Явь консервативного сознания

Мы здесь для бурь, для испытанья,
И мы, конечно, победим.
И многих, многих цель-желанья
Тогда в себе соединим.

С.К.

Между старым и новым консерватизмом есть большое различие, и оно глубже, нежели отличие Российской Федерации от Российской Империи.

Например, консерватизм Константина Леонтьева – это непрестанное вглядывание в мировую ситуацию, непрерывное осознание: “Где мы сейчас находимся”. И точнее: “Где я нахожусь”. Отсюда неисчезающая свежесть его мысли, поскольку мысль порождается удивлением: “Как же я сюда попал?”

Консервативное сознание в его классическом варианте было трудом бодрствования, что позволило Леонтьеву и Тихомирову не только понять свое время, но и взглянуть лет на сто вперед, провидеть ход истории примерно до Горбачева. Это означает, что мысль Победоносцева, Леонтьева, Тихомирова была религиозной по своему существу. Ведь сама религия – если просто сказать – есть бодрствующее сознание. Неотъемлемой частью этого бодрого состояния является то, что мы всюду опознаем Смысл и смыслы.

Явь консервативного сознания противополагается разного рода снам, либеральным и любым другим.

То, что мы имеем сегодня под названием патриотической или монархической мысли, не имеет с религиозным бодрствованием ничего общего. Н. Нарочницкая или М. Смолин говорят насквозь правильные вещи. Скажем: “Монархия лучше демократии”. “Россия – великая страна”.

Цитирую дословно: Россия должна восстановить в полной мере свою традиционную многовекторную политику евразийского равновесия.

Демографическая катастрофа именно русского народа, которая ведёт к перерождению национально-исторического типа государства, должна быть в поле зрения национальной стратегии. Почему она сегодня таковой не является, не знаю, – пишет Н. Нарочницкая.

А вот М. Смолин:

Мы мир Срединный, Православный, самостоятельный, со своей исторической традицией и преемственностью от Римских Кесарей и Византийских Василевсов…

Мы способны строить Великие Империи и совершать Великие Революции и в своей истории уже в полной мере доказали это. Мы должны найти в себе силы содействовать созданию Власти, способной заглушить в нашем национальном характере анархические стремления и совместно с нацией укрепить государственное тело России.

Эти мысли не привязаны ни к каким наличествующим ориентирам и никак не связаны с положением вещей здесь и сейчас. Разумеется, монархия лучше демократии, но сейчас никакой монархии нигде нет. Какая монархия? Что такое монархия сегодня, 15 июня 2006 года? Где хотя бы ее ростки и основы? Так о чем же нам сообщает М. Смолин, например?

При чтении такого рода литературы хочется направить в глаза автору свет настольной лампы, и прикрикнуть: “Говори по существу!”, “Отвечай на вопросы!”

Мы вообще и ни в какой мере не стоим перед дилеммами: монархия или демократия, империя или республика, белые или красные.

“Россия должна защищать права русского большинства в Латвии”. Россия должна то, Россия должна это. Одна только загвоздка: недостает той России, которая “должна”. Да если бы существовала та Россия, которая в данном случае подразумевается, то и проблемы такой не возникло, и не было бы никакой Латвии, Украины, республики Крым, прав человека и т. д.

Когда наши публицисты указывают в качестве ориентиров монархию или величие России, они разоблачают себя как людей крепко и спокойно спящих. О каком величии России они говорят, и, самое главное, о какой России? Игнорируется наглядный факт, что нынешняя наша страна находится в разрыве с исторической Россией.

Конечно, все не так прямолинейно просто, и сегодняшняя Россия не какой-либо фантом. Однако она уже не связана непосредственно с Российской Империей, и, в частности, потому что есть Белоруссия Александра Лукашенко, которая находится между дореволюционной Россией и Российской Федерацией.

Консервативное учение о социальных силах забыто, учение о цивилизационных циклах забыто. Без учета общественных процессов и непосредственной политической реальности государственная теория оказывается схоластикой, а политическая публицистика – низостью.

Явление это не новое и не оригинальное постсоветское. Корни его находятся в Русской смуте начала XX века. Вот А. И. Деникин пишет по поводу отречения от престола Царя-Мученика, а затем Вел. Кн. Михаила:

Дело не в монархизме и не в династии. Это вопросы совершенно второстепенные. Я говорю только о России (выделено нами.- Р. В.).

