а часто и ниже других религий, а Христос не выше Будды, Конфуция, Магомета; христиане — это глупцы, желающие у церкви купить спасение души. Христианские догматы заимствованы Христианством от буддизма; подобно всем другим религиям, и Христианство есть создание человека (С. 10), особенно ловких жрецов. Религия вытекает из невежества и из страха пред природою; из страха пред врагами-поработителями вышла вера в Мессию у евреев, которые потом создали Христианство (С. 11). Христианство — даже не лучшая и не совершеннейшая из религий; оно и образовалось не сразу. Только в IV веке будто бы Иисуса Христа признали Богом; только в IV же веке признали Троицу, установили крещение, а о причащении даже и в это время еще не упоминается.

Нужно просто нарочно выдумать столь невежественные и нелепые положения. Ведь о причащении явственно говорит Спаситель на Тайной Вечери, заповедуя апостолам: Сие творите в Мое воспоминание. В первых главах книги Деяний Апостольских указывается, что христиане собирались для таинства причащения по домам. В послании ап. Павла к коринфянам описывается самый чин таинства и осуждаются беспорядки, которые заметил апостол при совершении его (гл. XI). Язычник Плиний во II в., Иустин, философ из христиан, в том же веке описывают совершение христианами литургии; в IV веке закончены совершенно переработанные свв. Василием Великим и Иоанном Златоустом чины литургии, употребляемые в церкви и доныне. И вдруг г. Бебель утверждает, что о причащении в 325 г. еще не упоминалось! А крещение младенцев, видите ли, по его словам, известно было и древним восточным и даже тевтонским народам. Как же, во имя чего и для чего они крестили детей? Уж не признает ли Бебель каждое купанье ребенка в ванне за крещение? Иначе понять нельзя. Ведь это равносильно утверждению, что социализм известен был людям за 1000 лет… до появления людей на свет…

Вселенские соборы Бебель изображает такими чертами, что мы не можем из чувства гадливости даже повторить его выражений. Установленные на вселенских соборах догматы могли найти миллионы приверженцев лишь вследствие невежества людей, вследствие того, что они не понимали и до сих пор не понимают своих отношений к миру, к природе и к ее явлениям. Существование этих миллионов приверженцев до настоящего времени возможно только потому, что “состряпанные” на вселенских соборах, при помощи ссор и драк, догматы “вколачивались” человечеству в качестве божественных откровений; таким образом, в течение двух тысячелетий значительная часть человечества могла верить в чудеса и откровения Христианства (С. 14-15). Все в Христианстве, все учения, догматы, обряды богослужений — все, по мнению Бебеля, заимствовано из других религий. Библия, по его словам, полна самых резких и неразрешимых противоречий; Евангелие подложно, да и Самого Иисуса Христа, пожалуй, не было. Было бы слишком утомительно перечислять здесь все эти рассуждения Бебеля, столь же смелые, как и кощунственные, и изумительно нелепые и ложные. Здесь, что ни слово, то ложь, которую можно опровергнуть самою обыкновенной исторической справкой.

В одном месте Бебель выражается: Евсевий и Златоуст, жившие около 390 года после Р. X. Этого не напишет даже и мальчик. Как это жили около 390 года? Очевидно, все писалось без долгих справок и рассуждений, лишь бы было ругательно и хлестко. Для последователей Бебеля это самое главное. Заканчиваем наиболее решительными заявлениями Бебеля: Я противник не только католичества (Христианства), но и вообще всякой религии (С. 21). С точки зрения прогресса человечества, упразднение Христианства прямо-таки необходимо (С. 22). Наиболее ревностные верующие, воображая, что они делают добро, больше всего вредят человечеству (С. 24). Христианство враждебно свободе и культуре. Своим учением о пассивном повиновении “установленным Богом” властям, своею проповедью покорности и терпения… и блаженства в загробной жизни Христианство отвлекло человечество от его цели — всестороннего совершенствования (С. 25). Существования же будущей жизни не может быть доказано, ибо оно немыслимо. Все хорошее, возникшее во время господства Христианства, принадлежит не ему, а всего того злого и дурного, что оно принесло с собою, мы не хотим (С. 30). Поэтому,- заявляет Бебель,- Христианство и социализм враждебны друг другу, как вода и огонь. Так называемое доброе зерно в Христианстве, которого я, впрочем, в нем не нахожу, не принадлежит собственно исключительно Христианству, но всему человечеству, а вся суть его — это масса учений и догматов, враждебных человечеству (С. 37).

Это “зерно, которого не нахожу” и которое, однако, “принадлежит всему человечеству” (т.е. что же тогда принадлежит?), — это верх нелепости. Но каков тон? Ведь из приличия, из порядочности пред читателем-рабочим из христиан так нельзя говорить. Это может проделать только озлобленный еврей, заклятый враг Иисуса Христа, каковым и является, под личиной социализма, г. Бебель. Подобную же нелепость повторил и Каутский. После долгих рассуждений о том, кто такой был Христос, что Он делал и чему учил, после доказательству что Иисус Христос был собственно социалист (!), Каутский вдруг заявляет: Жаль, однако, что Баур не решил окончательно, жил ли Христос… Но тогда зачем же все рассуждения о Христе? И это говорил Каутский, один из немногих социалистических писателей, который, хоть снисходительно, дает небольшое место Христианству в душе социал-демократа: Христианство-де можно брать в том смысле, который соответствует социалистическим стремлениям. Выходит, не социализм надо проверить христианскою религией, а, наоборот, Христианство надо проверять учением социализма и брать из религии только то, что нравится социалисту… С развязностью и смелостью суждения в вопросах религии и науки, в которых, правду сказать, он мало смыслит, и наш Горький важно вещает: Все, что принесло нам Христианство, — мыльные пузыри [“Наша Жизнь” 1906 г. № 3].

Приведем, наконец, и свидетельство новой поэзии не особенно даровитых стихотворцев из социал-демократов. Вот, что поет кузнец:

Дзинь, бум!

Я не буду взывать к небесам,

Слезы лить и молить с малодушными,

Свою долю я выкую сам

Трудовыми руками послушными.

Но вот стихоплетство еще откровеннее.

Из “Новых песен”:

Молитесь вы, рабы, трусливые душой,

С наивной верою пред Божеством глухим.

Мы дети новых дней; позорною мольбою

Мы нашей гордости во век не оскорбим [брош. “Песни свободы”.].

Еще образчик:

Проклятие Богу, пред кем мы с мольбою

Склонялися в холод и голод зимою.

Это из “Песен революции”, издания Росс. социал-демократ. Партии.

Но довольно. Можно ли после приведенных отзывов социализма утверждать, что он может быть основан на христианской почве, что он является произведением Христианства, как некоторые проповедуют? По улицам Москвы продавали копеечную книжку “Новая нагорная проповедь”, — произведение какого-то Кармелюка. Автор прямо и открыто заявляет, что Нагорная проповедь Спасителя о смирении, кротости, любви и милости негодна и должна быть заменена совершенно противоположным учением о ненависти, мести, кровавой борьбе не на жизнь, а на смерть. Лишь в такой борьбе, а не в христианских добродетелях, труждающиеся и обремененные обретут право свое. К этой брошюрке мы еще вернемся.

Чтобы заключить все сказанное о социализме и его отношениях к религии, приводим еще ряд выдержек из социалистических писателей.

Вот что грубо и кощунственно заявил Бебель в германском рейхстаге: Мы против всех небесных авторитетов, которыми вы до сих пор морочите массы; небо мы уступаем ангелам и воробьям. Плоское и неуместное острословие!

Социалистка Штейнбах на Гамбургском съезде под рукоплескание толпы прямо заявила: Мы ни в какого Бога не веруем. А Зингер идет дальше: Мы не успокоимся, пока красное знамя не будет развеваться со всех церквей. Либкнехт заявляет: Наша обязанность — тщательное искоренение веры, и только тот достоин имени социалиста, кто, будучи сам неверующим, со всем усердием содействует распространению неверия. Моост вопит: Богословие с его небом и адом — известная чушь! Если бы даже все поповское сословие закрыло солнце, налетев, как саранча, социалистических рабочих все-таки не отвратить от их пути и целей. Любимый поэт социализма еврей Гейне оставил стихотворение, которое часто повторяется в социалистических брошюрках и книгах. Называется оно: “Зимняя сказка”. Вот оно:

Мы будем счастливей, мы будем умней,

Отбросим гнилые поверья…

Ленивому брюху мы есть не дадим,

Что добыли дельные руки,

И царство небесное здесь создадим

Себе мы без слез и без муки…

Стихотворение говорит само за себя. Ясно, что здесь отвергается всякая религия и всякая вера в загробную жизнь.

IV

После таких столь откровенных заявлений можно ли придавать значение проповеди некоторых социалистов (Морелли, Кабе, отчасти даже Каутский и др.), которые хотят доказать, что и Христианство в начале своего появления в мире проповедовало социализм?

Вот лукавый отзыв Каутского: Социалистическое движение стоить ближе к древнему Христианству, чем всякое другое современное движение (?); оба они — пролетарского происхождения… Правда, свою печать на Христианство положил беспомощный нищий пролетариат, а не смелый борющийся, но все-таки пролетарское стремление к уничтожению классовых различий вполне соединимо с христианским учением, с Евангелием. Вот тут и пойми, какое же здесь собственно Христианство разумеется и какой социализм!..

У нас в России появилась недавно книжечка: “Рассказы из Русской Истории” г. Шишко, где наряду с такими явно нелепыми уверениями, будто бы Пилат передал Христа на суд первосвященникам (на самом деле было обратное), читаем открытие о том, что у христиан было имущество общее, что Иисус Христос был врагом всех богатых и что Он отвергал власть человека над человеком (С. 12-13).

Обыкновенно ссылаются на некоторые наставления Иисуса Христа и затем на жизнь первых христиан в Иерусалиме, чтобы показать, что Иисус Христос был учителем социализма.

По учению социализма, счастье людей осуществится при равномерном распределении между ними всех имуществ. Все должно быть общее и все поровну; ничего своего; собственность есть кража (слова Прудона); собственность — чужое добро (выражение Лассаля); капитал есть результат грабительства (слова Маркса); собственность отрицается и Христианством и должна быть уничтожена (это учение Толстого).

Так ли учит Христианство? Ни в Ветхом Завете, который предшествовал Новому и был изначальным и подготовительным словом того же Божественного Откровения, которое мы видим в Новом Завете, ни в учении Иисуса Христа и Его апостолов нельзя найти ничего в опровержение понятий и права собственности. Власть над землею и земными существами и предметами даровал Господь человеку при творении. И сказал Господь: Сотворим человека по образу нашему и по подобию нашему: и да владычествует он над рыбами морскими и над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися на земле (Быт. 1:26 ср. 9:1). Здесь же человеку в его блаженном состоянии заповедан труд — хранить и возделывать рай, труд святости, труд радости, как выражение потребности человека и как условие его большего и большего совершенства и вместе с тем и большего господства над природою. После грехопадения не отнято у человека это право собственности, но достижение ее стало сопровождаться тоже трудом, но уже трудом тяжким, изнурительным. Такой труд — есть плод греха; труд радостный и благословенный есть плод святости и добродетели. Это бы нужно помнить социалистам, возмущающимся тяготою труда и думающим уравнением всех благ земли, без нравственного перерождения людей, создать человеку счастье и радость “святого труда”, как поется в их песнях.

Мы видим в Ветхом Завете, что Бог и богатит Иова, и отнимает у него имущество; видим Его благоволение к богатому Аврааму, к одинокому и бедному Иакову, и к тому же Иакову разбогатевшему; видим благоволение Господа к пастуху Давиду и неблаговоление к царю Саулу; видим любовь к Давиду на царском престоле, и укор ему же на том же престоле; видим умножение благ земных во Израиле, но без разделения их поровну: видим богача Вооза и нищую Руфь, равно угодивших Богу. Господь смотрит на сердца людей и на их нравственное расположение: и в богатстве и в бедности Иов не согрешил пред Богом, — вот в чем существо Богоугождения. В общем мироправлении Божием в неравномерности распределения благ земных Библия видит планы Божества, воспитательные для человека и Богу одному ведомые; Господь делает нищими и обогащает, унижает и возвышает (1 Царств. 2:7). От Господа стопы человеку исправляются. Бедность и богатство — от Господа (Сир. 11:14). Таковы воззрения Ветхого Завета. Они перешли и в Новый.

Христос Спаситель не отвергал права собственности. Но Он учил, что блага земные — не цель, а только средство для достижения цели — царства Божия, нравственного самоусовершенствования. Он учил, что жизнь человека не зависит, не ценится от изобилия имения его; Он предупреждал, чтобы в богатстве человек обладал им и был свободен, а не наоборот; чтобы богатство не владело человеком и не делало его рабом; Он говорил, что собирание материального богатства без “обогащения в Боге” есть безумие и зло (См. Лк. гл. 12). Поэтому для одних богатство могло служить помехою для Царства Божия, а для других, напротив, средством для делания добра: Продавайте имения и давайте милостыню; приготовляйте себе влагалища неветшающие, сокровище не оскудевающее на небесах; где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (ст. 33-34). Душа больше пищи (ст. 23). И все же нигде и никому Он не повелевал непременно делить имущество. Продавайте имение и давайте милостыню,- говорит Он. Но продажа предполагает собственность, милостыня же вовсе не коммунизм, а добровольная передача своей собственности другому тоже в собственность, и притом одному больше, другому меньше, смотря по расположению и усмотрению дающего. Для убеждения в этом стоит только прочитать и вспомнить притчу Евангелия о разной плате работникам в винограднике (Мф. 20:1-16).

Если хочешь быть совершенным, продай имение твое и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах,— заповедует Спаситель богатому юноше (Мф. 19:21). Но на этих словах не может утверждать своей правды социализм. “Если хочешь”, — а разве у социалистов есть “если хочешь”? “Быть совершенным”, — а разве у социалистов цель предполагаемого насильственного раздела имуществ есть нравственное совершенство? “Сокровище на небесах”, — а разве такое сокровище, говоря по совести, имеют в виду социалисты? Припомните только социалистическую песенку:

Царство небесное здесь создадим

Себе мы без слез и без муки.

Спаситель, правда, собственности своей не имел; но делал Он это Сам добровольно, ради свободы в благовестии. Но Он Сам же сказал: Блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 21:25). Разве социализм учит этому? Не совершенно ли обратному? Он хочет все “принять и взять”, но не давать. А главное, Спаситель, приглашая к раздаянию имущества, имел в виду добровольное и нравственное решение, а не принудительное. Учитель, раздели между мною и братом имение,— просить его некто. Спаситель говорит: Кто Меня поставить судить и делить вас? Но тут же переводит Он наставление на нравственную почву и поучает: Смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия имения его. В пояснение сказанного, Спаситель здесь же приводит известную притчу о любостяжательном богаче. (Лк. 12:13-20).

