Гессе ставит проблему историчность – не историчность перед участниками «игры», то есть перед собой, как автором, и перед нами как читателями. Решая этот вопрос в романе, мы только тренируемся, упражняемся в искусстве обобщать.
Тема истории исследуется на протяжении всего романа, так как возводит к основной проблеме, разрешаемой романом: соединению деяния с разумом.
Неисторичность
Жители Касталии описаны в романе как не интересующиеся историей, да и сама Касталия, как феномен, как будто подвешена вне истории, в безвоздушном пространстве идеала. Неисторичность Касталии еще более подчеркивается тем, что Гессе последовательно противопоставляет ей католическую церковь как историческую и знающую о своей историчности. В качестве одного из условий игры, Гессе принимает, что католическая церковь не испытала внутренних революций в XIX-XX веках.
Юному Кнехту также недостает чувства истории. Его наставники, сами упрекаемые в неисторичности, вынуждены указать ему на этот недостаток, представленных им дипломных «жизнеописаний».
Встреча с историком
Руководство Касталии отправляет Кнехта за недостающим историзмом в бенедиктинский монастырь в Мариафельсе. Здесь он также не находит действующих историков, за исключением монаха Иакова, прототипом, которого является швейцарский историк Якоб Буркхардт (1818-1897):
Этот тихий, старый человек, способный, впрочем, как выяснилось при более близком знакомстве, быть весьма темпераментным, располагал собственным, всегда заваленным книгами, рукописями и географическими картами столом для занятий в маленькой внутренней комнате библиотеки и был в этом владевшем бесценными книгами монастыре, кажется, единственным действительно серьезно работающим ученым.
Гессе ничего не сообщает о том, что за исторические исследования проводит отец Иаков. Как мы видим, Гессе не идеализирует католиков как якобы неслыханно историчных.
Вместо этого приводятся разговоры Кнехта и Иакова (то есть на самом деле протестанта Буркхардта) о теории исторической науки. В этих разговорах озвучены принципы Буркхардта, важные для Гессе: отвержение философии истории, релятивность все человеческих институций. Цивилизация и история описываются Буркхардтом как взаимодействие трех сил (властей): государства, религии и культуры.1 То есть Гессе черпает у швейцарского историка и определенно политический взгляд на историю.
Об отце Иакове Гессе считает нужным указать, что он был и политическим деятелем, «человеком, который сам сознательно участвовал в мировой истории и помогал творить ее, ведущим политиком своей конгрегации и знатоком политической истории и со временной политики, к которому отовсюду обращались за информацией, советом и посредничеством».
Грязный поток истории
Чтобы проанализировать тему истории, Гессе избирает жанровую конструкцию «реалистической абстракции», о которой мы говорили выше. Разговоры об истории, которые ведут персонажи романа, не исследуют какую-то конкретную историю, что было бы странно учитывая фантастическую обстановку в романе. Об истории здесь говорят sub specie aeternitatis, с точки зрения вечности: «Заниматься историей – значит погружаться в хаос и все же сохранять веру в порядок и смысл». Историк, по Гессе, сталкивается с мутным потоком истории и все-таки владеет собой, является мастером обобщения и сохраняет способность разумно действовать.
Такое внимание к истории и одновременное к ней недоверие является также признаком неоклассицизма, как нам еще предстоит увидеть.
С этих позиций уже можно критиковать Касталию:
– Вы, математики и умельцы Игры, – говаривал он (отец Иаков. – В. Р.), – создали себе какую-то дистиллированную мировую историю, состоящую только из духовной истории и истории культуры, у вашей истории нет крови и нет действительности; вы все до тонкости знаете об упадке латинского синтаксиса во втором или третьем веке и понятия не имеете об Александре, Цезаре или об Иисусе Христе. Вы обращаетесь с мировой историей как математик с математикой, где есть только законы и формулы, но нет действительности, нет ни добра, ни зла, нет времени, нет ни «вчера», ни «завтра», а есть вечное, плоское математическое настоящее.
Историзм
Отец Иаков сдвигает Кнехта с его касталийских позиций, заставляет его преодолеть склонность к праздному теоретизированию и систематизированию. Гессе считает нужным уверить нас, что такое развитие событий лежало в характере самого Кнехта.
Отец Иаков упрекал современную ему Касталию в «полном отсутствии чувства истории». Благодаря Кнехту, ко времени описываемому в романе, эти недостатки оказываются преодолены. Кнехт понимает, что Касталия находится внутри истории и сама подвержена изменениям. С этими мыслями он обращается к критике Касталии в конце романа, где говорит, что Касталия и есть история:
Мы сами история и тоже несем ответственность за мировую историю и за свою позицию в ней. Нам очень не хватает сознания этой ответственности.
Историк сам есть часть истории, понимающий деятель, знающий политик.
Из повествования, которое описывает положение в Касталии гораздо после описываемых событий, вытекает, что у Касталии теперь есть своя история, даже если она не изучена с надлежащей полнотой. Самое главное, что касталийцам хорошо известен основополагающий для них исторический факт: то, что Касталия возникла из противодействия эпохе декаданса XIX-XX веков.
Власть над историей
История в романе понимается и как собственно течение времени, и как литературное описание этого течения. Здесь мы видим, что историю Гессе понимает весьма необычно. Он вносит волевой, политический элемент, связывает описание истории с найденным в Касталии законом личности. В этом последнем смысле история Касталии есть вымысел, правдивый настолько же, насколько может быть правдивым любое художественное произведение. Гессе утверждает:
Писание истории при всей трезвости и при всем желании быть объективным все-таки остается сочинительством и ее третье измерение – вымысел.
Историк властен над историей не меньше, чем автор над своими героями:
В сущности, только от усмотрения историка зависит то, к сколь далекому прошлому отнесет он начало и предысторию игры в бисер.
Вот какая история описана деятелями самой Касталии и известна ее гражданам, и нам, как читателям. Жизнеописание Кнехта, как одна из частей романа и как роман в целом, тоже есть часть познания Касталией своей истории, а Кнехтом – самого себя как исторического и политического деятеля.
Для чего нужна тема истории?
Для чего Гессе идет таким сложным путем к историзму, и к историзму, прямо скажем, сомнительному? Дело в том, что и Гессе, и все мы живем в эпоху безвластия, то есть в эпоху равенства, где не существует никакая иерархия в жизни и в мысли.
С помощью своей своеобразной истории Гессе борется против идеологов как уравнителей, ужасных упростителей (terribles simplificateurs), если использовать выражение того же Якоба Буркхардта. В эпоху безвластия история предстает только как грязный поток истории, в который нужно погрузиться, чтобы его познать. Но еще хуже то, что в условиях беспорядка и безвластия история становится только воспоминанием об истории, мечтой о личной и национальной истории. Сложные операции с понятием истории нужны, чтобы правильно, а не мечтательно отнестись к ней.
Итак, Гессе использует тему истории как ступень, сводящую к частным и возводящую к основным мыслям романа. История возникает как продолжение темы власти и закона личности и, в свою очередь, служит преддверием к более важной теме романа: теме культуры, а затем – к еще более важной: к биографии (автобиографии) как истории личной, то есть проживаемой и описываемой одним и тем же лицом.
Следующая глава: Тема культуры в романе
- Ziolkowski T. The Glass Bead Game: Beyond Castalia. // Hermann Hesse / H. Bloom. Philadelphia: Chelsea House Publishers, 2002. P. 59-60. ↩︎
