Пример патологической речи

Одно дело описать, как устроена патологическая речь и каково ее патологическое содержание. Другое – увидеть, что это нож, который направлен прямо на тебя.

Каждый раз, когда ты слышишь лживую и намеренно неясную речь, знай, что это твоей души ищут. Она обращена против твоей души и того, что больше души: против спасения, как дара Божия.

Выберем пример патологического говорения, нарочно не особо замечательный, рутинный. “Рабочий момент”, так сказать…

2017 год, Москва, лютеранский собор свв. Петра и Павла. Молодой православный священник выступает на экуменическом праздновании 500-летия Реформации.

Обстановка патологической речи

Первое, что обращает внимание: обстановка, в которой совершается говорение. Она как бы создана для неразумной речи. Такое собрание побуждает человека говорить заранее известные речи на штампованном языке.

На экуменическом собрании ни в коем случае не прозвучит разумная речь, речь честно и прямо сообщающая что-либо. Если бы православный священник хотел сказать что-либо разумное, то ни за что бы сюда не пришел.

Речь официальная

Молодой священник выступает не от себя лично, а от имени Русской Православной Церкви. Его речь официальная, а в наши дни официальная речь всегда патологическая. Можно не сомневаться, его выступление – плод коллективного авторства ОВЦС.

Содержание его речи однородно с тем, что говорили в сотнях и сотнях аналогичных собраний от Китая до Гаваны. Он говорит на языке православного модернизма. Все, что он скажет, находится в традиции экуменического говорения, в историческом ряду, который длиннее его собственной жизни. Он и не слышал никогда иной речи, не представляет себе, какова она – речь разумная.

Наш оратор (или его лучше назвать проповедником?), хотя сам он лично и человек новый в высших церковных кругах, застыл внутри традиции лжи и обмана.

Государственная санкция

Такого рода собрания являются не чисто религиозными, а религиозно-государственными. Соответственно, и речи тут произносятся одобряемые либеральным государством. Лица разного ранга и сана, исповедующие разные веры все говорят на усредненном языке. Здесь полагается говорить о мире во всем мире или в отдельном гностическом обществе. В устах нашего оратора – это не только язык компромисса, но и язык примирения Церкви с миром.

Итак, еще до того, как священник начал говорить, когда мы только читали программу мероприятия, мы многое узнали. Уже само намерение участвовать в описанном собрании – бессловесный знак Богу и людям, оформленный символ предательства Православия.

Содержание речи

На сайте пятидесятников мы можем прочесть текст речи.

Эти сектанты даже не могут считаться наследниками Реформации, в отличие от лютеран, кальвинистов и реформатов. Но из речи православного священника они этого узнать не могли, и это по-своему знаменательно.

Сектанты не стали полностью воспроизводить ритуальные речения православного священника. Они пересказывают своими словами приветствия, многоэтажные пожелания, “чтобы представители различных слоев российского общества глубже усвоили исторические уроки, чтобы российские конфессии сплотились вокруг общей борьбы за нравственное и духовное здоровье нашего общества” и т.п.

Цитаты звучат так же невнятно. Они испещрены штампами, отсылают к мифам, например, о расцвете, о едином человечестве и т.п.:

“Отношение протестантов к труду, тоже является общим достоянием человечества”.

Проповедник, как мы видим, одобряет духовную болезнь многоделания, но приписывать ее мифическому “всему человечеству” не было никакой необходимости. Одни люди больны этим, а другие, слава Богу, нет.

“В основе построения процветающего российского общества должна лежать его приверженность традиционным нравственным ценностям, к тем ценностям, которые запечатлены в Евангелии. В этом обществе не должно быть оснований для взаимной вражды и непримиримости”.

Задача “построения процветающего общества” в Евангелии отсутствует и не заметить это невозможно. Но наш оратор и ссылается не на Евангелие, а на “традиционные нравственные ценности Евангелия”. Впрочем, их в Евангелии тоже нет, а есть заповеди Божии, к которым забота о “процветании общества” как раз и не относится.

“Неоднозначный”

Из доброжелательного сектантского пересказа мы узнаем, что священник сравнил Реформацию 1517 года и Октябрьскую революцию 1917 года в России. Это, пожалуй, единственное место, где он говорит что-то слегка необычное.

Оратор, разумеется, не хотел обидеть сравнением сразу и коммунистов, и протестантов. Это был бы полный провал, личный и корпоративный. В экуменическом и либеральном собрании прямая и честная речь о Реформации и революции невозможна: нельзя ни похвалить эти события, ни осудить.

Как же он выходит из положения?

По словам священника, Реформация и Революция сходны тем, что “являются неоднозначными и до сих пор трактуются историографами по-разному”. Мы ждали, что из сопоставления родится мысль, а родилась бессмыслица.

Перед нами в точном смысле “пустые слова” (Еф. 5:6). Они резонируют в барабанных перепонках, отражаются на сетчатке глаза, но не сообщают ничего уму. В ответ на такие речи можно только хлопать ушами.

Лживая речь

Пустословие является грехом в обыденной жизни, а уж подавно и на публике. Особенно грешно это для священника, но пустота этих слов еще не все. Если их понимать в прямом, а не ритуальном смысле, то они являются заведомой ложью.