Как будто Россия – это монада какая-то, существующая сама по себе, независимо от государственного и общественного строя, вне всякого порядка и системы! Чтобы спасти Россию, именно и нужно было думать о монархии и династии. Сегодня же, напротив, недостаточно думать о монархии и будущем государственном устройстве и о том, что Россия “должна”. А надо помнить о том, что Россия из себя представляет.

Деникин находился в начале пути из яви – в сон. Спустя семьдесят лет, о России рассуждают уже без таких второстепенных вещей, как народ, государственные границы, армия, полиция…

Но и это еще не все. В отличие от консерваторов XIX века, мы не знаем, где находимся: на Земле, на Луне, и в Солнечной ли системе вообще? Наши идеологи и историософы упорно указывают нам путь, выверяя его по ориентирам, которых нет. Они не просто дают неточные советы, они руководствуются компасом, который вполне исправен за одним исключением: у него нет стрелки.

Поясню. Допустим, компас разбит (как в известном журнале г-на Галковского) или неисправен, но и в этом случае он указывает куда-то. Наши же историософы не могут быть правы даже приблизительно. Они не могут по-настоящему ошибиться – придти, но не туда. Их воззрения не могут быть подвергнуты никакой проверке, за неимением какого-либо контакта с реальностью. Именно этим и отличается сон от реальности: во сне невозможно разбить себе нос о действительность.

Нас, конечно, не устроит и самый правильный сон, если все равно придется проснуться в извращенной действительности.

Но нам предлагают еще глубже погрузиться в сон, как, например, в сочинении Михаила Ремизова. Он пишет:

Консерватизм как таковой выходит на сцену именно тогда, когда “консервировать” уже поздно. Когда символический порядок имперского и сословного общества, который, собственно, и мог служить предметом “консервации”, – поскольку был равнозначен для религиозного сознания миропорядку – превратился в руины по мере продвижения “просвещения”, “революции”, “эмансипации”, консервативное сознание, пробужденное к жизни ощущением своей связи с уходящим миром, попадает в ситуацию конфликта, но конфликта продуктивного: вынуждающего консерватора “делать себя вместо того, чтобы просто быть”. Обосновывать свое право на участие в политической современности консерватор может – лишь сознательно “моделируя” то, что подлежит “охранению”.

Как это мило! Моделирую, и тут же “консервирую” мною смоделированное. И одно только небольшое замечание: тогда Чубайс и Ющенко точно такие же консерваторы, они ведь тоже создают и консервируют. А уж Путин и Лужков – подавно, такие консерваторы, что мало не покажется.

И кто это “делает себя, вместо того, чтобы просто быть”? Чей это специфический признак? Не сумеречное ли это сознание сверхчеловека-Заратустры?

Прежде правые и консерваторы опирались на наличную действительность, этим гордились и этим отличались от революционеров и утопистов. А теперь: твори, выдумывай, пробуй… И что интересно: хочешь –  новую невиданную действительность создавай, хочешь – из самого себя легенду делай. Здесь перед нами не спокойный обломовский сон, это уже кошмарно-приятный сон из “Откровений опиумоеда”.

Сегодня непосредственный взгляд христианина больше раскрывает в положении России, чем историософские и геополитические мечтания. Так происходит оттого, что в ситуации может разобраться только бодрствующий ум, даже если он недостаточно вооружен знанием. И выход следует искать на этих путях.

Понятно и другое: простое возвращение к классикам невозможно и не нужно. Классики консерватизма указывают нам ориентиры, которые существовали в их время, но более не существуют. Возьмем для примера известный тезис об укреплении государства. Когда-то существовала монархия и государственные институты. Сегодня в РФ нет не только монархии, в ней существуют только псевдогосударственные структуры, органы “правопорядка”, например. Поэтому сегодня укрепление “государства” и ослабление “государства” остаются вещами разными, но уже не противоположными. Они отличаются лишь градусом, но не сутью дела.

Правоохранительные органы разрушают Россию, хотя и не так жестоко и не так быстро, как это делали бы криминальные элементы, но зато более верно и последовательно.

