На примере чтения романа «Игра в бисер» я стремился показать, как можно исследовать произведение искусства методом философской филологии. Метод этот соединяет в себе искусство чтения и разумную цель чтения. То есть, такой метод даже не нуждается в особом наименовании. Всякая филология должна быть философской и говорить нам о человеке, так как предмет искусства – человек.
К представителям философской филологии можно отнести К. Н. Леонтьева (см. его обзоры сочинений Достоевского и Толстого), русских формалистов, Эриха Фогелена (например, в анализе «Дон Кихота» Сервантеса1), такого выдающегося современного филолога, как А. С. Демин,2 и многих других, включая лингвистов и представителей философии языка.
Тот же Э. Фогелен отмечал более полувека тому назад:
Если кто-то в наши дни философски одарен, он идет в сравнительное религиоведение или в филологию (literary criticism)… Но на философских факультетах трудно найти одаренных философов.3
В чем состоит метод философской филологии?
Философская филология состоит не в том, что мы ищем в произведениях искусства (прежде всего литературы, но не только) философские высказывания и сравниваем их со своими идеями. Если они совпадают с нашими воззрениями, мы одобряем произведение, если нет, то осуждаем. Это было бы странным занятием, хотя и традиционным для русской литературной критики, начиная с В. Г. Белинского. Разумеется, серьезные исследователи никогда не могли удовольствоваться таким раскладыванием умственного пасьянса.
На протяжении всей истории своей науки филологи считали, что художественное произведение пластическим образом говорит нам об истине, указывает на истину вещей, чтобы мы обратили на нее внимание уже вне литературы. Читая, мы узнаем не об авторе, со всеми его недостатками и заблуждениями, а об истине. По словам Христиана Вольфа, «понимание мыслей автора не есть воспроизведение его „представлений“, а есть познание самой истины».4
Читая книгу, мы узнаем о мире, каков он есть на самом деле, и с этой точки зрения оцениваем и само произведение. Блаженный Августин «настойчиво подчеркивает правильную мысль, что спрашивающему нужно отвечать только с точки зрения тех предметов, которые обозначаются словами, что следует соглашаться с тем и отрицать то, что говорится, с точки зрения предмета, который обозначается (Об Учителе. гл. 8)».5
Благодаря искусству чтения, мы можем читать с пользой и такие произведения, которые не во всем верно излагают истины, или даже извращают их, как например, Лев Толстой в его философии истории в романе «Война и мир».
Следовательно, и литература, и филология перестают быть средством самовыражения для писателя, а для читателя – источником мнений по разным вопросам. Если говорить в терминах Мэтью Арнолда, то литература и чтение становятся культурой, потому что сочетают в себе сладостность (sweetness) и свет (light) ради того, чтобы увидеть вещи такими, каковы они на самом деле.
В каком смысле произведение искусства может быть философским?
Произведение искусства может быть философским в двух смыслах.
Во-первых, персонажи могут обсуждать философские темы. Сама философия тоже может быть темой произведения, как, например, во многих стихах Ф. Тютчева. Произведение может содержать даже прямые философские высказывания и доказательства, но такой текст еще не обязательно будет самым подходящим для анализа.
В другом, гораздо более важном смысле, философским может считаться любое произведение искусства, если признаком искусства мы считаем то, что оно описывает или хотя бы указывает на первую реальность. Зачастую истинное произведение искусства также посвящено критике второй реальности, как мы видим это у Сервантеса.
В этом втором смысле читателю невозможно обойтись без верной философии, то есть философии порядка. Разумное познание возможно только потому, что Бог разумно устроил этот мир и самого человека: «Ты расположил все мерою, числом и весом» (Прем. Сол. 11:21).
Итак, подлежащими философскому анализу мы считаем все произведения искусства, которые анализируют реальность и мечту.
Роман Гессе с точки зрения философской филологии
Теперь мы можем оценить роман Гессе с точки зрения философской филологии.
Философские идеи самого Германа Гессе слабы, неточны, а зачастую и неверны. С рассуждениями героев романа трудно согласиться и с ними хочется спорить. Однако, как мы выяснили несколько выше, это еще не делает произведение негодным для анализа.
К достоинствам «Игры в бисер» мы отнесем то, что Гессе поощряет спор читателя с героями и с ним самим. Он художественно, пластически призывает нас к тому, чтобы идти к самой реальности. Он понимает, что чтение должно выводить читателя за пределы романа и вообще литературы как бы по лестнице восхождения – в жизнь.
Пользующийся методом философской филологии в процессе чтения сам устанавливает: соотносится ли произведение искусства с реальностью и каким художественным способом этого достигает. Читатель участвует в чем-то похожем на игру в бисер: через обобщение он восходит от вымысла к реальности – самому общему из того, что нам известно. Искусство загадывает и разгадывает загадки, а разумный читатель учится «разуметь притчу и замысловатую речь, слова мудрецов и загадки их» (Притч. 1:6).
В чтении, как разумной деятельности, соединяется, наконец, действие и разум, то есть происходит то, чего новый человек тщетно ищет в политике, опытной науке, бизнесе и Церковной реформе.
Следующая глава: Искусство чтения и философия
- Voegelin E. Hitler and the Germans. Baton Rouge: Louisiana State University Press, 1999. P. 240-247. ↩︎
- Демин А. С. Русская литература второй половины XVII – начала XVIII века: Новые художественные представления о мире, природе, человеке. Москва: Наука, 1977. 296 c. ↩︎
- Voegelin E. Conversations at the Thomas More Institute for Adult Education in Montreal // The drama of humanity and other miscellaneous papers, 1939-1985. Columbia, Mo., London: University of Missouri Press, 2004. P. 261. ↩︎
- Шпет Г. Г. Герменевтика и ее проблемы. // Мысль и Слово. М.: РоссПЭн, 2005. С. 295. ↩︎
- Шпет Г. Г. Герменевтика и ее проблемы. // Мысль и Слово. М.: РоссПЭн, 2005. С. 262. ↩︎
3 Responses
Роман Алексеевич, прошу пояснить мысль блаженного Августина о том, «что спрашивающему нужно отвечать только с точки зрения тех предметов, которые обозначаются словами, что следует соглашаться с тем и отрицать то, что говорится, с точки зрения предмета, который обозначается (Об Учителе. гл. 8)»
Уважаемый Дмитрий, блж. Августин хочет этим сказать, что мы обсуждаем не мнения людей, а сами предметы, о которых у них и у нас эти мнения составились. Например, мы читаем о. Александра Шмемана, где он пишет о Церкви, и мы судим его слова с точки зрения истинного учения о Церкви. Этот совет, очевидный для любого разумного человека, важен тем, что, споря с модернистами, мы получаем ту пользу, что лучше изучаем сами Церковные вероучительные истины.
Короче говоря, мы узнаем больше об Истине, а не о модернистах, которые для нас только повод обратиться к истинным предметам.
Спасибо!