Антропологи
Уже в XIX веке антропологи столкнулись с проблемами патологического сознания и политической речи, когда начали изучать обычаи примитивных народов. Такие авторы как Фрэнк Кушинг (1857 – 1900) , Люсьен Леви-Брюль (1857 – 1939) , Марсель Жусс (1886 – 1961), Александр Лурия (1902 – 1977), Альберт Лорд (1912 – 1991), Уолтер Онг (1912 – 2003), Джек Гуди (1919 – 2015) разработали различные подходы к исследованию примитивного ума, многие из которых могут быть использованы для изучения политической речи.
Леви-Брюль
Французский антрополог Люсьен Леви-Брюль (Lucien Lévy-Bruhl, 1857 – 1939) в своем известном сочинении 1922 г. «Первобытное мышление» (La mentalité primitive) использовал в качестве организующего принципа теорию об особом – пра-логическом – уме примитивных народов. Объяснение выглядело весьма простым: представители примитивных народностей мыслят иначе, нежели мы, цивилизованные люди, то есть иным способом образуют представления и оперируют ими. Данная теория была подвергнута критике в основном по соображениям политкорректности, но сохраняет свою эвристическую ценность и до сего дня.
Как видно уже из терминологии, Леви-Брюль считал основным признаком примитивного ума его алогизм. Он верно указывает, что патологический ум образует понятия не логически, а через светскую мистику (магию):
Если не чувствуется мистической партиципации, то форма изображения проходит незаметно или по крайней мере не задерживает на себе внимания, что в переводе на язык европейского наблюдателя передается так: рисунок «абсолютно ничего не обозначает». Из сказанного вовсе не следует, что первобытный человек не различает рисунков, это значит, что если он не абстрагирует мистически, то не абстрагирует совсем.
Леви-Брюль делает важный вывод о том, что примитивные народности смешивают объективное и субъективное, то есть не различают первую реальность и вторую. В первой реальности человек беспомощен и безвластен, зато магические обряды и связанные с ними представления дают примитивному уму ощущение власти, особого алогического «порядка» во второй реальности.
Во второй реальности (и во второй реальности идеологий тоже) невозможна ошибка, здесь невозможна неудача:
Не было еще примера, чтобы неудача какого-нибудь магического обряда обескуражила тех, кто в него верит. Ливингстон сообщает о длинном споре, который у него был с заклинателями дождя; свое сообщение он кончает словами: «Мне ни разу не удавалось убедить хотя бы одного из них в ложности их доводов. Их вера в свои „чары“ безгранична». На Никобарских островах «туземцы во всех селениях совершили церемонию, называемую „танангла“ (помощь или защита). Церемония призвана предотвратить болезнь, появляющуюся с северо-западным муссоном. Бедные никобарцы! Они делают это из года в год, и все без всякого результата.
Леви-Брюль отмечает обобщающую, или, как он ее называет, синтетическую, природу примитивного мышления. Для него это означает прежде всего невозможность проверки: непроницаемость в отношении опыта, а также нечувствительность к противоречию.
Леви-Брюль проницательно указывает на клишированную, предварительную и ложную осмысленность примитивных коллективных представлений: «Они даны всегда в известной связи в предвосприятиях, предпонятиях, предассоциациях и, почти можно сказать, в предрассуждениях: это мышление именно оттого, что оно — мистическое, является и пра-логическим». Клишированность речи укоренена в умственных клише.
Примитивное мышление оценивается Леви-Брюлем как остановившееся, не сознающее заново здесь и сейчас. Свободное от логических операций, такое мышление является несвободным, однообразным: «Это мышление, хотя оно и не подчинено логическому механизму, или вернее, именно потому, что оно ему не подчинено, вовсе не свободно». Верно и обратное: примитивное сознание никогда не стоит на точке истины, оно всегда сдвигается вместе с наблюдателем, гораздо живее и непосредственнее реагирует на окружающий мир.
Леви-Брюль отмечает особую роль памяти в пра-логическом мышлении:
Память играет в пра-логическом мышлении роль более значительную, чем в нашей умственной жизни, где некоторые выполняющиеся ею функции из нее изъяты или приняли другой характер… Она воспроизводит сложные коллективные представления с величайшим богатством деталей и всегда в том порядке, в котором они традиционно связаны между собой в соответствии с мистическими отношениями. Восполняя таким образом в известной мере логические функции, она в той же мере пользуется и привилегиями логических функций. Например, представление, неизбежно вызываемое в памяти другим представлением, часто приобретает в сознании первобытного человека силу и характер логического мышления. Вот почему, как мы видим, знак принимается почти всегда за причину.