Б. Березовский в 1999 году укрепил “государство”, теперь он борется против этого “государства”, завтра он и ему подобные опять будут укреплять. Он не видит в этом никакого противоречия, и его, действительно, нет. Нет того перерождения, которое сделало из революционера Тихомирова – консерватора Тихомирова, и из эстета Леонтьева – христианина Леонтьева.

Классические консерваторы указывали путь, ориентируясь по данным, доставляемым общественной и политической теорией. Что говорит эта теория о сегодняшнем положении вещей? Почти ничего. Государства нет; государственные институты – армия, полиция, суд – переродились. Политическая жизнь перешла в чисто виртуальную плоскость. Общественные институты – семья, община, городское самоуправление, образовательная сфера, здравоохранение – либо отсутствуют, либо также переродились в свою противоположность. Русский народ вымирает и вырождается, и это закономерное следствие разрушения всех структур: государственных и общественных.

Если мы взглянем на современную Россию глазами консерваторов прошлого, то увидим перед собой карту Атлантиды: где были горы и реки, города и села, поля и сады, – равномерно голубой цвет океанской воды.

Известный симулянт А. Дугин понял это еще 15 лет назад, когда заразил нашу патриотическую мысль вирусом геополитики.

Тогда, в начале 90-х, у геополитики был мощный конкурент в лице отечественной теории этногенеза Л. Гумилева. Вообще-то, это была та же геополитика, только вид сбоку. Но даже это учение было отвергнуто, поскольку оно имело по крайней мере одну точку соприкосновения с реальностью: пресловутую “пассионарность”. Этногенез конкурировал с геополитикой, пока были иллюзии относительно пассионарности русского народа. После 1992-1993 годов эта иллюзия развеялась, и теория этногенеза заслуженно заняла место на полках рядом с Фоменко-Носовским.

Это уже не замечается, но сегодня все теоретики – и правые, и левые – рассуждают в категориях геополитики. Почему? Потому что все рухнуло, но осталась география, контурная карта утонувшей страны, и этого достаточно для бесплодных умозаключений и безосновательных предположений. Теперь можно рассуждать долго и пространно, и не опасаясь, что тебя схватят за руку и ткнут носом в реальность. Вот она, перед вами, обведенная тонкой голубой линией!

По этой же причине у нас с начала 90-х пользуется такой славой Збигнев Бжезинский, это вечный двоечник в политике и дурак в политологии. В то же время Ф. Фукуяма и С. Хантингтон, действительно влиятельные на Западе, у нас не столь заметны.

Геополитика лжет. Сегодня обманывает даже географическая карта. Даже она нарисована во сне и видима лишь спящими, поскольку в данный момент подлинная Россия ни на одной карте не обозначена.

Вот так и получается, что консервативное объяснение событий служит способом усыплять человечество, хотя некогда способствовало его бодрствованию. Так происходит потому, что организм умирает, и, если так можно выразиться, вместо биологии нам нужна химия.

Можно не разделять теорию “конца Истории”, однако мы вынуждены признать, что Русская история либо закончилась, либо насильственно прервана на неизвестное время. Для нас это, в сущности, одно и то же. Поэтому К. Леонтьев и не мог взглянуть на мир “после Горбачева”, ведь никакого “после” так и не наступило

Исчезают не только государственные и социальные институты, но бессмыслица распространяется дальше, поскольку исчезают сами смыслы, на которых строилось человеческое сознание. Поэтому сегодня невозможно даже несовершенное сопротивление, по подобию Белой гвардии.

Мы должны следовать путем классиков, но для этого нам остается единственный выход. Мы должны учиться у них бодрствованию, а не пытаться опознать в В. Путине монарха, а в Прокуратуре – Охранное отделение. Это, подчеркиваем, есть труд бодрствования, а не беспрепятственное перетекание слов из книжки в реальность.

Против апостасии невозможно бороться по-прежнему, поскольку изменился и сам характер нападения. Теоретизирование было уместно, когда нападение было системным, а не личным. Сегодня же все больше вырисовывается последний противник Христианства – не та или иная система, а личность. Нельзя построить теорию личности антихриста, поскольку личность – это вообще не система, а личность антихриста – воплощенное отсутствие системы, такая анархия, какая немыслима даже в чисто анархическом обществе.