Богач этот осужден Спасителем. В этом опять видят социалисты для себя опору: “Христос ненавидел богатых”. Это неправда. Верно только то, что некоторых богатых Господь осуждал, и именно за то, что они попадали в рабство богатству и жизненным благам. Он осудил богача и восхвалил бедняка в притче о богаче и Лазаре; Он восхвалил бедную вдову за ее две лепты и осудил богатых фарисеев. Но за что хвалил и осуждал? Разве за то, что богатые — богаты, а бедные — бедны? Разве за то, что бедные добиваются имуществ от богатых? Ничего подобного. Одновременно богатые женщины служили Спасителю от имений своих добровольно; в домах людей богатых Спаситель бывал и не гнушался их угощением и гостеприимством. Иосиф Аримафейский и Никодим, богатые люди, были учениками Иисуса Христа, и Он не повелевал им раздавать имений. А в притче о талантах Спаситель осудил не того, кто имел более всех, 5 талантов, а того, кто имел один. Что это значит? А то значит, что ни богатство само по себе не губит человека, ни бедность сама по себе не спасает. Все зависит от душевного настроения человека и от его нравственного состояния. Можно, обладая имуществом, сохранить полную свободу и независимость духа и не прилеплять к богатству сердца, а можно, ничего не имея, только и помышлять о богатстве, прилепляться к нему духом, гореть завистью и злобою к богатым, и, таким образом, быть в рабстве у своего духовного идола, — умопредставляемого богатства.

Это все равно, как разврат. Можно, имея жену, быть целомудренным в мыслях и свободным от нечистых пожеланий, и можно, не имея жены, развратить мозг и душу постоянными нечистыми желаниями, соблазнительными образами, мыслями, преследующими развратника и наяву и во сне. Тоже мы видим и в обсуждаемом вопросе. Социализм только и мечтает о благах земных, о пище, одежде, о жилище, капиталах, только о них и думает и говорит; видя богатых, он ненавидит их и завидует. Скажите, оправдает ли такое настроение Христианство? Нет, здесь именно и уместно наставление, данное богатому юноше: “Если хочешь совершенным быть и иметь сокровище на небе, — откажись совсем от всякого имущества; таким оно — вред. И откажись, прежде всего, от этой жадности к богатству, которая тем больше распаляется, чем далее отстоит у тебя предмет твоих пожеланий”.

Как же относится Христианство к богатым?… В то время, как социализм им завидует и их ненавидит, Христианство их жалеет. Да, именно жалеет. Почему же? Да потому, что богатство представляет большое искушение, большой соблазн для человека, большую нравственную опасность; не всякому, нет, редкому человеку по силам воспользоваться им к добру и не употребить его во зло. Вечно слово Христово и страшно: Трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие. Устрашились даже апостолы этих слов: Господи, кто же может после этого спастись? — спрашивают они, — то есть кто же свободен от пристрастий к благам земным? Человеку это невозможно, Богу же все возможно. Так ответил Спаситель. К Богу, к религии, ко Христу и Его учению, к Его благодатной помощи идите, люди, и там спасетесь от рабства земле и ее порабощающим благам.

Но социализм, мы видим, идет путем совершенно обратным. Так, ведь и красота, и молодость, и дарования могут быть нравственно опасны для христианина, порождая гордость, тщеславие, толкая на соблазн и разврат. Что же, и эти дары надо раздать и поделить поровну? Нет, и здесь, при помощи Бога, при добровольном желании нравственной чистоты, можно уберечься от зла и порока. И мы видим в Христианстве, в частности и относительно опасности богатства, как от Бога все возможно: видим богатого Закхея — мытаря; видим богатого Лазаря с сестрами Марфой и Марией; видим проконсула Кипра Сергия — Павла, богатого и знатного Дионисия Ареопагита, видим царедворцев из дома Кесаря римского, видим в апостольское время немало людей богатых и властных, принимающих Христианство. Что же? Каждый из них по-своему и добровольно распоряжается своим имением: Закхей половину отдает нищим; ап. Павел оставляет богатую свою семью и питается трудами рук своих; Мария большие деньги тратит на душистое миро, чтобы помазать ноги Иисуса… Видим, что осудил за это Марию один из учеников Иисуса Христа, и говорит: Зачем такая трата? Лучше бы продать миро и деньги раздать нищим. Под этими словами сколько и теперешних христиан, и особенно из увлекающихся социализмом, подписались бы с готовностью! А ведь говоривший-то был Иуда… Это надо помнить. А вот Анастасия Узоразрешительница и преподобный Антоний, — эти все свое имение роздали; тысячи других христиан поступили так же. В Иерусалимской церкви, наконец, видим мы и общение имуществ, — это осуществление мечты социалистов. Но это общение имуществ, на которое так любят ссылаться социалисты в оправдание своего учения, совершенно ничего не говорит в их пользу. Прочитаем об этом в кн. Деян. апостольских.

У множества уверовавших было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, кто в чем имел нужду (Деян. 2:44-45; 4:32-35).

Чтобы хорошо понять это место из священной книги, надо прочитать ее всю, надо знать о деятельности апостолов и об устроении ими христианских общин не в одном только Иерусалиме; надо, прежде всего, вдуматься в смысл того явления, которое описано в только что приведенных словах Деяний.

Прочитаем еще несколько стихов.

Так Иосия, прозванный от апостолов Варнавою, что значит: сын утешения, у которого была своя земля, продав ее, принес деньги и положил к ногам апостолов. Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам апостолов. Но Петр сказал: “Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти находилось? Для чего ты положил это в сердце твоем? Ты солгал не человекам, а Богу”. Услышав эти слова, Анания пал бездыханен. Так же была наказана и соучастница лжи, жена его Сапфира (Деян. 4:36-5:10).

Рассмотрим это все, и сравним с учением социализма. Какая основная причина общения имуществ в церкви Иерусалимской? Вот она: У множества уверовавших было одно сердце и одна душа. Они были объединены началом любви, которая и давала в жизни такие благотворные результаты. У первых христиан не было противоречия между учением их и их жизнью.

На том ли основании требует социализм поделить все имущества? Мы видели, что до религиозно-нравственных соображений социализму нет дела. Он желает объединить человечество не на основе любви, единодушия и единосердечия, а на началах экономических, прельщая людей мечтою, что принудительно можно совершенно уничтожить среди них всякое неравенство, богатство и бедность. Ясно, что социализм здесь берет только следствие, но без причины, и поэтому так же далек от Христианства, как далеко, например, обыкновенное употребление вина и хлеба от Таинства Причащения, как далеко купанье ребенка в ванне от Таинства Крещения. Здесь только видимое сходство, но глубокое внутреннее различие.

Далее, тот ли коммунизм мы видим у первых христиан, о котором мечтают социалисты? Нет. Мы видим здесь, выражаясь языком писателей социалистических, коммунизм потребления, а не коммунизм производства. Последний-то и является главным в социализме, и от него собственно зависит общность потребления. Иначе христиане все бы скоро распродали и роздали,— а дальше что? Их община была не экономическая, а религиозно-нравственная. Это надо знать и помнить твердо.

Отрицалась ли первыми христианами собственность при том общении имуществ, которое мы видели в церкви Иерусалимской? Иначе говоря, принудительно ли совершалась продажа имений и внесение денег в общую кассу, обязательно ли это было для всех христиан первого времени? Ни то, ни другое, ни третье. В той же книге Деяний читаем, что Мария, мать Иоанна Марка, имела собственный дом в Иерусалиме (12:12). Из слов ап. Петра к Анании: чем ты владел, не твое ли было и проч., заключаем, что ничего принудительного в продаже имений не было, а если Анания с Сапфирою были наказаны, то наказаны не за то, что оставили собственность у себя, а за обман, за ложь с целями тщеславия. Никто не заставлял их продавать имения, но они захотели обманом пользоваться равными правами со всеми, может быть, даже сообразив и рассчитав, что им очень выгодно внести часть имения в общую сокровищницу и затем поступить на общественное содержание. Таким образом, у Анании с женою не было того, что одно ценно в Христианстве: нравственной чистоты целей, намерений и побуждений. Но предположим даже, что они были богаты, и вклад, ими сделанный, был велик, что, следовательно, здесь не может быть речи просто о выгодной сделке с их стороны. И опять, с нравственной, с христианской точки зрения, дело не меняется. Ничего не стоит жертва, которая принесена неохотно, по принуждению, по простому подражанию, но против воли, лицемерно или тщеславно. Нет никакой разницы в нравственной настроенности: остаться ли при имении и прилепиться к нему сердцем, или хоть продать его и раздать, но в душе хранить сожаление о нем, привязанность к нему. Посему и этот подвиг раздаяния имущества, и всякий другой подвиг восхваляется и ценится Христианством только тогда, когда он совершается добровольно. И теперь есть общежительные монастыри: принимающее обеты монашества отказываются от собственности: на Афоне даже тело монаха, у которого найдут после смерти деньги или имение, выбрасывают и лишают погребения. Но это подвиги добровольные, а не принудительные; они обязательны для тех, кто сам себя обязал ими. Поэтому и у первых христиан мы видим общение имуществ только в церкви Иерусалимской. Другие церкви, основанные апостолами, такого опыта не делали. Антиохийские христиане, христиане в Ахаии и Македонии собирают пожертвования иногда и во время богослужения и посылают их чрез апостолов другим бедным церквам. В кн. Деяний читаем: Ученики (в Антиохии) положили каждый по достатку своему послать пособие братиям, живущим в Иудее, что и сделали, послав собранное к пресвитерам (т.е. к священникам) чрез Варнаву и Савла (Деян. 11:29-30). К Коринфянам апостол Павел пишет: При сборе же для святых (т.е. для христиан) поступайте так, как я установил в церквах галатийских. В первый день недели (т.е. в воскресенье, когда христиане собирались на молитву общую) каждый из вас пусть отлагает от себя и сберегает сколько позволит ему состояние (1 Кор. 16:1-3). Стоит далее почитать 8 и 9 главы из второго послания того же апостола к Коринфянам, чтобы увидеть истинный дух и движущее начало в раздаче имений.

Уведомляем вас, братие, о благодати Божией, данной церквам Македонским, ибо они среди великого испытания скорбями преизобилуют радостию; и глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия. Ибо они доброхотны по силам и сверх сил (я свидетель). Они весьма убедительно просили нас принять дар и участие их в служении святым (т.е. в помощь христианам). А как вы изобилуете всем: верою и словом, и познанием, и всяким усердием, и любовию, так изобилуйте и сею добродетелию. Говорю это не в виде повеления… Я даю на это совет… При сем скажу… каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением: ибо доброхотно дающего любит Бог.

Кажется, яснее ясного здесь выражено воззрение Христианства на источник общения имуществ. Мы заключим указанием, что общение имуществ, даже добровольно предпринятое в Иерусалиме, скоро вызвало злоупотребления и раздоры как бы в оправдание старинной поговорки: Communio — mater rixarum, т.е. общение — мать раздоров. Ибо, где люди, там и страсти. Что же апостолы? Поддерживали во что бы то ни стало общение имуществ? Нет. Сначала они избрали для служения трапезам себе в помощники семь особых мужей (см. Деян. 6 гл.), а затем общение имуществ совершенно прекращается в Иерусалиме: поддерживать насильно и внешне то, что не вытекало из добровольного и внутреннего настроения христиан, апостолы не пожелали, а после в других церквах этой попытки общения имуществ мы уже не видим. Значит, явление это было временным и необязательным для Христианства. Не запрещается оно и теперь; напротив, оно поощряется; мы это видим в монастырях. С радостью приветствовал бы его всякий христианин и в мире, вне обителей, но не как насильственно и принудительно проводимый строй жизни, что хотели бы сделать социалисты, — а как результат того, что было у первых христиан: сердце едино и душа едина. Когда это главное достигнуто, второстепенное и выводное придет само собою. Но, не посеявши зерна, нечего ждать всходов и тем более плода. Не железом и кровью, а миром и любовью во Христе может быть соединено человечество. А без любви, при насилии будет действовать Христов закон: поднявший меч — мечом погибнет. Общение, основанное на принуждении и насилии, рассыплется в спорах и погибнет во взаимной ненависти. Люди бедные и обездоленные были близки сердцу Спасителя, и Он звал их к Себе, обещая им покой, но какая разница Его призыва от зова социалистов! Спаситель говорить: Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим (Мф. 11:28-29).

Поставьте рядом призывы социализма: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” “В борьбе обретешь ты право свое”.

И, наконец:

На воров, на собак – на богатых!

Бей, души их, злодеев проклятых!

Выводы из этих сопоставлений ясны.

Итак, социализм, как религиозное учение, есть нелепость, и основываться на христианской нравственности, на Евангелии, он не имеет ни малейшего права. Сходство его с Христианством видимое, случайное, внешнее; оно — в словах и буквах, в звуках, выражающих то или иное понятие, но не в самых понятиях. По своей сущности социализм совершенно противоположен Христианству, несоединим с ним, “как огонь и вода”, по откровенному заявлению г. Бебеля, этого самого видного деятеля современной социал-демократии. Скажем больше: социализм совершенно устраняет Христианство и хочет стать на его место. Он желает преобразовать весь мир, все человечество, он берет на себя ту всемирную задачу, которую указал Христос для Своей Церкви: шедше в мир весь, проповедуйте Евангелие всей твари; шедше научите все народы. Он обещает вне религии создать для людей царство вечного счастья.

Посмотрим, на каких основах, какими средствами социализм обещает выполнить свое обещание, каково его обетованное счастие и можем ли мы довериться его гордым обещаниям.

V

Мы намеренно очень долго и подробно остановились на отношениях социализма к религии и Христианству. Главные представители социализма, как мы видели, нескрываемо заявляют о том, что, прежде всего, они желают сделать движение народных масс атеистическим. Так как учение, претендующее обновить и пересоздать всю жизнь людей, по необходимости, должно быть связным, стройным и последовательным, то из указанных отношений социализма к религии и Христианству, как из зерна, вытекают и все прочие стороны этого учения — все мировоззрение социализма и самые способы его воздействия на жизнь людей.

Первый вопрос, после отрицания религии, есть вопрос о духовном мире в человеке, о душе и ее бессмертии. Есть ли что-либо по смерти? Есть ли жизнь после могилы? Всякому ясно, что тот или иной ответ на вопросы о бессмертии далеко небезразличен для жизни и ее устройства.

Мы знаем, как на эти вопросы везде и всегда отвечало общечеловеческое сознание. Всегда и везде люди верили, что, кроме телесного, в человеке есть начало духовное, что именно душа человека вступает в религиозный союз с Богом, что душа человеческая бессмертна.