Затронул Леви-Брюль в своем исследовании и важный вопрос об организации представлений, обратив особое внимание на омонимию:
Когда у туземцев спрашивают, что означают некоторые рисунки, они неизменно отвечают, что рисунки эти сделаны только для забавы, что они не имеют никакого смысла… Однако те же самые рисунки, совершенно похожие по своей форме на первые, если только они исполнены на каком-нибудь ритуальном предмете или в особом месте, имеют весьма определенный смысл. Тот же самый туземец скажет вам, что определенный рисунок в известном месте не представляет ничего, и совершенно точно объяснит вам, что должен обозначать такой же рисунок, если он исполнен в другом месте. Следует отметить, что второй рисунок всегда находится на священном участке земли, к которому женщины не должны приближаться»… По поводу рисунков геометрического типа, собранных у тех же австралийцев, Спенсер и Гиллен говорят: «Происхождение их совершенно неизвестно, а значение, если они его имеют, — чисто условное. Так, например, спираль или ряд концентрических кругов, вырезанные на поверхности какой-нибудь чуринги, могут обозначать „нисса“ (каучуковое дерево), но совершенно одинаковый рисунок, вырезанный на другой чуринге, будет уже представлять лягушку…
Паркинсон, со своей стороны, говорит: «Мы оказываемся здесь пред загадкой, которую разгадать трудно. „Mitteilungen“ (немецкий этнографический журнал) видит в этих рисунках змей. И действительно, на рисунках можно различить голову и тело змеи. Однако байнинги утверждают, что это свинья… Следующее изображение могло бы в крайнем случае сойти за лицо, однако, согласно разъяснению туземцев, оно обозначает дубину, хотя не имеет с ней никакого сходства. Можно сказать, что решительно никому, даже человеку, одаренному самым безумным воображением, никогда не пришло бы в голову такое объяснение… Я был склонен рассматривать три круглых рисунка, следующих за указанными двумя, как глаза. Туземцы, однако, сейчас же разрушили эту иллюзию, присовокупив, что глаза не могут быть воспроизведены на рисунке».
Леви-Брюль приводит примеры примитивных мыслеформ, аналогичных тем, что распространены в массовой религии, например, «Ничто само по себе не плохо»:
«Для того чтобы понять ход мыслей туземцев, надо знать, что, на их взгляд, крокодилы и аллигаторы по природе безобидные животные. Человеку совершенно нечего их бояться… «Туземцы часто утверждают совершенно определенно, что крокодил сам по себе безобиден. Они так убеждены в этом, что в некоторых местах без колебания входят в реку для наблюдения за сетями. Если кого-нибудь из них пожирает крокодил, то они устраивают совещание для обнаружения колдуна, убивают предполагаемого виновника и продолжают поступать по-прежнему» (Bentley, William Holman. Pioneering on the Congo)».
Альберт Лорд
Крупный исследователь южнославянского и средневекового фольклора Альберт Лорд (Albert Bates Lord, 1912 — 1991) был продолжателем дела Милмана Парри и значительно расширил горизонты изучения фольклора. В его варианте фольклористика рассматривала не только творчество отдельных мастеров, памятники и традиции, но шире: устные, до-массовые культуры, общества. За счет такого обобщения стали ясно видны аналогии фольклора и устной культуры вообще с политической речью.
В частности, в сочинении 1971 г. «Сказитель» (The Singer of Tales) Лорд доказывает, что вся область фольклора является клишированной, в ней нет свободных творческих элементов. По его подсчетам, клишированными являются четверть всех стихов и половина всех полустиший из 12 000 стихов одного сказителя.
В организации и употреблении такого количества штампов особую роль играет память: формулы позволяют легче и свободнее исполнять экспромтом длинные сочинения на публике. Даже если сказитель ошибается, общая доля формул в песне настолько значительна, что у слушателя и у самого исполнителя остается впечатление, что произведение было воспроизведено слово в слово.