Для нас становится важным то, что в консервативной теории было две совместные струи: органическое объяснение и личностное. Именно Леонтьев, а потом Тихомиров поднялись очень высоко над органической теорией, поскольку ввели понятие социальных сил, развили учение Данилевского об основах цивилизации. У них же мы встречаем понятие невидимой Божественной силы, судящей народы и государства.

Даже К. Леонтьев, которого упрекали в “стихийности”, ставил во главу угла свое эстетическое отношение. А ведь эстетика у Леонтьева – это именно отсылка к принципу личности, а не к безличной красоте. У него эстетика – это “мне нравится”, с ударением на “мне”.

Конечно, консерваторы различали органическую (то есть скрыто биологическую) теорию от социальной. Но давайте посмотрим правде в глаза: теории Л. Тихомирова и К. Леонтьева – это радикально улучшенные варианты все той же органической теории.

Более всего это выразилось в своеобразном законе “сохранения основ”. Классики консерватизма исходили из того, что социальные основы и силы остаются неизменными, не взирая ни на какие перевороты. Лев Тихомиров писал: Ни при какой страсти к новизне люди не могут направлять развитие своего общества иначе как в рамках вечно одинаковых, неизменных по существу основ (“Борьба века”).

Итак, что же получается: и в здоровом, и в смертельно больном обществе наличествуют одни и те же принципы и силы? Да, факты тут и там одни и те же, но они иначе сочетаются,- отвечает классический консерватизм.

Лев Тихомиров представлял себе общество, даже в революции непрестанно стремящимся к равновесию реальных сил. Он писал: Я вовсе не поклонник строя, вышедшего из “великих принципов 1789 года”. Но разве революционное осуждение его сколько-нибудь пропорционально его действительным недостаткам? Строй с большими прорехами, но, конечно, если б его не портить, а улучшать, мог бы стать удовлетворительным (“Борьба века”).

Взгляд на общество, как организм, и на историю, как описание процесса жизнедеятельности (пусть социального) организма – сам по себе является противоречивым.

Вот перед нами триединый процесс К. Леонтьева. Все происходит вполне естественно: рождение (первоначальная простота), зрелость (цветущая сложность), смерть (вторичное упрощение). Леонтьева интересует середина процесса – расцвет, и он задается лишь одним вопросом: Россия уже пережила свой расцвет, или он еще впереди. Его беспокойство понятно: если расцвет уже был, то дальше нашу цивилизацию может ожидать только смерть.

Но в чем цель этого триединого процесса? С точки зрения эстетического пессимиста, каким был К. Леонтьев, целью является расцвет, за которым неизбежно наступает смерть. Но такой взгляд на цивилизацию отдает уже полнейшим биологизмом. Да, растение и животное расцветает и созревает, чтобы исполнить волю Творца: расти, плодиться и размножаться. Сухую же траву бросают в печь. Но в человеческом обществе все обстоит совсем не так. Иногда гибель цивилизации более полезна для человечества, чем ее многовековой “расцвет”. Прекрасный пример – центрально- и южноамериканские цивилизации, или “культура” Карфагена.

Россия за свою историю пережила два расцвета, оба по наружности весьма неярких: это время прп. Сергия, прп. Андрея Рублева, свт. Киприана, Куликовской битвы, и четыре века спустя: во время прп. Серафима, свт. Филарета и Пушкина (отчасти Гоголя), победы 1812 года, подавления восстания декабристов…

Можно ли сказать, что только ради этого существовала русская цивилизация? И да, и нет.

Откуда такая разница? Человеческое общество не только область органической закономерности, но прежде всего – область воли и желания, и, с другой стороны, произвола и страсти. Поэтому цель цивилизации находится в каждой ее точке, уже по одному тому, что в каждой точке бодрствует христианское сознание.

Мы, находящиеся в конце тысячелетней истории России и в конце Истории как таковой, можем считать себя несчастными и счастливыми. Вот-вот будет достигнут конец пути, совершены все дела, все подвиги и все преступления. Счастье и несчастье порождены тем, что человек наделен сознанием, которое не может мириться со смертью мира, государства и человека. Но это же сознание само требует именно такого суда над этим миром, этим государством и этим человеком.