Я сейчас говорю; вы меня слушаете, понимаете мою мысль, делаете ее своею. Какой процесс происходит? Ясно, что не телесный, а какой-то иной. Ясно, что и самая мысль — явление не телесное: ее нельзя взвесить, измерить в длину и ширину. Это — процесс духовный. А дух не разлагается, следовательно, не умирает: он бессмертен. Так разумом человек приходить к признанию души и ее бессмертия, ее особых духовных запросов. И всегда человек дорожил своею душою, дорожил правом вечной жизни духа и к ней стремился. Известный путешественник Ливингстон, которому удалось пройти почти все страны, объехать все моря, говорит нам о такой именно вере, свойственной даже самым диким народам: С этою верою негр находить себе защиту от врагов; с нею он бесстрашно пускается на гнилой доске в открытое море, уходить в глубину лесов, вступает в неравный бой с тигром и, возвращаясь, ложится под открытым небом. А когда он испускает дух в когтях зверя, он поднимает взор свой к небу, ища там примирения.

То, что древнему человеку и язычнику предносилось только как темное предчувствие, Христианство указало ясно и определенно. Выше всего ставить Евангелие заботу о душе. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убити… Не только удовлетворение всех жизненных телесных потребностей и распределение земных благ между всеми людьми поровну не даст человеку счастья, но и обладание всем миром, всеми его сокровищами, полное господство над вселенной не принесет человеку удовлетворения, если его приходится покупать ценою погибели души. Да и не может мир удовлетворить запросам духа; они выше мира, они идут в бесконечность. При сытости тела может тосковать душа, и это состояние заставило древнего мудреца-царя, владевшего всеми сокровищами мира, сказать: все суета и томление духа (Еккл. 2:11). К таковому выводу пришел он после того, как дал себе волю и возможность удовлетворить всем желаниям своим на земле. Не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих,— говорит Спаситель (Мф. 4:4). Он же учит: Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или: что человек даст взамен души своей? (Мф. 16:26).

Жизнь человека не ограничивается землею, она продолжается и за могилою; там будет суд, там будет вечное, бесконечное развитие жизни, там удовлетворение всех запросов души, на которые здесь на земле нет ответа. Жизнь земная есть путь, есть средство, а цель выше ее и дальше ее, цель — на небе. И возвратится тело в землю, как оно было, и дух возвратится к Богу, Который и дал его. Это знали и в Ветхом Завете. А в Новом это яснее ясного: Надлежит человеку однажды умереть, потом суд. Нового неба и новой земли по обетованию Божию мы ожидаем, где живет вечная правда. Знаем, что когда земной наш дом, эта храмина тела, разрушится, мы имеем от Бога приготовленное жилище, дом нерукотворенный и вечный. Там праведники просветятся, как солнце, в царстве Отца их (Евр. 9:27; 2 Петр. 3:13; 2 Кор. 5:1; Мф. 13:43).

Таково вкратце всем нам известное учение Христианства о духовном мире в человеке о бессмертии души.

Как смотрит на это учение социализм? Он смотрит на него с нескрываемым отрицанием и презрением. Он все для человека полагает в земле, и только в земле. Ищите, прежде всего, царствия Божия и правды его, и все прочее приложится вам, говорит Евангелие. Социализм ищет не только прежде всего, но исключительно этого прочего, т.е. земного благополучия, и в нем и полагает все свои желания и все стремления без остатка. Как бы так он говорит человеку: “Знай, человек, что ты — только умное животное. При жизни ты был нечто, после смерти ты — ничто. Ни Бога, ни духовного мира, ни души, ни неба, ни суда, ни бессмертия нет!” Естествознание,- по словам Бебеля,- сделало сотворение мира мифом, математика и физика показали, что небо есть только воздушное образование. Вся эта легкомысленная болтовня кажется для Бебеля вполне убедительною. Наука показала — и конец. Какая наука, что именно показала, почему нет ни одного истинного и глубокого ученого безрелигиозного и неверующего, — об этом Бебель умалчивает. Так надо, так выгодно для социализма — и всем разговорам конец. С не меньшим легкомыслием и Энгельс в небольшой брошюрке [Фр. Энгельс: “От идеализма к материализму”. Стр. 17] буквально на восьми строках с развязностью и самоуверенностью разрешает вопрос о душе: “дикарям-де снились сны; они и решили, что есть у человека душа. С тех пор и верят в душу, которой на самом деле нет”. Такое отрицание духовного мира социалистам представляется великим достоинством их учений. Бебель по этому поводу замечает: Убеждение, что небо на земле, а умереть — значить покончиться, заставит жить людей более по естественному. Что такое: по естественному, Бебель не объясняет, забывая, что каждый поймет это, как ему угодно, но мы должны запомнить это выражение: оно нам многое объяснит. А теперь только спросим: звери живут по естественному или нет? Ясно, что по естественному, иначе они жить не могут. Что же, зверь сытый заботится о том, чтобы и сосед его был сытым? Тоже ясно, что нет. В таком случае примените эту естественную жизнь к людям и выйдет, что все разговоры о том, чтобы всем людям жилось счастливо и хорошо, что все нужно делить поровну, являются самыми неестественными. Еще: естественно ли заботиться о будущем, которое наступит после моей земной смерти? При христианской вере естественно: к тому побуждает мысль о моем бессмертии, об ответе пред Высшею Правдою и более всего — любовь к людям. С христианской точки зрения, вполне естественным представляется рассказ наших детских хрестоматий: “Дедушка, — спросили дряхлого старика, — зачем ты садишь эту яблоню? Ведь тебе не дожить до плодов. Кто же будет пользоваться ими?” — “Мои благодарные внуки”, — отвечал старик. — Такой ответ понятен в устах верующего. Но как на него должен смотреть социалист? Вот как. Какую цену, — говорит Лассаль в речи своей рабочим, — какую цену может иметь для вас мысль, что настоящее ваше положение лучше, чем положение рабочих за 80, 200 или 300 лет, и какое это может доставить вам удовлетворение? То, что сказано Лассалем о прошлом, приложимо и к будущему. Тот же Лассаль, основываясь на отрицании бессмертия души, как мы уже отметили выше, отвергал право родителей завещать детям нажитое имение и всякое право наследства, так как “загробной воли” у человека нет и быть не может. Для социалиста, живущего “по естественному”, без веры в Бога, без веры в духовный мир и бессмертие, совершенно неестественны всякие заботы о людях и всякие думы о будущем. “Будем есть и пить, ибо завтра умрем” — вот философия неверов, равная философии бессловесных. И понятно, что земная жизнь, при отсутствии духовных запросов, в глазах социализма приобретает исключительное и единственное значение. Здесь они договариваются до невероятных утверждений.

Менгер, профессор, ученый человек, не стыдится писать в своей ученой книге “Новое государство”: Религиозная жизнь только внешним образом выражается в отдельных действиях — в молитве, посещениях храмов, в принесении жертв, которые лишь в незначительной степени изменяют общее течение человеческой жизни. Напротив, переход к практическому социализму предполагает поистине полное возрождение человека, потому что здесь как раз то, что составляет собственно содержание человеческой жизни, именно хозяйственная работа и потребление хозяйственных благ, подвергается коренному изменению [Стр. 314]. Итак, вот где собственно содержание человеческой жизни: хозяйственная работа и потребление хозяйственных благ… Это, оказывается, несравненно глубже религии. Как это жалко и узко!

Интересно, какая же разница человека от пчелы и муравья?

Как пусто и как холодно становится от такого учения! Вспоминаются нам слова великого нашего писателя Достоевского: Без веры в свою душу и в ея безсмертие бытие человека неестественно, немыслимо, невыносимо [“Дневн. Писат.” 1876 г., № 12]. И сами социалисты невольно признаются в этом. Несколько лет тому назад Лейпцигская социал-демократическая “Народная Газета” писала: Нет загробной жизни, нет воскресенья, нет никакой сверхъестественной божественной силы… Какой же смысл жить и мучиться?! Такой ад на земле, такое бессмыслие и жизни, и смерти приносит это безверие. Спросим и себя самих: неужели наши симпатии на стороне тех, кто только и думает об одних материальных благах, о расчетах, о приобретении? Нет и нет! Душа человеческая вопиет против такого жалкого взгляда, против такого узкого взгляда на существо человеческой жизни и дарит своими симпатиями людей, имеющих стать выше соображений корысти и сытости, выше всего временного. Мы ценим героев любви, труда и подвига во имя ближних, смотрящих далеко вдаль, в будущее человечества, умеющих себе во всем отказать и даже умереть ради возвышенных интересов духа человеческого. Люди почитают святых, прославляют героев и подвижников, но не видно, чтобы почитали ищущих только то, что, по Менгеру, составляет собственно содержание человеческой жизни, именно хозяйственную работу и потребление хозяйственных благ. Не помнится, чтобы таковым ставили памятники, чтобы в честь их писались поэмы…

Станем, однако, на время на точку зрения социализма. С давних пор, еще со времен Фурье, социализм заявил, что он желает “восстановить плоть в ее правах”. По мнению социалистических писателей, “все в мире произошло из желудка”; “из желудка” и вся история человечества; иных побуждений и основ жизни оно будто бы никогда не знало. По мнению Каутского, даже Христианство с его возвышенным нравственным учением создано тем же путем, и не Христос создал то или другое течение жизни человеческой, напротив, Он Сам со Своим учением создан современными Ему течениями, и именно — временем императора Каракаллы… Заметим здесь кстати, что Каракалла жил после Христа чрез три века, и Каутский, по обычаю “научных” деятелей социализма, в данной “научной” справке допустил, как видите, немаленькую ошибку, по примеру Бебеля… Для обсуждения интересующего нас вопроса это весьма характерно. Итак, все от желудка и все к желудку. Цель жизни человека и государства — одно материальное благополучие, сытость и физическое довольство. Допустим этот идеал скотного двора. Но посмотрите, какой неожиданный вывод! Спросим: а капитализм, против которого так злобно борется социализм, не к тому же самому стремится? Разве его идеал не в обладании земным благополучием? Разве он, в конце концов, не то же самое, что и социализм по своим началам, целям и стремлениям? Итак, враги ли это?

Ясное дело, что по внутреннему содержанию, по своим идеальным стремлениям, социализм и капитализм — братья, а не враги, это единомышленники, а не противники. И посмотрите, деятели капитализма (напр., всесветно-известный Ротшильд) и создатели социализма (Лассаль, Маркс, Бебель, Энгельс, Либкнехт, Каутский и др.) вышли из одного и того же еврейского племени, которое с тех пор, как мы его знаем в истории, было необыкновенно предано земным стяжаниям, которое отвергло пророков и Христа только за то, что они ему обещали духовное царство истины, а не земное, чувственное царство, со всеми благами мира и всемирным господством над людьми. История Иуды, предавшего Христа за сребренники, — типичная история для этого племени.

Глубокий и грубый материализм характеризует социалистическое учение и совершенно роднит его с капитализмом.

Но почему же они враждуют? Ответ был бы ясный и простой: они не поделили одного и того же блага, которое они считают главным и единственным, именно — земного благополучия. Капитализм забирает его себе одному, социализм желает разделить его между всеми поровну. Во имя чего же?

Во имя свободы, братства и равенства, во имя справедливости и любви! Так отвечает социализм и, таким образом, в своих, по крайней мере, показных, суждениях переходит на нравственную почву.

VI

Переходим теперь и мы к оценке социализма с нравственной точки зрения. На чем основать и чем доказать можно эти понятия чисто-нравственныt: свобода, братство, равенство, любовь и справедливость? Для человека, верующего в Бога, в Его закон, признающего душу и еt бессмертие, все эти понятия — близкие, родные, убедительные. Бог есть Любовь; человек — образ Божий; оттого любовь есть закон жизни, дыхание жизни христианина; оттого в другом человеке он видит образ Божий и, любя ближнего, тем самым проявляет свою любовь к Богу… Но “предоставив небо воробьям”, отвергнув душу и бессмертие, ограничив все землею, на чем же социализм может основать нравственные требования? Почему, с точки зрения социализма, я должен быть справедливым, и что такое справедливость? Почему я должен любить людей, за что, да и что такое любовь? И что это такое: свобода, братство и равенство? Почему я должен подчинить им свою жизнь? Все это для социализма, раз он отверг религию и бессмертие,— все это вопросы неразрешимые и полные противоречий.

Возможна ли нравственность без религии и без признания в человеке духовнаго начала, и какая это нравственность? Кто дает ей содержание и кто обяжет человека свободно и любовно, по убеждению, ей подчиниться? Ведь нравственность есть только практическое приложение известных религиозных воззрений. Утверждать же, что можно жить только одною нравственностью без религиозной веры — это, выражаясь грубо, все равно, что думать, будто бы можно двигать культуру одними машинистами без науки механики, или нагревать комнату одним дымом без огня.

Последствия исчезновения религиозного чувства в области нравственных настроений и деятельности так изображает Масарик в известной книге — “Философские и социологические основания марксизма” (С. 505) [Генц. “Социализм”. Стр. 90]: Маркс и Энгельс на место Бога поставили материю и отдались во власть слепого случая. Энгельс вполне последовательно видит в слепом зле движущую мировую силу; история делается слепыми страстями хищности и жажды власти. В слепом и ничтожном мире нет ни места, ни времени для радости и любви. Когда Христос испустил дух Свой, рассказывает евангелист, стало темно на земле и солнце потускнело: так же затемняется и внутренняя жизнь человека, когда в нем умирает вера в Божество, или когда человек убивает ее. Социализм убил веру в Бога и в мир духовный, и стало в нем темно и солнце померкло; в нем не может быть ни учения о нравственности, ни побуждений следовать ей. Зачем же, в таком случае, социалисты взывают к любви, к братству и справедливости, зачем они говорят о нравственности и честности? Все прокламации, все речи, все воззвания социалистические полны постоянными напоминаниями о нравственных началах. Либкнехт в брошюре “От обороны к нападению”, изложив желания социализма, восклицает: Порядок в равенстве вместо беспорядка в подчинении — вот чего мы хотим! И какой честный человек найдет это несправедливым (С. 60). Но что же такое честность и что такое справедливость? Есть ли и могут ли быть на эти вопросы ответы в самом социализме, — ответы, не взятые напрокат и временно из Христианства? Разберемся в этом вопросе.