Устный поэт (как, заметим, и мастер политической речи) не работает в рамках какого-либо текста. Готовясь к исполнению песни, он «проникается» темами, сюжетом истории, которую он собирается рассказать. Пересказывая и перепевая эпическую песню, поэт ни в каком смысле не «запоминает» ее. То, что он фиксирует, – это поток тем и формул, общих не только для этой песни, но и для всех песен данной традиции. Певец не учится поэзии, точно так же, как будущий мастер политической речи не учится говорить на патологическом языке. Он живет внутри этой речи, слушая чужие песни, пытается их воспроизвести и воспроизводит с ошибками, упрощениями, усложениями. И так эта песня становится его песней.
Лорд показал, как фольклор и устная речь избегают обобщения. Фольклорные произведения невозможно пересказать своими словами. Они доступны только буквальному и последовательному воспроизведению от начала до конца, и в то же время текста фольклор и устная речь не знают никакого «точного воспроизведения». Каждое исполнение песни – это новая песня, и она же – песня старая, знакомая и даже надоевшая.
Певец, как и мастер политической речи, не сознательно творит новое, а как бы по ошибке. Певец вынужден употреблять формулы, к этому его вынуждают сами задачи и обстоятельства его творчества: необходимость непрерывного воспроизведения большого текста наизусть. При всей их вынужденности, эти формулы вполне удовлетворяют творческие потребности певца, выражают его мысль, играют конструктивную роль в построении сюжета. В зависимости от уровня мастерства певец более или менее свободно использует формулы, более или менее разнообразно их сочетает.
Лорд определяет устную эпическую песнь как метрическую, построенную из формул, строящуюся на основе тем. Формулы не статичны, а способны изменяться, производить новые формулы. В зависимости от задач, которые встают перед сказителем, он излагает тему в развернутом или в кратком, свернутом виде. Темы организованы в памяти сказителя иерархически.
За счет того что устный сказитель не имеет перед глазами текста, в тексте систематически возникают противоречия. Устный поэт всегда сосредоточен только на том моменте рассказа, который он озвучивает в данный момент. Живой, спонтанный характер исполнения скрадывает противоречия, которые можно заметить, только если перевести песню в письменный вид. Лорд отмечает в устной поэзии систематическое смешение диалектов, архаизмы.
Повторение и параллелизм (в политической речи: синонимия, антонимия, омонимия ) – это приемы организации материала, который находится в памяти сказителя.
Наиболее стабильные формулы, отмечает Лорд, используют имена собственные, топонимы. Также Лорд указывает на формулы времени как на более-менее постоянный элемент. В фольклоре это вызвано требованиями метрики стиха, но и в политической речи можно отметить особую роль светских мистических штампов времени, а также имен собственных: «Ленин», «Сталин» в лозунгах, песнях, выступлениях и т.п.
По аналогии с фольклорными певцами можно сказать, что идеологи, деятели массовой религии – это своеобразные сказители, имеющие в памяти набор тем и формул, свободно их комбинирующие в отрыве от какого-либо устойчивого текста, дающие живую ткань патологического говорения.
Марсель Жусс
Наблюдения и обобщения французского психолога и антрополога Марселя Жусс (Marcel Jousse, 1886 – 1961) проливают свет на смешанную, не чисто словесную и интеллектуальную природу политической речи.
Жусс предложил рассматривать примитивную и детскую речь как «слово-двигательный» (verbomoteur) и «слово-слуховой» (verbo-auditif) комплексы. От этого тезиса Жусс приходит к более широкому обобщению: что все современные люди принадлежат к «слово-двигательному» типу, то есть их мысль и речь рождается в связи со слуховыми и двигательными жестами. Термин «жест» (le geste propositionnel) Жусс понимает шире, чем жест физический. Например, для него смех и плач – это «жесты».
Уолтер Онг
Книга исследователя массовой культуры Уолтера Онга (Walter Jackson Ong, 1912 – 2003) «Orality and literacy. The technologizing of the word» (2002) суммирует его взгляды на проблемы устной культуры.
Как и его наставник Маршалл Мак-Люэн, Онг является критиком культуры современного общества и предлагает в качестве метода смелое переосмысление данных литературоведения, антропологических исследований и т.п.
Онг выдвигает концепцию «устного ума», который он усматривает в любой дописьменной культуре. Эта концепция является внеисторической и может быть приложена к любой примитивной культуре, включая современную массовую культуру.
