Вырвать модернизм из контекста

Каждый, кто вступал в дискуссию с модернистами, знает, что рано или поздно вам ответят, что вы вырываете фразы того или иного модерниста из контекста. Вам, то есть, говорят, что вы не поняли мысль о. Георгия Кочеткова, митр. Антония Сурожского, А.И. Осипова и т.д.

Так защищался еще арианин Евномий от св. Василия Великого. Св. Григорий Нисский писал в ответ: “Да, – говорит Евномий, – но он (св. Василий) не постиг цели слова”. В чем же наша неправда, если, как люди, по сказанному догадываемся о смысле, не имея никакого понятия о сокровенном в сердце? Богу принадлежит и незримое видеть, и черты ни коим образом не постигаемого рассматривать, и познавать несходство в невидимом; а мы судим единственно по тому, что слышим.

Чтобы несколько прояснить этот вопрос и ответить на упрек в том, что мы не постигаем мысли о.Г. Кочеткова и других, обратимся к лингвистической теории.

Предварим наш рассказ выводом: вырвать фразу из контекста практически не представляется возможным. А если такое происходит, то ошибку невозможно не заметить и очень легко исправить.

Итак, что такое “контекст”, или, что то же, каков минимальный отрезок текста достаточный для понимания? Обратимся к крупному специалисту в области лингвистики текста Е.А. Реферовской. Она указывает, что минимальная единица речи есть предложение (фраза), а максимальная – текст. Текст справедливо именуется «идеальной высшей коммуникативной единицей», и ему приписывается смысловая законченность. Однако на деле оказывается, что текст как целое весьма затруднительно анализировать с формально-лингвистической точки зрения, поскольку лингвистическая оформленность на уровне текста выражена слабо и является предметом научной дискуссии.

Итак, в тексте существуют несколько уровней контекста: предложение, период (абзац), сверхфразовое единство, текст. Каждый из этих уровней характеризуется смысловой законченностью и связностью.

При этом отмечается зависимость обратная той, которая подразумевается модернистами, когда они говорят, что их фразы вырваны из контекста.

На самом деле, мысль наиболее точно, ясно и полно выражается предложением. На уровне фразы достигается максимальная законченность и связность, вплоть до того, что, разъяв предложение, мы получим не куски смысла, а бессмысленный набор слов. Восходя от фразы к сверхфразовому единству, мы наблюдаем ослабление внутренней связности такого куска текста, и соответственно его смысл тем менее ясен, чем больше отрезок текста.

Для нас важно здесь то, что для уяснения мысли автора достаточно одной его фразы, и все прочее окружение может подчеркнуть какие-то оттенки этой мысли, включить это высказывание в более широкую и пеструю картину, но не более того.

Если мы обратимся к другой единице речи – слову, то из изложенного учения о контексте видно, что слово имеет в высказывании одно буквальное значение. То есть уже одно предложение позволяет однозначно определить смысл употребляемого слова, при условии, конечно, что перед нами речь вменяемого и честного человека. Поэтому Господь говорит: За всякое праздное (ложное, бестактное) слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься (Мф. 12:36-37).

Почему Господь будет судить за слова? Потому что, как говорит Апостол: Сколько различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения,- и продолжает.- Но если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец, и говорящий для меня чужестранец (1 Кор. 14:10-11).

Св. Григорий Нисский, подробно исследовавший этот вопрос в споре с еретиком Евномием, писал, что истинное сродство названий с предметами постоянно. На этом основании св. Григорий отрицает возможность ошибки в истинном смысле слов: В обыкновенной нашей жизни одним обезумевшим от пьянства или бешенства свойственно ошибаться в рассуждении имен и употреблять о предметах слова несогласно с их значением, но собаку, например, называть человеком.

Уяснив некоторые вещи, мы переходим к модернистскому говорению, которое, заявим предварительно, не отвечает указанным критериям связного и осмысленного текста. Текстом в этом смысле не является патологическая речь вообще, например, моторное говорение человека, пережившего шок, или душевнобольного, речь пьяного, речь намеренно лживая.

Только в отношении этой патологической речи можно совершить указанную ошибку: вырвать что-либо из контекста. Если мы будем слушать несвязные речи некоторое время, то мы очень скоро поймем, что перед нами, допустим, человек, находящийся в состоянии опьянения. Но мы столкнемся с большими сложностями, устанавливая, чего от нас хочет этот человек, и здесь контекст может сыграть ключевую роль, поскольку человек выражается крайне невразумительно и говорит не то и не так, как он же в трезвом состоянии.