Чтобы быть нравственным, надобно прежде всего знать, что нравственно и что безнравственно; надобно правильно различать добро от зла. Верующему человеку это дает религия. Откуда же это возьмет социализм? Можно ответить: голос совести подсказывает. Но голос совести — это голос не из духовного ли мира? А затем: разве совесть не нуждается в руководстве? После грехопадения этот внутренний нравственный закон, живущий в человеке, повредился и нуждается в руководстве закона внешнего, исходящего от Того же Законодателя, Который даровал и совесть, т.е. от Бога. Так, у всех людей есть и ум; но ум может воспринимать и истину и ложь. То же видим и с совестью. Одного она мучит за то, что человек отомстил убийством за убийство его родственника. Это у христианина. Другого совесть мучит, если он не отомстил крови убитого брата. Это у мусульманина. Мусульманин имеет много жен и спокоен в душе. Христианина это мучило бы и заставило бы стыдиться. Итак, повторяем, совесть нуждается в руководстве, которое и дает ей истинная, Богооткровенная религия. Где же найдет это руководство социализм, если он отверг религию? Тут и выступает мысль Бебеля, которую мы выше подчеркнули: без веры в Бога человек живет “тем более по естественному”. Жить естественно — это все равно, что жить по природе. Спросите же природу: знает она нравственное и безнравственное? Она знает высокое и низкое, горячее и холодное, но доброго и злого она не различает. Это различает только душа человека. Ни одно животное в этом отношении не похоже на человека, ни одно животное не задумывается над тем, честно ли или бесчестно оно поступает. Животное знает только полезное и приятное, а человек еще знает должное. И социализм, отрицая Бога и душу, должен, по необходимости, все поведение свести к полезному и приятному, и только этими понятиями направлять жизнь человеческую. Но на полезном и приятном нельзя утвердить нравственного. Приятное у всех различно; что для одного удовольствие, для другого неприятность; тут не только молодого и старого не сравняешь, но и двух людей одного возраста нельзя уравнять. А затем, если и одному и другому нравится одно и то же, и оба хотят этим предметом удовольствия обладать, то отсюда родится не любовь и братство, а ненависть и вражда. То что также не все признают одно и то же полезным. Пользу того или другого еще надо доказать; польза, большею частью, выясняется после опыта, а человеку для определения своего поведения надобно знать, полезно ли оно до того или другого поступка; к тому же одна и та же вещь, одно и то же явление имеет и полезные и вредные стороны. Полезное, кроме того, не всегда приятно: отрезать руку при антоновом огне полезно, но неприятно. Полезное чаще всего полезно в отдаленном будущем: а раз нет веры в бессмертие и душу, то к чему мне упоминание о будущем? Доктору нужно лечить заразного больного. Он знает, что это полезно для больного и для людей, но это вредно для самого доктора: он сам может заразиться и умереть. Докажите же ему, что ему полезно заразиться, умереть и оставить семью в нищете, докажите ему, без Христианства и религии, что вообще для пользы другого человек должен подвергаться опасности. У верующего человека здесь выступает сознание долга пред Богом и ближними, и мы видим тысячи геройских подвигов и жертв на основе религиозно-определенного долга. Что же дает вместо этого социализм? Упоминание о природе? Но природа боится смерти; это каждый сознает…

Далее: знает ли природа о любви? В природе, напротив, мы видим господство грубого себялюбия, называемого зверством.

Собака не только не интересуется знать, имеет ли другая собака пищу, но если и увидит эту пищу, то старается отнять ее. Это без долгих объяснений понятно. Говорят: но в человеке от природы заметны так называемые альтруистические чувства, т.е. чувства любви к себе подобным. Но, во-первых, они воспитаны в человеке длинным рядом веков и тысячелетий под воздействием религии. А, во-вторых, если рядом с альтруистическими живут и действуют в человеке эгоистические чувства, то почему же он должен предпочитать первые вторым? Не ближе ли эгоизм? “Своя рубашка ближе к телу”, — говорит и пословица народная.

Знает ли природа равенство и свободу? На это много потрачено кликов и речей. Знаменитая “Декларация прав человека”, которою так увлекается социализм, с этого именно и начинается: “Люди все рождаются по природе свободными и равными”… До чего же можно дойти в увлечениях! Родился ребенок. Вот свободный человек! Разве только в насмешку можно назвать его свободным. Попробуйте его на день оставить без призора и предоставить свободе! И в пище, и в питье, и в сне, и во всех мелочах жизни он — раб, он зависит от окружающих. Где при этом равенство? Мальчик и девочка, хилый и здоровый, красивый и безобразный, кавказец и монгол, англичанин и негр, способный и неспособный — с бесконечным разнообразием в степенях этих качеств… Где здесь равенство? Пословица говорит, что “Бог и лесу не равняет”. И это верно не только при сравнении кустарника и огромных сосен, но и по отношению к одной и той же породе деревьев: от чахлого дубка Амура до огромных дубов нашей Малороссы и Южной России — какое огромное расстояние! Только там, где нет никакой жизни, — в минералах, в кристаллах, в скованных холодом льдинах, — мы видим равенство и однообразие, но где только заметны хоть слабые зачатки жизни, от водоросли и мха до высших ступеней растений и животных, мы видим все более и более увеличивающееся разнообразие. Наука говорит, что если взять один листочек с дерева, то другого, во всем ему подобного, не найдешь ни на этом дереве, ни во всем мире. Наука же говорить, что все зародыши живых существ приблизительно одинаковы, но чем дальше они живут, тем более и более обнаруживается в них различие. И больше всего различие сказывается именно на высших степенях жизни: еще собака данной породы более или менее похожа по виду, силам и способностям на другую особь той же породы, но человек от человека всегда значительно разнится, и каждый по своему внешнему виду, в своем складе ума и способностей представляет совершенно особое, своеобразное и неповторяющееся явление. Людей, равных Пушкину по гениальности, можно указать; но другого Пушкина все-таки не найдется: он неповторяем.

Итак, мертвая природа не подтверждает учения о любви, справедливости, братстве, свободе, равенстве и вообще о нравственности: она не только не дает определенного содержания для этих понятий, но и основания для них. Спрашиваем опять: где же найдет социализм основания для нравственности?

И для оправдания безбожия, неверия в бессмертие и для основ своей нравственности социализм любит ссылаться на науку. “Наука решила”, “наука доказала”, “теперь наука достигла” и подобные выражения так и сыплются в речах и книгах социалистов. Бедная наука! Чего только ей ни приписывали! Разве наука есть понятие навсегда установившееся? Что если предстоящее столетие будет столь же чревато открытиями и изобретениями, как минувшее, какими покажутся тогда чрез 100 лет теперешние якобы научные утверждения? И можно ли на таком зыбком фундаменте строить учение о нравственности, о религии? Да и разрешает ли наука вопрос о нравственности?

Когда Маркс и Энгельс писали свои книги, господствовала материалистическая наука (Фейербах, Конт), отрицательно относившаяся к религии, а в научной разработке Христианства служили авторитетами ученые Штраус и Баур. Но с того времени за 60 лет ясно доказано, что исторические сведения и построения Штрауса и Баура ложны, хотя Бебель по старой памяти повторяет их; научно-философские новые течения давно и совершенно отвергли материализм и неверие. Можно указать целый ряд ученых, идеалистов, глубоко веривших в Бога, в творение мира, в душу человека, в религиозные основы нравственности: Ньютон, Галилей, Коперник, Либих, Гершель, Лавуазье, Рейнке, Амиель, Дрюммонд, Мейер, Гельмгольц, Ляйель, Шлейден, Медлер, Секки… Мы бы утомились перечислять ученых, глубоко веровавших в Бога. Для них творение мира, как и для самого Дарвина, не было мифом, для них небо не представлялось только воздухом, и они его не предоставляли только воробьям: они стремились к нему, они верили, они молились! Укажем в самое последнее время хоть на Пастера, который говорил, что он молится, когда работает в своей лаборатории. Первым словом его в Академии бессмертных, по избрании членом этого учреждения, когда, по обычаю, ему нужно было сказать вступительную речь, было слово исповедания религии: Господа, прежде всего, я должен сказать, что я глубоко верую в Бога. Это было всего 10 лет тому назад. Укажем раньше Пастера — Тиндаля, разрушившего материалистическое учение о самопроизвольном зарождении; укажем астронома Фламариона, укажем Сабатье, научно доказывавшего бессмертие души. Почему же Маркс забыл этих великих ученых? Или он один только ученый? Что же скажет на все это социализм? Что он может сказать в ответ ученому Дюбуа-Реймонду, который в речи в Королевской академии наук в Берлине заявил, что человек, как бы далеко ни простирались его познания, всегда будет стоять пред областью неведомого, которая властно будет говорить ему о религии. Что ему сказать на слова Спенсера, заявившего, что при всех успехах знания “всегда останется место для религии?” Что сказать на слова Паульсена: “Позитивизм думает, что человек уже готов вычеркнуть то влечение к Бесконечному, которое характеризует религию. Я считаю это заблуждением. Стремление это есть врожденное человеку и неутрачиваемое им влечение”. Как понять Литтре, из ярого позитивиста обратившегося в верующего? Что значит обращение П. Бэра, ярого гонителя религии в школах Франции, к Христианству, — обращение настолько горячее, что оно заставило его отправиться миссионером-проповедником в отдаленные страны? Мы бы здесь могли заполнить целые страницы подобными свидетельствами слова и жизни ученых, глубоко верующих. Это увлекло бы нас слишком далеко. Нам нужно было только отметить и показать, как ненадежно для социализма ссылаться на какую-то науку в защиту своего атеизма. На поверку ведь выходит, что никакой науки в социализме нет, а есть только громкие и самоуверенные фразы научного невежества, рассчитанные на публику, неспособную к действительно научному анализу и критике. В частности скажем: наука не дает и нравственных учений. Эти учения всегда стояли в связи только с религией и на ней опирались; что они представляют лишь практическое применение религиозных истин и воззрений и без религии не имеют под собою почвы, это горячо доказывал даже Л.Н. Толстой в особой статье: “Религия и нравственность”. Даже признавая справедливость требований социализма, их можно обосновать только на авторитете Евангелия. Тот, кто хочет разрешить социальный вопрос,- говорит Лавелэ,- и способствовать его разрешению, должен иметь с правой стороны книги по политической экономии, с левой — сочинения о научном социализме и прямо пред собою — открытые страницы Нового Завета. Политическая экономия играет роль анатомии, — она показывает нам строение человеческого тела, социализм — патологии, описывающей болезни, а Евангелие — это терапия, указывающая лекарства и метод лечения.

Но предположим, нравственные основания социализмом найдены и доказаны: природа ли, наука ли доказала и показала высоту, необходимость и обязательность нравственности — любви, справедливости, самоотвержения ради братства и равенства. Нужны ведь и надежные побуждения к исполнению нравственных правил, нужны и силы для их исполнения. Знать добро не значит еще непременно его исполнить. Ведь богачи злые и себялюбивые отлично знают, что надобно служить от богатства своего бедным, однако, часто этого не делают. И рабочие прекрасно понимают, что пьянством губить скудный заработок и оставлять семью без хлеба нехорошо, и, однако, это часто делают. Еще древний языческий писатель метко определил раздвоенность человеческой природы и ее стремление ко злу: Nitimur in vetitum, semper cupimusque negata. Video meliora proboque, deteriora sequor: “Всегда мы стремимся к недозволенному, всегда желаем страстно того, что воспрещено. Видим прекрасное и одобряем его, а на деле следуем противоположному”. Но с необыкновенною ясностью и проникновенностью изображает это св. Апостол: Знаю, что не лежит во мне, т.е. в плоти моей, доброе, ибо желание добра есть во мне, а чтобы сделать доброе, того не нахожу. Не понимаю, что делаю, потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. По внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих (Рим. 7:15-24).

Для верующего человека в религии христианской и в христианской Церкви, в ее таинствах даны и указаны и побуждения для добра, высшие и низшие, смотря по нравственному развитию каждого человека, — от любви к Богу, к вечной красоте добра, и до страха наказания вечного; даны и силы к исполнению долга и к прощению грехов содеянных.

Откуда возьмет и укажет эти силы и побуждения социализм? Пред этим вопросом он безответен совершенно. Социализм повторяет слова о нравственности, честности, любви, справедливости, братстве, равенстве, но скажем откровенно, — он их украл у Христианства. Совершается постоянный, беспрерывный обман и подмен понятий: не веря в Христианство, социализм пользуется им, пользуется его святыми учениями, призывами, заветами, понятиями, словами и вводит в заблуждение слабый души. Вот что говорить нам по этому поводу известный русский писатель Гончаров:

Современный социализм, не признавая человека с душой, с правами на бессмертие, проповедует какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что все это делается ненужным при том указываемом им порядке бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду, в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются, исчезают в бестолковом процессе жизни, чтобы завтра дать место другому такому же столбу. Если это так, тогда не стоит работать над собою, чтобы к концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько лет? Для этого надо запастись, как муравью, зернами на зиму, обиходным уменьем жить, такою честностью, которой синоним — ловкость, столькими зернами, чтобы хватило на жизнь, иногда очень краткую, чтобы было тепло, удобно. Какие же идеалы у муравьев? [“Обрыв”. Ч. II. 482].

Для служителей современного социализма есть еще опора в том, так сказать, бессознательном Христианстве, которое неминуемо и неистребимо живет в каждом, даже открытом и яростном безбожнике. Мы родились и выросли среди христианского общества, среди христианских понятий, нравов и обычаев. Мы всосали их с молоком матери, мы слышали их с детства от людей, которые нас окружали, мы усвоили их из книг, которые прочитали, мы впитали их в себя, как бы вместе с окружающим воздухом. Поэтому мы не можем не отзываться сердцем на такие слова, как любовь, милосердие, справедливость, и мы подставляем в них не социалистическое, а пока еще христианское содержание: так, солнце, зашедшее на западе, светит земле отраженным светом; так, река, перехваченная в истоке, будет еще долго в низинах течения идти полною водою, обманывая зрителя своим существованием. Но придет время, солнце скроется совершенно и наступит тьма; река протечет вся и иссякнет. Тогда социализму нужно будет ответить на нравственные запросы человечества своим собственным, а не украденным содержанием.

На чем же тогда может основать нравственность социализм? Отрешившись от всякого откровения Божества, в которое он не верит, как укажет социализм, что добро и что зло, что нравственно и что безнравственно, и чем докажет правоту своих воззрений?

Вопрос этот в высшей степени важный. Человеку так врождено в совести стремление знать добро и зло, следовать первому и избегать второго, что с этой стороны всякие попытки приравнять человека к животному заранее осуждены на полный неуспех. Если человек под влиянием мучений совести решается на самоубийство, как Иуда; если он, охваченный сознанием греха, мечется по всей земле, не зная себе покоя, как Каин; если преступники, как это нередко случается, под влиянием голоса совести, сами себя предают в руки суда и на коленях выпрашивают себе не прощения, а наказания, которое примирило бы их с Богом и с самими собою,— то, значит, все это не шутка и не выдумка. Если вслед за учителями нравственности всегда шли народы; если к каждому святому всегда стекались люди, ища наставлений, и притом в неизмеримо большем количестве, чем к людям науки,— то это значит, что потребность нравственного просвещения заложена в человеке слишком глубоко и выражается гораздо ярче и настойчивее, чем даже потребность знания. Есть народы и племена, у которых это искание правды и нравственного совершенства становится всеохватывающим, первенствующим пред всеми прочими запросами и потребностями жизни. Таков народ русский.