В тот или иной момент истории конкретного общества устный ум уступает место письменной культуре, а в наше время происходит обратный и глобальный процесс: возвращения к культуре устной, до-письменной. Онг прослеживает стадии распада «устного ума» под действием грамотности, школы, прессы. Он утверждает, что отдельные культуры, даже перейдя к письму, так и не смогли усвоить его принципы, остались устными: арабская культура, например.
«Устному уму» у Онга соответствует особого рода речь, которая аналогична изучаемой нами политической речи.
Онг правильно отмечает, что примитивные общества гораздо больше опираются на слово, чем письменные. Такие культуры поражают своей риторичностью, логоцентричностью. В центре такого общества не предмет, а слово. Отсюда возникает столь резко ощущаемая в массовом обществе проблема речи, чтения. Формулы и устойчивые выражения, такие как пословицы, играют в устной культуре более существенную роль, нежели в письменной, и это подтверждается наблюдениями за интернет-речью с ее мемами и другими видами штампов и формул.
Человеческое взаимодействие, общение становится центральным как для примитивного , так и для массового общества. Взаимопонимание достигается не через обращение к общим внешним идеям, а через гностический диалог, с участием жестов. Например, бизнес здесь риторическое взаимодействие, как на восточном базаре, где купля-продажа есть род дуэли, состязания.
Онг отмечает, что многие особенности устной речи вызваны ее именно устным характером. Например, такая речь обычно не происходит в одиночестве. Для нее нужен собеседник.
Устная культура является коллективистской, потому что устная коммуникация объединяет, а письменная разобщает, обращает человека к самому себе. В частности по этой причине такое предпочтение в массовом обществе отдается видео-, аудио-коммуникации: трансляции в фейсбуке, Snapchat и т.п.
Как и другие исследователи, Онг говорит об особой роли памяти в до-письменных культурах.
Согласно Онгу, мастер устной речи выражает свои мысли в ритмических, уравновешенных формулах, повторениях или противопоставлениях, с аллитерациями и ассонансами, постоянными эпитетами и формулами, развивает традиционные темы с использованием пословиц, поговорок, прибауток, анекдотов и т. п.
Устойчивые элементы и приемы знакомы слушателям не менее, чем говорящему, но они каждый раз оживают в новой ситуации, оформляются актуальными жестами. Постоянные формулы определенным образом структурированы, так что произнесенный штамп сразу вызывает в памяти цепь подчиненных и производных штампов. Тот же механизм действует и в темах. Короче говоря, «устный ум» всегда выражается в поэтической и мелодической речи.
Устный ум характеризуется опорой на акты воления, отсутствием интроспекции, критики, он не ощущает различия между прошлым и будущим.
Устной культуре несвойственна, согласно Онгу, самооценка и самосознание. Самооценка дается в зависимости от предполагаемой оценки человека со стороны коллектива. Ум (знания) оцениваются не отвлеченно, а смотря по тому, как человек исполняет вою роль в конкретной ситуации. Житель Центральной Африки на вопрос, что он думает о новом директоре школы, отвечает: «Надо сначала посмотреть, как он танцует» (Carrington, John F. La Voix des tambours: comment comprendre le langage tambourine d’Afrique, 1974).
Устному уму свойственно примыкание, а не подчинение (Additive rather than subordinative), сочинение, перечисление, а не анализ (Aggregative rather than analytic). Онг считает, что сочинительная (aggregative) природа устной речи тесно связана с зависимостью от формул. В устном уме формулы расположены в виде параллельных рядов, где организованы по принципу синонимии-антонимии.
Здесь «воин» всегда будет «бравый воин», принцесса непременно «прекрасная» и т.п. Онг проводит параллель с устойчивой терминологией политических обвинений, свойственных XX веку, и отмечает, что такие штампы как «враг народа» есть атавизм устной культуры. Штампы «Великая октябрьская революция» или «славное Четвертое июля» в США он сопоставляет с гомеровскими постоянными эпитетами типа «благодушный Нестор», «многоумный Одиссей».
Устный ум обобщает, противится анализу, порождает излишне пространную речь.
Письменная речь выстраивает текст как расположенную вне сознания линию, с которой можно в любой момент свериться. Для устного ума такой возможности нет. Утратив нить рассказа, приходится вернуться назад, поэтому повторение является нормой для устной речи.