После этих кратких объяснений мы сможем понять, почему о.Г. Кочетков и наученные им сектанты говорят, что антимодернисты вырывают их слова из контекста. Мы поймем, почему митр. Антоний (Храповицкий) говорил, что архиеп. Феофан Полтавский – этот проницательнейший и внимательнейший читатель – не понял его сочинений. Наконец, мы, возможно, приблизимся к пониманию того, что имел в виду митр. Сергий (Страгородский), когда говорил, что он спасает Церковь. Это заявление может быть понято только в неправославном смысле, однако когда митр. Сергию возразили, что это Церковь нас спасает, а не мы ее, он признал, что сказал это в другом смысле.

Во-первых, модернизм, как правило, отрицает сродство слова и смысла. Поэтому слова и обозначаемые ими понятия объявляются принципиально недостаточными для выражения определенного смысла.

Крупный теоретик модернизма А.И. Осипов утверждает:

Несмотря на продолжающееся весьма интенсивное развитие мышления человека, язык современного человека, как и прежде, не может адекватно выразить не только чувства, ощущения и переживания, но очень часто у него не хватает однозначных, точных понятий и для выражения идей и мыслей. Многозначность понятий и терминов — одно из значительных препятствий на пути межчеловеческого общения и взаимопонимания. Это препятствие во всей силе ощущается и в сфере научно-богословской, особенно в наш экуменический век.

Слова слишком многозначны для А.И. Осипова, и поэтому не описывают ничего определенно понятного. И он лишь выражает надежду, что, может быть, когда-нибудь слова все-таки начнут обозначать что-либо определенное, уповая главным образом на какое-то чудовищное продолжающееся весьма интенсивное развитие мышления человека.

Эта многозначность, однако, как мы видели выше, существует лишь в толковых словарях, а в речи слова имеют одно определенное значение. Поэтому мы никак не поверим А.И. Осипову, что многозначность служит препятствием для общения как разумных людей между собой (на понятном языке), так и для экуменического общения на языке непонятном и бессмысленном.

Допустим на минуту, что модернисты под словом «контекст» подразумевают его нетерминологическое значение «общего смысла сочинения» или «системы воззрений автора». Это, однако, невозможно, поскольку этого общего цельного смысла нет в сколь угодно развернутых высказываниях о.П. Флоренского, о.Г. Кочеткова или других адогматистов. Не обладают они и верой как системой догматических воззрений, то есть таких, в которых определенно что-то утверждается. То есть в их сочинениях нет ни внешней, ни внутренней оформленности и законченности. Опять же отметим, что таково не только объективное суждение о модернизме со стороны, но и мнение модернистов о своих собственных сочинениях.

Если, как говорит о.П. Флоренский, жизнь бесконечно полнее рассудочных определений, и потому ни одна формула не может вместить всей полноты жизни, то, разумеется, жизнь тем более «бесконечно полнее» безрассудных и безумных суждений самого о. П. Флоренского.

И если о.Г. Кочетков осуждает Церковное Христианство за то, что в нем слова «всего лишь» номинально значимы, то что сказать о его собственных, даже не номинальных, а внутренне пустых и противоречивых речениях?

Впрочем, модернисты не только поднимают несуществующую проблему, они предлагают и свое абсурдное решение этой отсутствующей проблемы.

Они признают, что их отдельные слова и фразы страдают патологической неполнотой и неточностью, но отсылают к наиболее широкому контексту из возможных. Этот контекст бесконечно шире их собственного текста и в конечном итоге совпадает с мировым бытием в его полноте.

Вдумаемся, например, в то, что пишет о. Сергий Булгаков. Он утверждает, что предикативность онтологически и основывается на этой возможности находить все во всем, в универсальности, в мировой связи. И в то же время всякое подлежащее не исчерпывается данным сказуемым, потому что потенциально сказуемым для него является все, весь мир.

Классик модернизма говорит, что все в мире находится в универсальной магической взаимосвязи, и этой магической вселенной соответствует магический язык, где всё находится во всем. По этой логике подлежащее находится в предикативных отношениях со всем миром. Бесспорно, такая «речь» охватывает весь мир, и поэтому является абсолютно бессмысленной и не может служить средством понимания и общения.

Этот универсальный символизм не ограничивается словами, которые значат все что угодно, а распространяется и на все объекты этого мира, которые также обладают универсальным символическим значением. Как утверждает о.П. Флоренский, модернистское мировоззрение усматривает в мире его пронизанность лучами Истины, видит в мире другой мир, смотрит на бытие тварное как на символ бытия высшего.