Его бесчисленные святые и праведники; его храмы, обители, скиты; его народные предания; его постоянные богомоления и путешествия ко святым местам,— все это яркие свидетельства указанного нами искания святости. И образованный класс в России, хотя и воспитался под влиянием Западной Европы, не мог не проникнуться теми же самыми интересами: все наши писатели в своих произведениях отыскивали нравственные идеалы, все стояли на нравственной точке зрения, обсуждая те или другие события или явления жизни. Самые выдающиеся наши писатели, чем зрелее и старше становились, тем больше приближались к исконно-любимому народному типу и стремлению: искать правды жизни, учить правде жизни. Карамзин, Пушкин, Гоголь, Тургенев, Гончаров и особенно Достоевский и Толстой неизменно и как бы помимовольно склонялись к этому. Наши мыслители: Хомяков, Страхов, Соловьев, Грот, Трубецкой занимались тем же. В народе нашем самое любимое чтение — “божественное”, самая любимая и распространенная литература — нравоучительная. И только этим объясняется, что проповедь социализма, как только она заговорит о правде, справедливости, любви и жалости к обездоленным, тотчас же привлекает внимание и сочувствие народа. Но народ ведь под этими словами, повторяем, мыслит понятия христианские, а ему тихонько социализм подменивает их и вместо христианских дает свои собственные.

Итак, возвращаемся к поставленному вопросу: что социализм считает нравственным и что безнравственным? Не имея руководства и основ религии, социализм не отвечает на этот вопрос ничего, или отвечает жалким лепетом. Лассаль в своей речи к работникам говорит: Что в данное время и в данном обществе принято считать обязательным и добрым, то и нравственно. Бернштейн, истолкователь Лассаля, так определяет его взгляд на нравственность: это — преданность всеобщему. По словам Бебеля, нравственно то, что соответствует социальным потребностям данной эпохи, а потребности эти определяются условиями производства [“О женщине”, Н. Стр. 16, 408]. То же читаем у Менгера в его последней книге: “Новое учение о нравственности” (изд. 1906 г.). По его мнению, нравственность есть продукт социальных соотношений сил. Менгер утверждает, что нравственность всегда определяется интересами господствующего класса. Нравственен тот, кто приспособляется к существующим социальным отношениям, безнравственен тот, кто им сопротивляется. Рассмотрев с этой точки зрения главнейшие этические системы, проф. Менгер выражает предположение, что улучшение нравственных воззрений можно ожидать лишь от перехода к социалистическому строю государства. Является ли, однако, этот строй действительным средством к поднятию нравственности? Неравенство сил, способностей и талантов, разделение на классы и профессии останутся и в новом государстве; следовательно, сохранят силу и свойственные этим отношениям пороки. С этим согласен и проф. Менгер. Есть основание думать,— говорит он,— что в социалистическом государстве классовые противоречия не только сохранятся, но быть – может получат еще большее значение. Мы видим, таким образом, что с этой точки зрения социалистический строй не оправдывает чаяний его сторонников, и что, с другой стороны, — для развития в людях более высоких нравственных понятий недостаточно одного изменения материальной среды.

Итак, значит, добро и зло — не постоянные понятия; что сегодня добро, то завтра может быть злом, и наоборот. Пусть так. Но в таком случае, почему же я должен следовать этому добру, если оно мне невыгодно или если я его таковым не признаю? Другие социалисты идут еще дальше и заявляют: нравственность — дело условное: каждый класс людей имеет свою нравственность. Но спросим, почему же, в таком случае, я должен нравственность одного класса уважать, а нравственность другого класса отрицать? Почему нравственность капиталистов есть зло, а нравственность рабочих есть благо? И почему же не имеет права на существование нравственность воров, разбойников? Здесь мы запутываемся в лабиринте безысходных противоречий. Социализм, исходя из этой точки зрения, прямо вынужден признать правду капиталистического строя и, вместо борьбы с капиталистами, признать их братьями и единомышленниками. Но если в религии и даже нравственности не могут быть люди едино, то на чем же основать их единство и пресловутое братство? Неужели только на желудке? Но в таком случае, где же грань между человеком и скотом? Скоты тоже ведь имеют желудок. Какой вывод следует из такого учения, ясно указано в брошюре А.М. “Довольно”, написанной в память покойного кн. С.Н. Трубецкого: Чего ждать от социалистов в моральном отношении? Вся проповедь Горького (главарь нашей социал-демократии) была проповедью грубого насилия, кулачного права. И в этом отношении он явился только верным хранителем заветов марксизма. По учению Маркса, не существует никакой безусловной морали, которая была бы общеобязательна для всех времен и для каждого человека, а существу есть только классовая мораль: буржуа имеют свою мораль, а пролетарии — свою. Но ведь это равносильно отрицанию всякой морали, потому что такой взгляд оправдывает любой поступок, лишь бы он был выгоден в интересах того класса, к которому принадлежит лицо, совершающее этот поступок. В основе такого взгляда лежит безнравственный принцип: цель оправдывает средства, чреватый всякими насилиями, что наши социалисты и показали на деле. Нравственность условная — не нравственность. Должна быть общепризнанная одна правда, иначе столько будет правд и столько представлений о нравственности, сколько отдельных людей. И тогда мы дойдем до наивного и прямолинейного, а с точки зрения социализма, единственного правильного ответа на вопрос о существе добра и зла, который дал некогда дикарь: “Добро, — если я у соседа украду корову, зло, — если он украдет у меня”. Но при таком воззрении не любовь положена будет в основу жизни, не царство мира и справедливости наступит в будущем, а звериная борьба всех против всех, которая и отбросит жизнь человечества ко временам первобытного варварства. Должна быть общепризнанная и одна правда, но она немыслима без высшего авторитета, которому бы все подчинились и которого у социализма нет и быть не может.

VII

В основу своих воззрений на жизнь людей социализм, как известно, полагает так называемую экономику и борьбу, вечную борьбу общественных классов. “Борющийся пролетариат” — вот название рабочего класса. Оправданием этого взгляда служит-де наука, под которою социализм разумеет исключительно те научные воззрения, которые ему нравятся: именно материализм и Дарвинизм. Известно, что дарвинизм возвел в закон всемирной жизни борьбу за существование. Попробуем стать на эту точку зрения социализма. Спрашиваем: каким же образом в основу борьбы, и притом вечной борьбы, ляжет любовь? Где здесь место для справедливости, равенства и особенно свободы? Закон Дарвина говорит, что побеждает сильнейший, что слабые индивиды и целые роды живых существ в борьбе за существование осуждены на вымирание, что выживают только самые сильные. Основою борьбы служить животный эгоизм, который и социализм открыто восхваляет и признает основою своих воззрений. По уверению марксистов, так называемыми альтруистическими чувствами руководятся лишь отдельные лица, но целые общества и классы могут действовать исключительно под влиянием эгоизма; альтруизм для них не существует, почему во взаимных отношениях между собою они и находятся в постоянной борьбе за существование [Зомбарт: “Социализм и соц. движения XИX в.”. Стр. 71 и др.]. Закон борьбы выражен очень просто и ясно; человек может сказать другому человеку: “ты моя пища” (Т. Штирнер). Биологическая борьба между животными высших разрядов (а к ним принадлежит, по Дарвину, и человек) выражается так: одно животное нападает на другое, умерщвляет его, ест и ассимилирует его мясо своему телу при помощи пищеварения [Новиков: “Социальный дарвинизм”. Стр. 6]. Вот достойный вывод из закона: “все из желудка”… Автор вышеприведенного отрывка уверяет, что когда в 1859 году Дарвин выпустил свою работу о происхождении видов, у всех вырвался глубокий вздох облегчения; было, наконец, распутано ярмо капризной божественности [Тоже, С. 3]. Произвол исчезал из природы; во всем водворялся стройный, величественный (!) порядок. Человечество начинало чувствовать под своими ногами надежный фундамент реального: появилась возможность оставить зыбкую почву субъективных фантазий… Сколько радости от открытия, что можно, наконец, по природе есть друг друга! И посмотрите, с какою последовательностью этот закон проявляется в социалистическом движении! Разве “борющийся класс пролетариата” имеет где-либо в виду чужие интересы? Нет, движущая сила его — классовый, собирательный эгоизм. Разве любовью к человечеству проникнуто это движение? Напротив, даже в книжках, издаваемых социалистами и указывающих способы пропаганды, открыто и настойчиво дается агитаторам наставление постоянно и неизменно поддерживать в трудящихся классах возбуждение, вечную неудовлетворенность, недовольство, озлобление, зависть и вражду к обеспеченным классам [“Об агитации”. Стр. 22. Ср. Компер Морель: “Задачи пропаганды в деревне”. Предисловие]. Это, по выражению одного оратора-социалиста, — “ненависть творческая”. Стоит посмотреть на нашего обыкновенного русского крестьянина после того, когда он становится в ряды социалистов, или, как выражаются социалисты, становится “распропагандированным” и “сознательным”. Прежнего добродушия в нем как не бывало. Глаза горят недобрым огнем, постоянным задором; он всегда возбужден; он теряет чувство уважения к тем, кого недавно искренно уважал; к высшим и обеспеченным, если они и очень хорошие люди, которых он еще недавно почитал и не за страх, а за совесть, он становится враждебным только за то, что они выше и обеспеченнее его. Мира и покоя нет в этой душе; ее точит червь зависти и злобы; ее съедает огонь постоянного озлобления. Скажут: “но зато эти люди между собою дружны и сплочены любовью; между ними сколько случаев и примеров самоотверженного страдания друг за друга”! Но ведь это не любовь, понимаемая в нравственном смысле, не та любовь, о которой апостол в возвышенном гимне любви в 13 гл. 1. посл. к Коринфянам говорит: Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам все имение и отдам тело, мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, любовь никогда не перестает!

Вот любовь, как нравственная сила, составляющая основу жизни, — не взаимную борьбу и ненависть классов, а симбиоз, сожитие мирное и любовное всех классов и сословий, всех людей, во исполнение ангельской песни, воспетой в час рождения Богочеловека: Слава в вышних Богу, на земли мир, в человецех благоволение…

А та классовая любовь, которою хвалятся и думают быть сильными социал-демократы, — это только превращенное и без конца умноженное озлобление и собирательный эгоизм. На нем нельзя построить жизни и ожидать от этого мира, любви и господства справедливости. Не любовь, а ненависть полагается социализмом в основу классовой борьбы. Для этого стоит только заглянуть в копеечную брошюрку Кармелюка “Новая нагорная проповедь”, о которой мы уже упоминали. Вот это новое слово о новой правде и любви: Нет другого царства небесного, кроме царства правды на земле. Утешения надо искать в сопротивлении. Милостивые умножают зло на земле. Войне надо противопоставить войну, насилию — силу, — таков закон жизни и деятельности любви (!). Блаженны сеющие семена борьбы и восстания против зла. На каждый удар отвечайте ударом. Ненавидьте врагов ваших всеми силами души, если эти враги суть в то же время гонители истины и справедливости. Как видите, здесь есть упоминание о правде, любви, истине и справедливости. Но так как каждый, по учению социализма, понимает все это по-своему, то ясно, что каждый и прав в борьбе. Как настроен “борющийся пролетариат”, видно из песни рабочих:

На воров, на собак — на богатых,

Бей, губи их, злодеев проклятых!

А вот неожиданный вывод из этого призыва:

И взойдет за кровавой зарею

Солнце правды и братство людей.

Трудно представить, каким образом все это случится…

Мы знаем, что в социализме нравственность — по личному вкусу или, как выражаются люди науки, мораль личного каприза. Новейшие социалисты совсем отказываются отвечать на вопрос о том, что такое правда, равенство и проч. В брошюре Гэда “Коллективизм” (изд. “Колокола”) относительно социализма заявляется, что он не покоится ни на одном из априорных (наперед условленных и известных) представлений справедливости, свободы, равенства или братства; эти представления входят в область той метафизики, о которой Вольтер сказал: “метафизика там, где два человека не могут понять друг друга”. Социализм, по словам Гэда, уже не ссылается на “великодушные чувства” или на “стремления к благосостоянию”, которые были во все времена, но никогда не достигали цели. Сказано весьма откровенно. Но какой вывод можно сделать из сказанного? По заявлению одного социалистического писателя, “шкура проклятого буржуа годна только на перчатки, как шкура собаки”. Каждый класс имеет свою мораль. Предположим, мы уважили эту мораль рабочего. Но вот, тот же буржуа со своей стороны заявит, что и “шкура рабочего годна разве только на перчатки или сапоги”. Каждый класс имеет свою мораль; выходит, надо уважить и мораль буржуа. Что же из этого выйдет? Социализм ссылается на науку и исповедует дарвинизм, по которому в жизни, в борьбе за существование, побеждают сильнейшие, а слабейшие обречены на умирание. Право на жизнь за тем, у кого больше силы. Но не оправдывается ли этим происхождение капитализма, того самого, который так ненавистен социализму? В прошлом за капиталом ряд насилий, угнетений, эксплуатаций рабочего класса. Это так. Но разве, с точки зрения социализма, это можно осудить? Ведь правда за силою, и каждый класс имеет свою нравственность. К таким неожиданным выводам приходит социализм, если он совершенно отрешится от религиозной нравственности, а отрешиться от нее он должен, если не хочет продолжать обмана.

Как далеко все это от Христианства! В нем учение о любви исходит из понятия о Боге-Любви и воплощено в Личности Богочеловека-Искупителя. Заповеди Господни вечны, вечна Божия правда, как вечен Бог; в Божественном Откровении — в Священном Писании, в живой Церкви дано постоянное руководство совести живого человека. Не борьбу и злобу, — “на земле мир и благоволение в человеках” воспели ангелы в час рождения Искупителя. Возрастать непрерывно в любви и мире, в меру возраста исполнения Христова, — вот задача христианского общества. Правда, Христианство тоже заповедует человеку борьбу. Оно говорить, что все нестроения и непорядки в жизни человеческой от греха, надо бороться с грехом, с тем злом, которое внутри человека. Пока этот враг не побежден, никакие формы жизни, никакое устройство общества и государства, никакая равномерность в распределении земных благ, ничто и ничто не сделает человека счастливым: голова не перестанет болеть, пока не выйдешь из угарной комнаты на чистый воздух. Пока не преобразуется наш внутренний человек, до тех пор все внешние преобразования будут почти бесполезны. Древний мудрец поэтому и оставил правило: Сын мой, всяким хранением — больше всего хранимого сохраняй свое сердце, ибо из него источник жизни (Притч. 4:23).

“Христианство,- говорит один ученый богослов,- держится того убеждения, что когда дух общества преобразуется, проникается высшими идеями и началами, тогда сами собою, без насилий и переворотов, естественно и последовательно развиваются в нем и лучшие внешние формы и отношения жизни. А когда дух общества огрубел, нравственные силы в нем расслаблены, никакими внешними мерами и гарантиями нельзя создать между людьми идеальных нравственных отношений; всякие же насильственные меры и перевороты только более способствуют огрубению духа, расслаблению нравственных сил и потому, значит, более закрепляют между людьми дурные порядки и отношения”. Все попытки устроить счастье людей без освобождения их от этого коренного, существенного зла будут равносильны целебным лекарствам, прикладываемым к мертвому телу. Это значит бить не по коню, а по оглоблям, по выражению пословицы. Зло и грех найдут себе выход при всех формах жизни и отравят их.