Ничего неоднозначного, то есть такого, что можно оценивать то так, то противоположным образом, в Реформации нет. Православная Церковь всегда одинаково отрицательно оценивала учение протестантов, никогда не радовалась отделению протестантов от католицизма и их агрессии против Православия. О “неоднозначности” Октябрьского переворота и говорить (на разумной речи) не приходится.

Мнение

Впрочем, в истории были разные мнения о Реформации, высказанные православными авторами. Оратор показывает, что он знаком с этими мнениями и признает за ними некоторое истинное значение. То есть он переводит разговор в область мнений, хотя выступает с официальной речью, а не болтает за чашкой кофе.

Он должен излагать учение Церкви, не допускающее разномыслия. Вместо этого он опирается на мнения, и не только православные. Реформация в его речи «неоднозначна» вообще, а не только с православной точки зрения.

Здесь он говорит уже не как православный христианин, а как православный экуменист. Он становится над событиями и надлично и сверхконфессионально судит о них. И вот эта позиция оказывается не какой-либо определенной, а «неоднозначной». Он воспаряет в облака неясности и оттуда сообщает, что все земное выглядит несколько расплывчато.

Неопределенная речь

Мы обнаруживаем еще одну сторону в его речи – это речь неопределенная. Она не несет определенного смысла, то есть не несет никакого. Это песня ни о чем, воркование, приятное на слух или не очень.

В речи православного экумениста есть свой лиризм. Она символически одобряет Реформацию, экуменизм, гностический мир в обществе. И все это вещественно подкреплено физическим появлением священника в недостойном совещании.

Перед нами речь неясная, причем неясная намеренно. На это указывает эмоционально спокойный тон сообщения. Человек посидел, подумал, подготовил речь, завизировал у начальника отдела и спокойно воспроизводит ее без ошибок.

Штампованная речь

Слово “неоднозначный” не придумано нашим оратором. Оно является распространенным штампом, то есть устойчивой словесной формой, которая не несет смысла. Штамп рассчитан не на понимание, а, напротив, на остановку мысли. Слышим “неоднозначный” – принудительно прекращаем мыслить.

Во-вторых, это не просто штамп, а эвфемизм, скрывающий подлинные мысли автора. В нашем случае эвфемизм “неоднозначный” прикрывает наготу выступающего, то есть праздность его мыслей и намерений.

Этикет

Такого, а не иного выбора штампов требует этикет. Православный пришел в экуменическую, по преимуществу протестантскую среду, и вежливость не позволяет ему сказать протестантам все, что он думает о Реформации.

Оратор держит в уме и православную аудиторию и не станет прямо отрицать, что Реформация есть абсолютное зло, духовная катастрофа. Цель его речи – прикрыться со всех сторон: чтобы его не обличали, с ним не спорили, не задавали ему вопросов. Он хочет сказать свое и уйти под положенные аплодисменты.

Такая речь служит и щитом и мечом. Наш оратор защищает себя от истинного суждения над собой и своими словами, чтобы эффективнее напасть на Истину.

Функция его речи ритуальная, то есть светская магическая. Такого рода речи уговаривают реальность, чтобы она стала такой, какова она в наших фантазиях. Экуменисты заговаривают российское общество, чтобы оно жило в мире, чтобы протестанты и православные участвовали в гностическом диалоге и т.п.

Что мы узнаем из пустой речи?

Из символических действий, приемов и форм патологической речи невозможно установить, что хотел сказать оратор.

Он ничего не сообщил нам о Реформации и, насколько возможно, внес беспорядок в те знания, которые у нас были.

Мы не узнаём ничего о мыслях автора. Как он оценивает Реформацию сам для себя? Или он к ней равнодушен, а интересуется почтовыми марками или спортивными машинами?

Мы не получаем никаких сведений о душе говорящего, хотя в другом смысле как раз получаем.

Мы узнаем, что он духовно болен пустословием. Мы узнаем, что намерения его нечестны, что он заранее и по ходу дела готов на компромисс. Мы уверяемся в том, что его нельзя слушать и иметь с ним дело.

Его патологическая речь доносит до нас его страстное желание убить истину в своей душе и в наших душах. Он обманывает нас, обманывает преднамеренно.

Итак, на примере одного выступления мы увидели ложь во всевозможных обличиях:

• как речь пустую там, где должна быть речь, сообщающая истину;
• как речь лживую и обманывающую вместо прямого слова правды;
• как мнение там, где должны быть учение, заповедь и канон;
• как штамп там, где должно быть определение;
• как речь уклончивую там, где положено быть речи прямой;
• как ритуальное бесстыдство вместо скромности и смиренного предстояния пред Богом.

Патологическая речь заменяет собой разумную

К этим наблюдениям можно добавить, что ритуальные религиозно-общественные собрания не существуют как довесок к реальности. Они занимают место тех собраний, где возможен разумный диалог.

Лживая речь вытесняет разумную из общественного пространства – в область частной жизни.

Патологическая речь находится там, где в обществе и в душе человека должна звучать речь разумная. Почему?

Потому что таково общество и таков человек.

Роман Вершилло