Таким образом, мы выяснили, что за частной ошибкой относительно контекста в модернизме скрывается герметическое учение о магической универсальной значимости. В герметизме и магии утверждается всеобщая взаимообозначаемость: высших вещей низшими, идеальных – реальными, идей – предметами, и наоборот. Эта универсальная осмысленность равна разумеется полной бессмысленности и безумному идолопоклонству.

Как говорится в герметическом трактате «Поймандр»: Бестелесные отражаются в телах, а тела – в бестелесных, то есть мир чувственный отражается в мире умопостигаемом, а мир умопостигаемый – в мире чувственном. Посему почитай изваяния, о царь, ибо они также содержат в себе формы из мира сверхчувственного. В другом трактате утверждается: У Бога нет имени или, скорее, любое имя есть Его имя, ибо он одновременно Единое и Все, так что можно либо обозначить все сущее его именем, либо дать ему имена всего сущего.

Итак, модернизм, вслед за герметизмом и каббалой, отрицает устойчивый и понятный смысл слов и фраз. Как же нам тогда понимать их упрек в том, что мы вырываем их фразы из контекста?

Они охотно признают, что их фразы имеют безумный, антихристианский и кощунственный смысл, если их рассматривать как произнесенные вменяемыми людьми. Но они настаивают на том, что необходимо выслушать их до конца, и только весь текст целиком может подвергаться оценке. И эта оценка не может быть дана с точки зрения смысла, уже потому, что текст, составленный из абсурдных фраз, будет, очевидно, так же абсурден.

Модернисты отрицают догматические формулы – поскольку это фразы, независимые от контекста, и нуждающиеся в буквальном принятии на веру. Поэтому их текст не имеет смысла ни в частностях, ни в целом, поскольку у них нет этого целого, нет православной догматической веры.

Отсюда становится понятно, почему митр. Антоний (Храповицкий) и его последователи говорили, что архиеп. Феофан Полтавский «не так понял» мысль митр. Антония.

Архиеп. Феофан доказал (см. Доклад об учении митрополита Антония (Храповицкого) о догмате Искупления), что учение митр. Антония противоречит Православному учению об Искуплении и основывается на ложной метафизической концепции «единого человеческого естества». Однако для представителей «нравственного монизма» суть их учения не в словах и не понятиях, а в самой жизни как таковой. Поэтому архиеп. Феофан доказал абсурдность и неправославность излагаемого митр. Антония понятия и учения. А для митр. Антония его слова и понятия – это не слова и не понятия, а самая вещь: подвижная и непостижимая умом жизнь внутри единого естества.

Ведь и А.И. Осипов, как последователь «монизма», не перестает употреблять недостаточные и непонятные, по его мнению, слова. Невразумительность его собственных слов не препятствует ему учить своих студентов, поскольку суть для него не в словах и понятиях, а в жизни как она есть, жизни не просветленной ни одним отблеском знания или понимания.

Теперь мы можем уяснить, почему митр. Сергий говорит о другом смысле выражения «я спасаю Церковь». С одной стороны, он утверждает свою неподсудность суждениям тех, с кем он разговаривает. Во-вторых, он утверждает свое право устанавливать словам любое удобное значение. И наконец, он утверждает, что в отличие от Новомучеников он погружен в живое течение жизни и времени, где нет ничего случайного и все имеет религиозное значение. Поэтому он не забывает упомянуть в Декларации 1927 г. о том, что в мире нет ничего случайного, и соответственно любые действия митр. Сергия являются религиозно значимыми и в этом смысле «спасительными».

Так о каком контексте может говорить  о.Г. Кочетков, если он отрицает законченность и осмысленность догматов Православной Церкви? И как в случае с другими модернистами, это отнюдь не мешает ему «учить» и «оглашать», впрочем очень необычным способом. К нему вполне применимы слова Писания: Намизает оком и знамение дает ногою, учит же помаванием перстов (Притч. 6:13).

Из сказанного мы видим, что тот же о.Г. Кочетков, взятый нами в качестве архетипического сектанта, отовсюду защищен от понимания: он отрицает и догматы, как верные понятия о Боге, и осмысленность произносимых им слов, фраз и текстов.

Можно судить лишь целое, а целое – весь мир. Модернисты хотят этим просигнализировать, что они сами и их речи неподсудны никакому суду, и требуют от христиан принятия их целиком, такими, какими они есть, и со всем миром в придачу.

Мы, православные христиане, должны с ними согласиться, что не понимаем их абсурдные речения, и на этом основании отвергнуть их без остатка и прежде всякого разбора, и, лучше всего, даже без близкого ознакомления с их безумием.

Роман Вершилло