Та борьба классов, о которой говорит социализм, только будет способствовать злу и греху: это их родная стихия. Христианство учит, что человек своими силами, поврежденными в первородном грехе, не победит зла и греха: ему нужна помощь Божия, благодать, которую и дал людям Иисус Христос и теперь подает верующим чрез веру, молитву, подвиги добродетели и таинства в Св. Церкви.

“Некуда убежать человеку от веры, потому что он сам от себя убежать не может”. И никогда не найти иной основы для нравственности, кроме религии. К этому невольно приходить и автор “Нового Государства” — Менгер. Указывая на недостижимость задачи Гаагской мирной конференции 1899 г., он невольно замечает: Мир внешний может исходить только из мира внутреннего [Менгер. Стр. 219]. А мир внутренний должен каждый человек прежде всего утвердить в себе самом. Это немыслимо без религиозно-нравственного воззрения на человека, без глубокой внутренней работы над самим собою. Так вековечным останется вопрос юноши, в изображении поэта, обращенный к безмолвным волнам моря:

Вы мне скажите, в чем тайна от века?

В чем состоит существо человека?

Откуда пришел он, куда он идет?

Кто там вверху над звездами живет?

Социализм грубо отрекается от всех таких запросов. Для него существует только земля, и на земле — материальное благополучие. Отвергнув понятие о грехе, как же, однако, он может надеяться, что человек исполнит хотя бы только то добро условное, которое он признает по нравственности, общепринятой хотя бы в том классе общества, к которому он принадлежит? Ведь ясно, что человек иногда по слабости не делает того, что он считает добрым и полезным. Какие же ему дать побуждения для исполнения принимаемого им нравственного закона? Ведь будут всегда и при всех формах жизни, в том числе и при будущих социалистических, случаи лености, обмана, непослушания, обиды, разврата, пьянства. Кстати сказать, этих случаев и теперь в жизни множество, но сколько я ни читал книжек, брошюр и листков, исходящих из социалистических организаций, я буквально ни разу не встречал осуждения этих постоянных пороков рабочего люда: как будто всему этому так и быть должно… Менгер в сочинении, о котором мы выше упомянули, — “Новое Государство”, все упования возлагает на “нравственное перерождение людей” при новом социалистическом строе жизни: социализм, по его словам, воспитает народные массы “в духе братства и самопожертвования”. Это сказано на стран. 127-й, а на стран. 197-й той же книги Менгер вынужден сознаться, что преступления будут существовать и в этом новом обществе, что они будут вызывать кары со стороны власти, и народное трудовое государство не будет иметь возможности выпустить из рук меч.

Любопытно и характерно: как бы в подтверждение сказанного нами выше о том, что в социализме каждый будет понимать нравственность по своему, Менгер приводит на той же странице своего капитального сочинения мнения таких выдающихся деятелей социализма, как Прудон и Морис, которые стоят за безнаказанность убийства, а ниже, на С. 202 — мнение Р. Оуэна, по которому должны быть упразднены всякие наказания… Итак, что же делать против порочности членов общества и что делать, в случае торжества социализма, со всеми несогласными с его выводами и взглядами? Какими путями проводить в жизнь эти взгляды?

VIII

Раз социализм отрицает Бога, душу, бессмертие, свободу духовную в человеке, постоянные правила нравственности, то он должен обратиться к единственному средству воздействия на человека — к насилию. Иного выхода для него нет и быть не может. Этим социализм резко отличается от Христианства. Ждать социализм не может: отвергнув небо и все поместив на земле, он по необходимости должен отвергнуть всякие соображения о будущем, ибо чрез несколько десятков лет каждый из теперешних людей исчезнет бесследно, прекратит совершенно существование. Надо спешить, надо торопиться жить и наслаждаться жизнью.

Поэтому все стремления некоторых представителей социализма в так – называемой социал-демократии или парламентарном социализме вести свою работу мирно — заранее и неизбежно обречены на неудачу: прямолинейные, пылкие, последовательные социалисты всегда будут прорываться к революции и насилию. Так всегда и бывало — от “заговора равных” Бабефа в конце ХѴIII в., кончая коммуною в Париже в 1871 г. и последним Московским вооруженным восстанием. Здесь особое “обаяние зла” и его притягательная сила: освободить себя от всяких нравственных обязательств и решить, что “мне все позволено”… Для последовательного социализма путь деятельности один: заставить человека силою делать то, что другие за него решили. Отсюда насильственное уравнение всех в правах, в обязанностях и в степени обеспечения материальными благами. Отсюда борьба всеми средствами против несогласных, отсюда оправдание убийств, грабежей и проч.

Слишком ясно, что между социализмом и Христианством в этом пункте нет никакого общения. Христианство также желает, чтобы не было несправедливости жизни, чтобы не было угнетения слабых и бедных богатыми и сильными; нет слов, которыми бы Священное Писание и отцы Церкви не клеймили жестокосердых и неправедных богачей. Еще Иов за 3000 лет до нашего времени, сам богач, но богобоязненный, бичевал богачей неправедных: Они межи передвигают, угоняя стада, и пасут у себя, у сирот уводят осла, у вдовы берут в залог вола; бедных сталкивают с дороги; все униженные земли принуждены скрываться; нагие ночуют без покрова и без одеяний на стуже (24:2-18). Другой ветхозаветный писатель говорит: Какое общение у богатого с бедными? Как отвратительно для гордого смирение, так отвратителен для богатого бедный. Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями, а когда упадает бедный, то отталкивается и друзьями. Когда подвергнется несчастию богатый, у него много помощников; сказал нелепость, и оправдали его. Подвергся несчастию бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, и его не слушают. Заговорил богатый, и все замолчали и превознесли речь его до облаков; заговорил бедный, и говорят: кто это такой? И если он споткнется, то и совсем низвергнут его (Сир. 13). Спаситель указывал богатым, что трудно им войти в царство небесное; апостол говорил, что корень зла — это сребролюбие (1 Тим. 6:10). Другой апостол указывал, что богатые нечестивцы кладут пятно на чистую первую общину христианскую: Не богатые ли притесняют вас и не они ли влекут вас в суды? Не они ли бесславят доброе имя, которым вы называетесь? (Иак. 2:6-7). Если прочитать громовые речи и обличения Василия Великого и Иоанна Златоустого против богачей их времени, то воистину подтвердится горе богатым, провозглашенное древле пророками, прибавляющим дом к дому (Ис. 5:8), больше меры обогащающим себя (Авв. 2:6), и закрепленное вечным словом Спасителя (Лк. 6:24).

И при всем том Христианство осуждает всякое насилие. Насилию оно противополагает свободу, террору — терпение, зависти к богатым — жалость к ним, как находящимся в опасности нравственной гибели, ненависти — любовь. Христианство знает, что если бы для спасения и счастья мира остался бы только один путь, — путь насилия, то это бы сделал Сам Бог, как всемогущий. Но Он нравственно-разумным существам даровал духовную свободу; ею одною и определяется нравственная ценность всякого жизненного явления. Путь насилия представляется быстрым и решительным, но на деле он только замедляет ход добра. Путь любви и терпения кажется слишком медленным. Но он единственно верный. О нем сказано христианину вечное слово: Творя добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем. если не ослабеем (Гал. 6:9). Всемерно желая улучшить жизнь, Христианство, при невозможности переделать ее нравственным воздействием на людей, указывает человеку, что спасения душевного и нравственного совершенства он должен искать при всяком порядке жизни и что он может найти это спасение и совершенство при всяком положении и состоянии. “Спаситеся богатые милостынею, спаситеся убогие терпением, спаситеся все люди любовию”, — так всегда учили христианские наставники. Болит голова — ее надо лечить; неразумна она — надо учить; после лечения и учения — ожидать добрых плодов; нет добрых плодов — надо терпеть, а не резать голову, чтобы наставить другую… Насилием действует тот, кто не верует в силу своей правоты, кто чувствует тайно, что он в существе своего дела неправ. Насилием, завистью и ненавистью нельзя устроить доброй и счастливой жизни, как нельзя в грязной воде сделать белым и чистым грязное белье. Из насилия и принуждения не выйдет равенства и свободы, из зависти и ненависти не родится любви и общего счастья. “Творческой ненависти” быть не может, как нет горячего снега; ненависть только может разрушать. Средствами насилия, если их сделать доступными и позволенными для каждого, нельзя упорядочить жизни. Это все равно, что лечить и подравнивать у хромого ноги тем, что одну ногу обрезать наравне с другою, короткою, или короткую насильно вытянуть до длины здоровой. Ясно, что от таких приемов лечения не уничтожится, а гораздо больше усилится хромота и болезнь ноги. Принуждением против зла Христианство разрешает действовать не отдельной личности, а только законной и богоучрежденной власти. По слову апостола, она не напрасно носит меч; это ее тяжкий долг. Начальник — Божий слуга в наказание делающему злое… (Рим. 13:4; ср. 1 Петр. 2:13-20; 3:13; 4:14-16). Предоставление такого права каждому отдельному человеку повлекло бы за собою полное крушение всякой человечески-достойной жизни…

Может ли, однако, социализм отказаться от пути революции и насилия? Отвечаем фактами истории и словами самих же глашатаев социализма. Почти все известные главари французской революции были социалисты или коммунисты. Мирабо и Транше, Робеспьер и Сен-Жюст следовали тому же революционному началу возмущения и разрушения, что и Бабеф. По словам известного ученого Леруа Болье, социализм — естественный сын революции, но возмутившийся и против нее и пошедший в отрицании и разрушении еще дальше. В брошюрке Гэда и Лафарга “Чего хотят социал-демократы?” читаем: Привилегированные классы всегда оказывались неспособными жертвовать своими минутными и кажущимися выгодами действительным и прочным интересам своих сочленов. Приходилось освобождать их насильно, путем революции (С. 18). Это называется “свобода”. В газете “Слово”, в приложены к № 340 за 1905 год, напечатан был фотографический снимок циркуляра Совета рабочих депутатов в Москве во время последнего вооруженного восстания. В циркуляре читаем буквально следующее: Если электрические рабочие не присоединятся добровольно и немедленно к забастовке, Комитет примет самые решительные репрессивные меры против электрических станций, не останавливаясь ни перед чем. Последние слова подчеркнуты и в циркуляре. Угрозы приводились в исполнение даже и не по такому поводу. В начале 1906 года в одном из петербургских трактиров собрались рабочие, несогласные по убеждениям с крайними революционерами; в них брошены были бомбы, а издали в них же, после страшного переполоха от взрыва бомб, производили беспрерывную стрельбу из револьверов. Любимым средством экономической и притом “мирной” борьбы социалисты считают забастовки. Не обходится и здесь без насилия и по отношению к своим же собратьям, если они продолжают работать, — их просто силою снимают с работы, иногда и подстреливают. Но вот на что следует обратить внимание. На забастовки и стачки рабочих стали в Америке отвечать забастовками капиталисты, которые, стакнувшись вместе, путем отказа рабочим в работе, доводили плату им прямо до ничтожных размеров. Создались союзы капиталистов; в результате появились из миллионеров миллиардеры, люди, обладающие прямо колоссальными богатствами, пред которыми цари и правители и целые народы оказались бедняками. Так насилие породило насилие с другой стороны, и борющийся стачками пролетариат способствовал опять-таки укреплению того самого капитализма, против которого он воюет.

В ответ на обвинение в насилии социализм говорит, что эти меры насилия он допускает только временно, впредь до победы над враждебными силами, и что впоследствии в царстве социалистическом воцарится счастливый строй жизни людей, основанный на свободе, равенстве, братстве, справедливости и любви. Будет рай на земле и главное его счастье — всеобщая сытость. Трудно представить, как ненависть явится творческою и созидательною силою; трудно помириться с учением, что добрая цель может оправдывать всякие средства. Но пусть так; допустим, что социализм достиг своей цели. Может ли тогда водвориться свобода и прекратится ли тогда насилие? Будет ли это царство мира, любви и порядка?

Имеем полное основание ответить на этот вопрос отрицательно и утверждать, что никаких нравственных начал в социалистическом обществе по существу быть не может, и что все наши теперешние нравственные понятия о семье, о чистоте нравов, о патриотизме, любви, самоотвержении, об уважении к ближнему, — вообще все понятия о долге должны будут неминуемо рухнуть, как рушатся они и в современном социализме. Недаром Менгер, хотя и уповающий “на нравственный переворот” в людях под влиянием социализма, все-таки уверяет, что “трудовое будущее государство” не выпустить из рук меча… Только мечом и насилием оно и будет действовать…

IX

Все нравственные и общественные понятия находятся между собою в неразрывной связи.

Все станет общим; частной собственности не будет. Вот уже первое и самое главное стеснение свободы. Раз я не могу ничего иметь своего и вынужден буду пользоваться в пище, питье, одежде, жилище тем, что мне даст и укажет социалистическое государство, ясно, что о моей свободе не может быть речи. Это большая казарма, большой пансион, где сотрется всякая личность. Все уравняется, сотрутся всякие различия, все будет одинаково, и в этом насильственном уравнении погибнет свобода, и, скажем прямо, погибнет жизнь, и счастье, и радость. Социалист Ферри, рисуя будущий рай социализма, говорит с увлечением о всеобщем равенстве: “даже галстуки у всех будут одинаковы и с одинаковыми крапинками”… Он и не подозревает, как убийственно тяжко это равенство. Скучно, невыносимо скучно будет человеку в этом скотном дворе у своего стойла, у своей порции пищи. Все возьмет в руки всесильное социалистическое государство. Оно предусмотрит и определит все мелочи жизни, оно разделит квартиры, мебель, пищу, лекарства, книги… Но где же личность человека? Идеал такого государства не нов. Древний мир дохристианский осуществил его; найдем его и теперь в строе жизни языческих народов. Все — для государства. Отсюда вышло оправдание рабства, ибо без рабов не могло существовать государство в то время, как граждане были заняты войною; отсюда оправдание жестокого обычая бросать со скалы и убивать слабых и хилых детей, ибо они — будущее бремя государства и портят породу; отсюда у дикарей обычай убивать старых и больных, ибо они мешают племени беспрепятственно передвигаться с места на место. При уравнительном идеале социалистического общества все эти зверства не только могут, но должны возродиться и повториться. Не возражайте, что это жестоко и безнравственно; нравственность ведь — вещь условная и, по учению социализма, представляет лишь то, что данный класс людей в данное время считает для себя обязательными. Ясно, что с свободою рухнет и равенство, ибо равенства нет и быть не может ни при каких условиях. Культура и жизнь процветают и живут при соревновании и разнообразии. Не один цвет в природе, не одноцветная картина красива, не однообразная пища вкусна и питательна. Для ясного представления приблизительного облика жизни желанного социалистического общества во всех подробностях следует прочитать весьма интересную книжечку Евг. Рихтера: “Социал-демократическая картинки будущего” [Изд. Суворина. Ц. 25 коп]. Мы подчеркиваем теперь самое главное и основное: социализм, обожествляя государство, совершенно поглощает личность человека. Личность в нем не имеет никакого значения и приносится в жертву общему; человек имеет цену не сам по себе, а как член той или другой организации, или общественной группы. Здесь могила для свободы, и здесь коренное противоречие социализма по сравнению с Христианством.