Происходит страшное разоблачение человечества от всего, что украшало его жизнь на протяжении столетий. Мы перевалили за предел органических воззрений, поскольку на наших глазах исчезают основы человеческого общества – власть, семья, культура. Наблюдая за совершенно реальным исчезновением всякой органики, мы видим необходимость уточнить классическую консервативную теорию.

Одно дело общество, а другое – строй общества. Это различение наличествует, конечно, и у Тихомирова. Реальные элементы общества могут располагаться в порядке и в беспорядке. В первом случае мы имеем здоровое государство, во втором – больное, или даже мертвое. Так дело обстояло еще и в прошлом веке.

А что сегодня? Сегодня можно иметь вместо семьи – анти-семью, и одновременно с этим – новый “строй” человеческого бытия, в котором анти-семья замещает собой пустую позицию семьи. Иначе говоря, либо живое расположено в беспорядке (таковы были революции прошлого), либо мертвое располагается в порядке (это революции настоящего и будущего). Поэтому революции прошлого были переворотами в прямом смысле слова, а сегодняшние революции “оранжевые”, липовые. Такой “оранжевый” переворот совершается очень легко, поскольку личность используется в качестве центра вращения.

Революции и “консерватизм” у нас липовые, зато катастрофы вполне реальные.

Вот, например, демограф пишет, что семья в современной России претерпела изменения. ¹⁾ И как же она изменилась? Более половины первых браков происходит с беременными невестами. Высочайший уровень абортов. Внебрачные дети появляются либо у совсем юных мам, либо у женщин весьма немолодых.

Современные молодые пары уже в 50% случаев начинают сожительство без оформления отношений. Россия движется здесь от модели, близкой к американской и достаточно традиционной для развитых стран, к нетрадиционной шведской модели,- констатирует ученый. Популярность зарегистрированного брака среди молодежи быстро падает. В результате армия людей, и особенно мужчин, не состоящих в браке, все прибывает.

Возраст вступления в брак неуклонно увеличивается. Треть всех детей рождается вне брака, и воспитывается матерями одиночками.

Все вместе взятое означает только одно: семья не изменилась. Она исчезла. Но наш ученый готов и далее готов рассматривать пустое место в качестве “семьи особого рода”. Вот он говорит: Воздержался бы от катастрофических прогнозов. Но, безусловно, на массовом уровне сейчас меняется отношение к регистрируемым формам брака. Не был ли вообще гражданский брак, установленный как альтернатива венчальному ритуалу революционерами во Франции в начале XIX века и через 100 лет революционерами в России, лишь исторически временной, переходной формой общественной легализации отношений между полами?

Демограф, специалист по семейным отношениям, прикидывается дурачком. Он, видите ли, не понимает, что брак бывает только зарегистрированным, что не бывает “незарегистрированных форм брака”. Ведь если встать на его точку зрения, можно говорить об “институте брака” у зверей и птиц.

Это мне напомнило рассуждение социолога Питирима Сорокина. Он приводит слова ван Гамеля: Три понятия страшно мешают нам в создании нового уголовного права, а именно: “вменяемость”, “наказание” и “преступление”. Когда мы, наконец, от них освободимся, тогда все пойдет лучше.

Сорокин добавляет: Эти слова — необходимая и неизбежная точка над i, диктуемая историческим процессом.2) Правда, за этой точкой просто не будет никакого правосудия, но это не воспринимается как крушение, если этого требует “исторической процесс”.

Но, видите ли, это катастрофы последние, они нас ни к чему не приближают, и это само по себе величайшая катастрофа. Прежде такие катастрофы, как крушение монархии, были отметками на векторе времени. Современные катастрофы все происходят в одной точке.

Указанные антиподы – анти-государство, анти-семья, анти-общество – не просто пустые незаполненные места. Это органы нового человека, “последнего человека”. На наших глазах складывается не новая общественная система, а новый человек.

Роман Вершилло

2006 г.

Примечания

1) директор Института международных исследований семьи, заведующий лабораторией Центра демографии и экологии человека Института народно-хозяйственного прогнозирования РАН Сергей Захаров (Литературная газета. 2006. № 2-3. С. 1, 4)

2) Сорокин П. А. Законы развития наказаний с точки зрения психологической теории права Л. И. Петражицкого // О русской общественной мысли. СПб.: Алетейя, 2000. С. 97