Устная речь – это язык борьбы, указывает Онг. Пословицы и загадки используются не просто в качестве мнемонического средства, а для вовлечения собеседника в словесную схватку: произнесенная пословица вызывает собеседника к подтверждающей или противоречащей. Перебранка (flyting, или fliting), иногда рифмованная, но всегда клишированная, является нормой для устных культур, и, заметим, для интернет-речи.
Пространная, преувеличенная, аффективная похвала также является проявлением агональной, состязательной природы устной речи.
Мышление представителей устной культуры Онг определяет как ситуационистское, а не категориальное, что выражается и в речевой практике. Такая речь не является в строгом смысле рациональной, а служит лишь освоению внутри сложившейся ситуации.
Для устного ума вне конкретной ситуации существует лишь неопределенное и несущественное нечто. Онг приводит наблюдение Бронислава Малиновского, что примитивные племена присваивают имена только тем представителям флоры и фауны, которые полезны для их хозяйства, а прочие относят лишь просто к «кустам», «летающим животным».
Онг обнаруживает в материалах, собранных А. Р. Лурией, примеры отказа от определений. В обыденной жизни, а также в политической и массовой религиозной практике, определения кажутся просто ненужными. Онг приводит диалоги из книги А. Р. Лурии «Об историческом развитии познавательных процессов» (см. ниже), где испытуемые кашгарцы испытывают явное недоверие к силлогизмам о медведях, которые, судя по условиям силлогизма, должны быть на Новой Земле белыми. Максимальное приближение к пониманию состоит в признании: «Если по вашим словам, то все белые должны быть». Онг указывает, что прием «По вашим словам», существующий и в политической речи, указывает, похоже, на признание формальных условий задачи при сохраняющейся неуверенности в ответе. «По вашим словам» означает отказ от ответственности за ответ: «Это ваши слова, а не мои».
Александр Лурия
Известный советский антрополог и психиатр Александр Лурия провел в начале 1930-х годов полевые работы в Кашгарии (Узбекистан). Спустя сорок лет, после издания в 1974 г. книги «Об историческом развитии познавательных процессов. Экспериментально-психологическое исследование», эти данные стали известны широкому кругу исследователей.
В марксистском духе Лурия делает решительные и неверные заключения от речевых фактов к непосредственной работе сознания. Лурия, к сожалению, не увидел, что принимаемые им теории происхождения языка и сознания сами обладают признаками патологического мышления и патологического языка, причем зачастую именно теми, которые он так тонко обнаружил в до-письменных культурах. Среди таких псевдоосмысленных учений мы находим у Лурии учение о «создании» мыслительных категорий, о «возникновении» силлогизмов внутри развивающегося общества, «изобретении» личности, логики и т. п.
У Лурии проницательные замечания сочетаются с определенной слепотой. Например, он отмечает: «Если бы первобытный человек действительно мыслил по (пра-логическим. – Ред.) законам, описанным Леви-Брюлем, он практически не мог бы прожить ни одного дня». Это замечание не учитывает аморализм и беспринципность, свойственные магическому сознанию, которые позволяют представителям примитивных культур постоянно нарушать свои собственные нормы.
Несмотря на указанные недостатки в области теории, в сочинениях А. Р. Лурии мастерское представление материала сочетается с прекрасно оформленными примерами и ясной классификацией явлений. Лурия делится результатами разработанных им экспериментов по исследованию до-письменного сознания. Работа Лурии имеет тем большую ценность, что он исследовал устную культуру, переживавшую в тот момент быстрый и насильственный переход к письменности. В результате, исследователю удалось зафиксировать множество стадий распада устной культуры.
Лурия приходит к выводу, что представители до-письменных народов относятся к языку бессознательно, так как самоанализ потребовал бы от них отвлечься от конкретной ситуации. Устный ум всегда обращен к центральному узлу ситуации (в общем случае – к посюстороннему богу).
Устный ум не приемлет аналитических суждений и умозаключений (силлогизмов). Лурия верно указывает, что «основное затруднение заключается здесь в том, что испытуемые отказываются создать замкнутую систему логического условия задачи и оперировать рассуждением в пределах этого условия. Такая трудность и заставляет их замещать требуемое «теоретическое» рассуждение непосредственными догадками».
Рассуждения ведутся вне условий задачи, ответы даются через припоминание и обращение к непосредственному опыту: «Выслушав силлогизм, наши испытуемые фактически не получали ничего, кроме трех изолированных предложений,— это, естественно, не давало им нужной основы для логического вывода, и им не оставалось ничего другого, как коротко ответить на вопрос, обращаясь к догадке или к своему непосредственному конкретному опыту».