Христианство именно освободило личность от поглощения государством и проповедало ее самоценность. И в рабе, и в ребенке, и в женщине — во всех, обездоленных древним миром, Христианство указало личное достоинство, душу бессмертную, равно Богом сотворенную по Его образу и подобию, равно искупленную и призванную к высшей духовной жизни и к спасению. В этом и было высшее религиозно – нравственное, духовное равенство всех людей пред Богом, а не равенство сытости. Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что ангелы их на небесах всегда видят лицо Отца Небесного (Мф. 18:10). Этими словами Спаситель отделил Христианство от язычества непроходимою пропастью в воззрениях на личность человека. В частности, женщина из самки, служившей государству и обществу только для размножения граждан и только потому ценной (оттого девичество и бездетность считались позором), возвышена была в Христианстве и объявлена ценною сама по себе, по своему духовному миру и отношению к Богу. Отсюда явились девственницы в Христианстве. Отсюда дети — дар Божий. Отсюда жизнь каждого человека драгоценна сама по себе.

Социализм есть восстановление древнего языческого государства, только в гораздо более жестокой степени. Всякий, не подчиняющийся постановлениям большинства и пытающийся своею критикою подорвать дисциплину, должен быть изгнан из общества (куда?),- пишет Гэд. Кто не слушается — вон! – коротко заявляет Либкнехт. По словам Спенсера, личность в социализме не принадлежит более себе и не имеет права извлекать выгоду из своих способностей; она принадлежит государству, государство ее содержит, но за то и руководит ее трудом [Спенсер: “Основ. социологии”. Стр. 694]. Человек будет сыт в социалистическом государстве, но человека-то собственно там нет. Нет свободы, а без нее, что в мертвом равенстве? Так равны камни в стене, так равны мертвые на кладбище.

Отсюда ясно учение социализма и о семье, без которой человек жить не может и с которой собственно и началась, как с ячейки и зерна, вся общественная, государственная и культурная жизнь людей. Любопытна в этом отношении книга Бебеля “О женщине” и воззрения социализма, приведенные в книге Менгера “Новое Государство”. Сношение полов между собою должно быть свободно; понятие о верности и целомудрии упразднится; матери не будут воспитывать детей, не будут нести забот по дому и хозяйству. Все это будет делать государство. Один шаг от такого “казенного” воспитания детей к общим женам и к изданию законов, которые должны урегулировать прирост населения и давать хорошую породу людей. Так именно и проектировалось по системе Фурье; правила свои он прямо брал из заводских конюшен. Бебель тоже делает намеки на это. Итак, люди, как скот, будут пускаться на племя…

Нам бы следовало здесь, после сказанного о свободе личности и семье, остановиться подробно на всех сторонах жизни будущего социалистического общества, особенно имеющих отношение к вопросам нравственным. К сожалению, трудно сделать это, так как будущее социалистического общества представляется неясным и для самих социалистов. И в этом опять их огромный недостаток. Как разрушать старое, не сговорившись о новом, и что дать взамен разрушенного? И относительно настоящего, и относительно будущего социалисты учат неодинаково. Так в вопросе об отношении к родине, к государству и родному народу одни социалисты отрицают всякий патриотизм и всякие обязанности к родине (см. Шефле “Сущность социализма”; замечания на С. 97 опровергают изложенное в книге и отвергают нацию), другие, как немцы, считают себя патриотами и заявляют, что они — прежде всего немцы и что в случае опасности для государства и войны с врагами отечества они исполнят свой долг честных солдат. (См. брошюру: “Социал-демократия и национальный вопрос” Пернерсторфера, С. 4 и д.; Браке: “Долой социал-демократов”, С. 30—31). Трудно, однако, вывести патриотизм и преданность своей народности из призыва: “пролетарии всех стран, соединяйтесь”. И мы видели, что русские социалисты в последнюю русско-японскую войну радовались поражениям России, а в Германии немецкие социалисты в 1870 году возмущались победами даже своей родной Германии над Францией. Видим и здесь полную несогласованность социалистов в воззрениях относительно будущего: одни социалисты полагают, что будут существовать особые и отдельные государства и народы, другие требуют уничтожения всех государств, требуют даже снести теперешние города и селения, и землю разбить на отдельные коммуны. Одни уверяют, что собственность навсегда останется как священное право (Менгер, Браке), другие требуют, чтобы собственность была решительно уничтожена. Социалисты не сговорились, каково будет их будущее общество. Либкнехт самые вопросы об этом называет детскими; Бернштейн заявляет, что конечныя цели социал-демократии его не интересуют, а Бебель, этот препрославленный вождь и мудрец социализма, уклоняется от ответа и замечает: Никто не может сегодня предусмотреть, какие будущие поколения устроят свои учреждения, как они будут наилучшим образом удовлетворять свои потребности. Хочется сказать здесь, при виде пропаганды социализма, словами Евангелия: Если слепец слепца поведет, оба в яму упадут…

Приводимая ниже заметка из “Нового Времени” за 1906 год дает понять, какие могут быть неожиданные изменения в социализме.

Г. П. Струве в № 11 “Полярной Звезды” дает обоснование новому философскому тезису — индивидуалистическому социализму. Он находит, что социализм Платона, Фихте, Адама Мюллера, Родбертуса, этих представителей так называемаго принципиальнаго социализма, не выдерживает критики “чистой” идеи социализма. В основе его, говорит он, лежит понятие общества, как высшей, сравнительно с личностью, ценности, как величины, стоящей над личностью, пользующейся ею, как целью. Поэтому социализм этот является, по мнению г. Струве, загрязненным, пропитанным материализмом, в той грубой, пошлой его форме, которая обрекает все учение на полное ничтожество и непригодность. Находя, что огромное большинство социалистов или вовсе не задумывалось над философскими основаниями своих практических идей, или просто не могло додуматься до их истинного значения, г. Струве предлагает собственную идею, которая, очевидно, по ее противоположности с предыдущей, должна быть названа беспринципной. В общем Петр Струве говорит, что в основе “истинного” социализма должна лежать “идея индивидуалистическая”, идея преобладающего значения личности и служебного положения общества. Таким образом, вопреки здравой логике и прямому смыслу, идея социализма не должна противополагаться идее индивидуализма, а должна, наоборот, подчиняться ей и занять в ней служебное положение.

Но не заговорился ли г. Струве? Не дойдет ли он этим путем до проповеди анархизма, являющегося, как известно, следующей, непосредственной за индивидуализмом стадией социального развития?

Впрочем, утешимся тем, что г. Струве находит, будто в философии культуры и общества окончательно наступила эпоха беспринципных и безыдейных компромиссов между социализмом и индивидуализмом и что следовательно и его попытка может быть отнесена к разряду беспринципных компромиссов…

Х

Чтобы удостовериться в практической приложимости социализма, посмотрим, как живут теперь сами учители его и содержимые на социалистических началах предприятия и учреждения. Это интересно.

О Лассале можно читать в его биографии, напечатанной в полном собрании его сочинений и написанной его горячим поклонником Бернштейном. Лассаль получал пожизненную пенсию в 7000 марок в год от графини Гацфельд, в слишком близких отношениях с которой обвиняла его молва. Умер он, убитый на дуэли из-за обладания девушкой, которая отказалась быть женою Лассаля, т.е. после истории, на которую способен самый ничтожный и пошлый человек… Этого не скрывает и Бернштейн. Бебель живет в роскоши и из токаря давно обратился в собственника великолепного имения, подобно и нашему демократу Горькому; у Фольмара чудная вилла; Диц зарабатывает больше, чем германский канцлер; Либкнехт за одно редакторство газеты получал 7200 марок; оклады в 5, 6 и 7 тысяч— для деятелей социал-демократии обычная сумма; все это берется из сбора с рабочих, который в 1904 году достиг 20 миллионов марок [Генц: “Социализм”. Стр. 94—95]. Одно судебное дело обнаружило, что, например, депутат Фохтгерр взял из кассы партии 9 тысяч марок на уплату своих частных долгов.

В типографии известной (социалистической) газеты “Worwärts” (“Вперед”), которую редактировал Либкнехт, не соблюдается ни 8-часовой труд, о котором социалисты так хлопочут для других, ни воскресный отдых; работа не прекращается и на ночь; температура у ротационных машин — до 28°; работу задают непосильную и часто постороннюю. Между тем, газета дает в год 600 тыс. марок чистой прибыли. Это чисто-капиталистическое предприятие под флагом социализма. В других социалистических предприятиях работают до 18 часов в сутки. Не слышно, чтобы в русских социалистических газетах в типографиях рабочие работали по 8 часов в сутки, или чтобы рабочие типографии “Русских Ведомостей”, или “Русского Слова”, бывшей газеты “Товарищ” или “Современная Жизнь”, “Биржевых Ведомостей” и др. участвовали в прибылях редакций в равной доле…

Мастера, принадлежавшей социалистам в Берлине булочной, обанкротившейся вследствие дурного хозяйства, жаловались, что здесь с ними обращаются хуже, чем где-либо, а в такой же гамбургской — пекари даже прекращали работу. Типографии партий социал-демократии постоянно требуют субсидий; мастерские и потребительный товарищества разоряются, в принадлежащих партии лавках продается товар дороже и хуже, на что слышатся постоянные жалобы. В Берлинской и Венской больничных кассах, которые социалисты забрали в свои руки, писцы получают нищенское содержание, а члены Совета — огромные оклады. Известный социал-демократ Зингер в Берлине, весьма богатый человек, платил мастерицам своего заведения гроши, а в ответ на требования прибавки мастерицам объявили, что дополнительное содержание они могли бы получать от мужчин… Совершенно то же повторялось во Франции, в Бельгии; доходило дело не раз до судебных разбирательств [Факты взяты из кн. Генца “Социализм”. Стр. 108—109].

Если сами социал-демократы так резко отступают от основ своего учения в жизни, то ясно, что оно трудно исполнимо или и совсем неисполнимо. Мы не станем говорить здесь с научной экономической точки зрения о применимости требований социализма. Чтобы говорить и слушать по этому вопросу, нужны специальные познания и специальная подготовка. Желающие могут найти это в книгах известного профессора Б. Чичерина и в недавно вышедшей книге Генца “Социализм” с 130 стр. и д. Нравственно-философская, теоретическая несостоятельность этого учения нами выше показана. Здесь нам остается сделать только несколько замечаний. Экономические вопросы вообще слишком трудны и при нынешнем состоянии науки все спорны. Право собственности и его основы, право на труд и продукты труда, переход от средневековых форм хозяйства к капиталистическим, экономические формулы, статистические данные — все это не ясно, спорно, все не установилось.

К этому прибавить надо разницу условий жизни: в России 2 млн. рабочих из 130 млн. населения, в Германии 40 млн. рабочих из 60 млн. населения; в России густота населения в 16 раз меньше, чем в Германии; в Германии почва земли и проч. приблизительно одинаковы; в России от Камчатки до Варшавы и от Эривани до Архангельска бесконечное разнообразие почв, климатов, лесов, земель и проч. В Москве земля ценится вершками; в тундрах бери ее сколько хочешь, как на луне. Очевидно, выводы экономические, сделанные социалистами относительно Германии, совершенно неприложимы к России, и наоборот. Как все это уравнять? Как сравнять у людей и для людей горы, моря, реки, климаты, расы, красоту, способности, дарования, лета? Как сравнять дикарей Амура и жителей Москвы? Уравнение имуществ предполагается для счастья и спокойствия людей. Но именно общность имуществ произведет раздор и взаимные обвинения в несправедливости; несмотря на то, что социалисты в песнях постоянно восхваляют царство “святого труда”, в сущности они стремятся к возможному сокращению труда. Они и начинают обычно с требования 8 часов работы безотносительно к ее большей или меньшей трудности, к условиям рынка и к качеству труда самого рабочего. По уверению одного из них, именно Моста, человек в социалистическом обществе будет трудиться только с 16 до 28 лет, остальное время ему делать будет нечего, он заработает себе право пропитания до смерти. Бебель уверяет, что при социалистическом строе у человека будет масса свободного времени. Он воображает, что это обстоятельство создаст необыкновенное процветание жизни, наук, изобретений, литературы. Но мы пока знаем, что, по метким присловьям решительно всех народов, “праздность есть мать пороков и преступлений”.

Да и возможен ли производительный труд при последовательной коммуне? Особенно это нужно сказать о труде умственном. Нельзя,— совершенно справедливо говорит Штеккер,— нельзя из одного пункта определить ход всего производства целого народа; невозможно при помощи государственных мер определить каждого человека в отдельности на то или другое место; невозможно сделать человека трудолюбивым и изобретательным без побуждающего стимула личного интереса и жизнь рабочего довольной и счастливой без личной свободы. Этого мало. Как можно коммуною написать такое, например, произведение, как “Полтава” Пушкина? Как, далее, печатать свои произведения? О свободе слова нечего и говорить. Кто не согласен — вон! — красноречиво заявляет Либкнехт. Кроме того, ведь при отсутствии частной собственности, и типографии будут государственные и газеты также. Значит, или печатать надо решительно все, кто бы что ни написал, или устроить цензуру, которая должна решать, что можно и чего нельзя печатать… Представляете ли вы весь тот гнет мысли, который в таком случае ожидается в социалистическом обществе?

Не удовлетворит такое равенство всех нужд, не прекратит страданий. Ведь мерка страдания не вне, а внутри нас. Что для одного проходить бесследно, то другого волнует до крайности. Даже чувствительность к физическим страданиям разная: у одного опухшие голосовые связки совершенно нечувствительны, другой при таких связках страдает неимоверно при каждой попытке говорить. В области духовной разнообразия в отношении к чувствительности и восприимчивости духовных страданий бесконечно больше. Спаситель тужил и скорбел в Гефсимании до кровавого пота в представлении огромной тяжести грехов всего мира, чужих, а не Его собственных; мы спокойно спим, имея на совести множество неправд и преступлений собственных…

Счастье людей вовсе не столь легко достижимая вещь и равенство вовсе не так легко осуществить. Неравенство останется на земле навсегда. Оно — путь нашего воспитания на земле, условие и среда нашего развития, больше того — условие жизни и красоты мира, проявление Высшей правды и милости. Пусть люди все материальные блага поделят поровну и все будут всегда сыты: мы видим и теперь сытых; они не всегда счастливы: сквозь золото льются слезы. Разве это уравнение утешит в потере здоровья, в приближении старости и неизбежной смерти, особенно страшной при отсутствии веры в загробную вечность? Но если бы люди и все роздали и поделили бы все поровну сегодня, уже завтра, и не завтра, а через минуту опять будет неравенство. Даже и на небе, в вечной жизни будет не все одинаково: Иная слава солнцу, иная луне, иная звездам, и звезда от звезды разнится в славе. Так и при воскресении мертвых (1 Кор. 15:41-42). Но на небе будет каждому указана степень блаженства по всей справедливости Праведным Богом, смотря по заслугам каждого человека, причем Всеправедный, Премудрый и Всеведущий взвесит все условия заслуг с нравственной стороны, и самое блаженство даст в меру восприемлемости; на земле же, где живут и действуют грешные и способные к ошибкам и заблуждениям люди, никогда не может быть полной и во всем справедливости и равномерности в распределении всех благ земных. Повторим раньше нами сказанное: и безотносительно к греховности людей, вообще говоря, нельзя все на земле поделить поровну, — нельзя, например, разделить поровну молодость, ум, здоровье, способности, красоту, усердие, таланты и дарования. Напротив, насильственное уравнение всех во всем вызвало бы новые неравенства и несогласия, новые споры и бесконечную вражду. Communio — mater rixarum, общение — мать споров!

Так социализм, по словам Леруа-Болье, отвергая совершенно религию, порывая со всяким христианским преданием, покушаясь даже изгнать Бога из будущего государства, вовсе не облегчает этим принятой на себя задачи, а только делает ее более трудною. Думая быть реалистом и практиком, он оказывается на самом деле утопистом. Вступая в борьбу с буржуазией и капиталом, он оказывается на самом деле и при ближайшем рассмотрении глубоко им родственным: так же он отводит человеку только землю; так же целью стремлений человека считает единственное земное благо; так же обходить все духовные запросы человека; так же признает единственно только силу и эгоизм движущими началами жизни. Это перевернутая буржуазия.

Даже и осуществленный идеал социализма, идеал “мещанского счастья”, тупой сытости и физического довольства, как уничтожающий совершенно свободу и личность человека и его духовные запросы, никогда не удовлетворил бы людей. Но и этот идеал — утопия. Верить обещаниям социализма совершенно равносильно тому, если бы кто поверил доктору, что он своими лекарствами сохранит человеку навсегда молодость и избавит навеки от смерти. Это — верить в сказки.

XI

Не страшен социализм религии и Христианству, которым он объявил такую беспощадную войну. Религиозные запросы — вечные в душе человека, и человек от них не уйдет никуда. Без Бога человек не найдет себе места в мире, без Христианства он не узнает пути и смысла жизни своей и деятельности. Много грозных туч поднималось в истории против Христианства, и оно пережило их. Переживет оно и это облако шумящее, но в сущности пустое… Учение социализма не новое. Оно — плоть от плоти старого язычества. В себе самом, в своей узости, в своем мелком понимании потребностей человека, оно носит семена смерти; в учении о насилии оно себе объявляет приговор. Так чахотка, поднимая температуру в теле и обманывая видимым как бы подъемом жизни, тем скорее и неизбежнее приближает к человеку смерть. Насилие обратится неизбежно внутрь социализма, совершится не одно убийство Гапона; совершится высший суд: поднявший меч — мечом погибнет.

Придет время, будут изумляться люди, как такое неглубокое, материалистическое учение, каково учение социализма, философски необоснованное, духовно бессодержательное могло иметь столько горячих последователей. Новый Вавилон, строящий башню до небес, с целью уйти от Бога и господствовать над землею, — новый Вавилон рухнет от смешения и разделения людей на почве дележа земных благ, рухнет, как Вавилон древний.

Но где же причина современных успехов социализма? Повторим то, что мы говорили в первом нашем чтении. Причина успеха социализма в том, что составляет его жизненную правду. Не смеяться надо над социализмом и не возмущаться им. Земные дела,- говорит один философ,- не нужно ни осмеивать, ни оплакивать, их должно понимать (Спиноза). Бранит социализм только тот, кто боится правды его. Его неправда — в отсутствии религиозной основы, в духовном искалечении человека, в продаже его первородства за чечевичную похлебку земных благ. Но отсюда нельзя думать, что нет в социализме и правды: правда есть и глубокая: она — в тягостном положении трудящихся классов современного общества, она — в праве каждого человека честным трудом на земле приобрести себе все необходимое для жизни: питание, одежду, жилище, здоровье, семью и необходимый досуг для удовлетворения запросов духа, — в праве на достойное человеческое существование. Она, эта правда, — в горьком и справедливом упреке современному ложно-христианскому обществу, среди которого оказывается возможность голода и лишений трудящихся масс, среди которого столь сильно возобладали интересы животности и себялюбия. И вот, пред голодным и бедным людом, вовсе и не думавшим отказаться от Бога и Христа, темная сила зла поставила искушение, первое искушение, которое некогда диавол поставил пред Богочеловеком в пустыне, когда Он, являя человеческое, взалкал после 40-дневнаго поста: Рцы, да камение сии хлебы будут… Это искушение хлебами — страшное искушение! Ужас его, в случае успеха, не вмещается в разум. За ним впереди полная гибель духовной жизни человечества, отречение от Бога и древний приговор Его людям пред потопом: не может обитать Дух Мой в людях, ибо они стали — плоть… И на искушение один ответ: не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих… Все, кому дороги интересы высшей и истинно человеческой жизни, должны встать на защиту идеальных, духовных основ этой жизни, на защиту во всеоружии трезвой мысли и трезвого слова, основ христианской культуры, христианской государственности, на ограждение духовных сокровищ человечества от назревающей власти толпы, от приближающегося разлива зверства, от принижения человека до уровня животного, от погибели его свободы и личности — от назревающей революции, в которой уже блистают далекие молнии и гремят отдаленные раскаты грома… Но как стать на защиту? Что делать? В чем задача современности?

Нужно не одно слово, но и дело, нужно осуществление христианских начал жизни. В этом разрешение “социального вопроса”. Упреки христианскому обществу со стороны социализма справедливы, но вывод из них делается социализмом неправильный. Когда голодный не насытился полфунтом хлеба, вывод справедливый будет не в том, чтобы совсем отвергнуть необходимость и питательность хлеба, а в том, чтобы дать его больше. Больше христианской любви, больше христианской жизни и деятельности! Нужно признать все, что есть справедливого в социализме — не в существе его, не в его безбожии, не в его учении, а в тех указаниях неправд жизни, который он резко отмечает. И пусть христианское государство и христианское общество обратит внимание на тягостное положение трудящихся классов! Корпорации трудящихся, законодательство, направленное к защите их и к уничтожению вопиющей бедности, страхование жизни и старости, равномерность и справедливость налогов, ограждение от эксплуатации капитала, упорядочение аренды земли, справедливая заработная плата, охранительные законы о работе детей и женщин, забота о телесных нуждах — больницах, жилищах и т.п., забота о духовных нуждах — о школах, широком просвещении, об удовлетворении религиозных нужд, для чего нужен досуг, следовательно, сокращение рабочего времени, конечно, справедливое для обеих сторон, для рабочих и хозяев, и сообразное с соотношением экономических сил в данное время, и все это не для одних “рабочих”, как принято теперь понимать это слово, а для широких трудящихся масс народа вообще и проч.,— вот вопросы, назревшие вопросы, которые должно разрешить государство и общество, если с фронтона их здания не снят крест, если они не по имени, а по духу и деятельности желают быть христианскими. Христианское общество обязано воплотить и осуществить слово Христа: Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные! Ведь в Евангелии и Библии мы читаем не только о терпении для бедных, но слышим и горе богатым, жестоким и неправедным богатым. Послушайте вы, богатые, плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельствовать против вас, и съест плоть вашу, как огонь. Вот плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет; и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы роскошествовали на земле и наслаждались, напитали сердца ваши, как бы на день заклания. Вы собрали себе сокровище на последние дни… (Иак. 5:1-5). Итак, собственность и богатство налагают на человека большие обязанности, великую ответственность. Если собственность отрешается от тех основ, которые ее поддерживают, если она пренебрегает Божественными заповедями и преступает требования человеколюбия, тогда она сама вызывает опасность возмущения (Штеккер). Религиозный долг одинаков для бедных и богатых.

Христианство, прямо не разрешая социального и экономического вопроса, тем не менее дает для его разрешения основы и руководящие начала в своем учении о любви. Оно не рекомендует застоя, оно не закрепощает в бедности и угнетении: Каждый оставайся в том звании, в котором ты призван ко Христу, но если можешь, воспользуйся лучшим,- говорит апостол (1 Кор. 7:20-21). И в среде социалистов много людей, вовсе не разделяющих безбожия социализма и называющих себя социалистами только по недоразумению. Существует социализм,- говорит Герцберг,- основывающийся на человеколюбии и старающийся внушением рабочему самоуважения довести его до самопомощи, уважающий историческое право и необходимость нынешнего общественного строя, исходящий из того, что недостатки общества в том только случае могут быть устранены, если удержать испытанные опытом жизни основы. Сам же Герцберг говорит: Несправедливо называть все это социализмом [Герцберг: “Рабочий вопрос и социализм”. Стр. 24-25]. Это — Христианство, по недоразумению принявшее имя социализма.

Дело христианского общества: не дать слабым впасть в “искушение хлебами”, не дать им перейти к настоящему, всегда революционному социализму. Христианство несравненно сильнее и больше, чем социализм, желает для обездоленных и нуждающихся довольства и всего необходимого. Христианство говорит, что Господь дает человеку все изобильно в наслаждение (1 Тим. 6:17); оно просит человеку ежедневно хлеба насущного; оно молит ежедневно об изобилии плодов земных; оно любовно благословляет плоды земные, брашно и пития — в пищу верным. Но огромная разница между Христианством и социализмом — в средствах достижения этих благ. Правда, социалисты упрекают Христианство в том, что оно обмануло надежды бедняков, не принесло им доселе земного полного довольства, а в лице представителей своих будто бы даже перешло на сторону угнетателей народа и стало в защиту капитала; превратило своих служителей в капиталистов. Это неправда, и особенно в России, где духовенство и поныне в массе бедно и стоит, в отношении материального обеспечения, наравне с бедняками и пролетариями [Людей богатых в среде его едва ли больший процент, как и среди крестьян и рабочих, разбогатевших купцов и промышленников]. Но допустим, что служители Христианства отступили от долга и Евангелия,— где нет падения и злоупотреблений, их не мало и в социалистических кружках,— Евангелие-то само осталось, и его не подделаешь. И разве в прошлом ничего не сделано Христианством? В ответ следует указать хотя бы на уничтожение рабства в мире, на отмену жестоких законов; припомним здесь все, что нами намеренно говорилось о заслугах Христианства в самом начале наших чтений. Нравственный переворот, произведенный Христианством в мире, не поддается описанию, и отрицать его может только или слепота намеренная, или невежество…

XII

Итак, упреки социализма Христианству несправедливы. Тем более несправедлив и пагубен путь его, путь революции. Есть класс людей,- говорит Штеккер,- прямо спекулирующих на общественных бедствиях и на революции. Положение дел худо, говорят они, оно улучшится только благодаря великой социальной революции; она — та гроза, которая очистит воздух. Таких людей много, и я считаю их точку зрения самой опасной. Революция — совсем не гроза… Если бы было так, то во Франции был бы самый чистый воздух, однако, положение дела там с каждой новой революцией становится все более и более угрожающим: это показала коммуна. Поэтому мы должны сделать все, что находится в наших силах, чтобы предупредить ту великую опасность, которая заключается в социальном движении. Страшные картины рисуются в будущем при революционном разливе этого движения: господство толпы, принижение всего великого и духовного, возвращение к первобытным временам варварства и дикости. Ведь и коммунизм встречается именно у дикарей, даже и коммунизм жен, о чем мечтают некоторые социалисты. В состоянии дикости подавляется личность; первым ее проявлением считается собственность. Уничтожится в разливе революций весь великий труд тысячелетий над созданием человеческой культуры и вновь потребуется тот же продолжительный процесс ее воссоздания чрез собственность, семью, род, племя, государство и общество и проч., при благотворном воздействии и воспитании религии.

И все же главный деятель культуры — человек, а не формы, им созданные. В отрицании этой истины глубочайшее заблуждение социализма; он всего ждет от формы жизни, забывая, что здесь он впадает в противоречие, ибо формы жизни все-таки должен создать человек же, и если он бессилен и негоден, то таковыми же он создаст и формы жизни. Вот что говорит историк Кареев по этому вопросу: Нечто есть человеческая личность, ибо все в истории существует чрез нее, в ней и для нее; все виды социальной жизни суть только разные системы отношений между личностями; все явления жизни духовной суть только различные состояния личностей; какое бы учреждение мы ни взяли, оно в конце концов создается, поддерживается, изменяется совокупною деятельностью личностей: индивидуум — единственное реальное существо, с каким имеет дело наука истории [Кареев: “Основные вопросы философии истории”].

Итак, если человек создает условия жизни, то его-то и нужно прежде всего преобразовать, а не условия жизни. В таком случае социальный вопрос есть вопрос нравственный. Нужно, значит, орудие, способное преобразовать человеческое сердце вместе с человеческой природой, но этого-то чудесного орудия — религии и нет в социализме. Ищите прежде всего царствия Божия и правды Его, а блага жизни сами приложатся вам! Но социализм именно не спускает глаз с этих благ мира, совершенно отвергнув царствие Божие. О, если бы столько увлечения, столько горячности, столько энергии и жертв принесено было на дело религиозно-нравственного обновления человечества, сколько принес их социализм на дело приобретения и отстаивания земных благ! Мы были бы свидетелями нового чуда. Пред нами давно бы совершился нравственный переворот в мире, за которым неминуемо последовал бы и вожделенный переворот экономически, которого социализм так и не добился и никогда не добьется!

В этом процессе постепенного облагорожения людей две силы, два устоя, на которых покоится и доныне все здание европейской и мировой культуры: христианская религия и христианская наука. Подрубите одну из этих ног великана — и он рухнет. Давно, на заре истории, воспринял человек в себе грех и зло: болезнь вошла пудами, а выходить, по пословице, золотниками. Но для верующего есть надежда на высшую помощь в этой тяжкой внутренней борьбе со злом, есть основание для веры в будущую победу, есть опора для бодрости в жизни и работе на благо человечества. Думать, что человечество не иначе может избавиться от зла и неправды жизни, им же самим созданных, как только реками крови, диким насилием и разрушением,— что это значит? Грешный человек и в обновленные формы жизни снова внесет зло и неправду, для уничтожения которых снова и снова потребуются кровь и насилие, и т.д. без конца. Тогда история людей будет движением от убийств к новым убийствам, от революции к новой революции, от зарева пожаров к новому зареву, от крови к крови… Но это значить не верить ни в Бога, ни в добро, ни в самое счастье, ни в самого человека.

Тогда нет сил жить. Это и есть конечный вывод социализма.

Его слово — смерть. Слово же Христианства — иное.

Иисус Христос, отправляясь на распятие и смерть, не склонился пред этим насилием и злом, но завещал верующим на все века:

Я — путь, и истина, и жизнь.

Публикуется с небольшими сокращениями по изд.

св. Иоанн Восторгов. Христианство и социализм // Полное собрание сочинений. Т. 5. М., 1913. СС. 39-136