Опытное познание вступает в принципиальное противоречие с обобщением и умозаключением как таковыми: «Испытуемый отказывается рассуждать на темы, выходящие за пределы его личного опыта, настойчиво утверждая, что «говорить можно только о том, что видел», и не принимая предложенных ему посылок».
Изучив разные способы классификации, свойственные устному уму, Лурия убедился, что ситуация воспринимается испытуемыми не аналитически, а синергически.
Он задавал испытуемым задачи на нахождение общего в группе предметов. Например: «дается группа «топор — серп»; предлагается выбрать сходный из дополнительной группы «пила — полено — колос»».
Вопрос: Которая больше похожа на эти?
Ответ: «Если хотите, чтобы были одинаковые,— надо взять колос: серп убирает колос, вот колос и будет срезан этим серпом»
Разве тогда все три будут похожи?
«Нет, топор не похож на колос так, как серп. Топор должен стоять вместе с поленом; он его рубит»
А надо взять так, чтобы все три были похожи!
«Вот, надо взять колос, тогда там останется пила и полено, они похожи друг на друга»
Разве они похожи друг на друга?
«Нет, вот как надо поставить: колос надо поставить близко к серпу, чтоб он его резал, а топор надо вставить в полено, чтоб они были вместе!»
Разве тогда они будут похожи друг на друга?
«Да, очень похожи»
А если топор положить далеко от полена?
«Нет, тогда они не будут похожи…» и т.д.
Лурия делает вывод, что принцип практического соучастия является ведущей основой группировки:
Приведенные протоколы наглядно показывают, что даже полное, казалось бы, усвоение принципа отвлеченной классификации на самом деле нестойко: в дальнейшем рассуждении испытуемый быстро соскальзывает на воспроизведение воображаемой ситуации, в которой соучаствуют отдельные предметы — принцип практического соучастия остается у него… ведущей основой группировки.
Лурия отмечает, что устный ум невысоко ценит точность, предлагает догадку вместо решения. Задачи на определение точного расстояния демонстрируют низкую ценность для испытуемых самой задачи точного подсчета.
Задача: До Ак-Мазара пешком идти 30 мин., а на велосипеде в шесть раз быстрее. За сколько времени доедет велосипед?
Ответ: «Отсюда до Ак-Мазара пешком… и велосипедом… наверное, 6—7 минут».
Показателен ответ на просьбу ученого: «А если точно сосчитать?»:
«Я сам точно не скажу, я сам не ездил, я приблизительно вам скажу! Которые ездят — те вам обязательно скажут… Поэтому я вам приблизительно говорю».
Сам вопрос о точности вызывает непонимание и неприятие.
Задача: Пешком идти 30 дней, а на велосипеде в пять раз быстрее.
Ответ: «На пять-шесть дней раньше приедет на велосипеде. Пока пешеход идет пять-шесть дней, велосипедист уже доедет».
Почему вы думаете, что пять-шесть дней, а не три-четыре?
«Это у нас узбеков так обычно говорят пять-шесть, я так и сказал…»
Из наблюдений над аналитическими способностями представителей устной культуры видно, что устный ум не обобщает:
«Посылки силлогизма не имеют для наших испытуемых всеобщего характера, воспринимаются скорее как частные сообщения, воспроизводящие какое-то явление, но не носящие… характера общего правила. От посылок, лишенных характера всеобщности, поступает, естественно, лишь частная информация, которая не создает твердой логической системы и не дает оснований для логических выводов. Поэтому, даже хорошо запомнив посылку, наши испытуемые продолжали строить независимые от нее догадки или обращались к личному опыту».
Наблюдения Лурии показывают, что примитивному сознанию свойственны мыслеформы, которые широко распространены и в политической речи. В частности, невозможность сделать вывод из предложенных посылок объясняется еще и господством в примитивном сознании таких мыслеформ как «что угодно».
Если содержание силлогизмов выходит за пределы их личного опыта, «испытуемые, как правило, отказываются рассуждать в пределах данных посылок, заявляя, что они «не были на севере», что они «не знают, как можно что-нибудь сказать, если сам не видел этого»,— здесь они заменяют вывод из силлогизма либо догадками, либо общими допущениями, что «все бывает на свете»».
Роман Вершилло
